Миллионы на помойке

Он официально иллюстрировал детские книжки – а втайне творил инсталляции из мусора, которые стоят теперь миллионы. На девяностом году жизни умер родоначальник московского концептуализма Илья Кабаков.

В 1998 году один из крупнейших российских художников-концептуалистов Виктор Пивоваров нарисовал «Тело московского неофициального искусства 1960–1970-х годов». По контурной фигурке человека разбросаны имена – чьё-то на руке, чьё-то в желудке или в легких. Своего близкого друга Илью Кабакова он поместил в мозг – причём в правое его полушарие! Согласно популярному околонаучному мифу, именно оно отвечает за творчество в целом и изобразительное искусство в частности.

В каком-то смысле Кабаков действительно «отвечал за творчество» группы Сретенского бульвара. Впрочем, группы как таковой и не было. Просто московские художники, чьи квартиры или мастерские находились у станции метро «Сретенский бульвар», закономерно общались друг с другом. Именно мастерская Кабакова была излюбленным местом их встреч. Здесь обсуждались работы и идеи, которые впоследствии легли в основу московского концептуализма. Нельзя сказать, что Кабаков единолично изобрел этот стиль, но его основоположником он считается вполне по праву.

В классическом академическом искусстве во главе угла стоит само произведение. В концептуализме же в центре внимания находится «концепт» – то есть идея. Художник пытается передать её, а зритель должен считать. В этот момент и рождается произведение искусства – оно сиюминутно и находится «в воздухе», в восприятии. А материальные объекты – будь то инсталляция, рисунок или просто куча мусора – лишь инструмент, помогающий это ощущение вызвать. «Художник начинает мазать не по холсту, а по зрителю», – так определял концептуализм сам Кабаков.

Причем «куча мусора» – тут не фигура речи: Кабаков нередко использовал его в своих работах. И его «мусорные» инсталляции порой порождали курьезные недоразумения, вспоминал сам Кабаков в совместной с искусствоведом Борисом Гройсом книге «Диалоги». К примеру, подъезд дома, где находилась мастерская Кабакова, выглядел в те времена ужасно: хлам, помойные ведра, характерное амбре. «Многие иностранцы считали, что это я сам ради художественного эффекта залил всё помоями, забросал все ящиками, газетами, вонючими тряпками», – рассказывал Кабаков.

В тех же «Диалогах» художник говорил, что мусор несёт для него несколько коннотаций, и одна из них – точный образ действительности, в коей он жил и которую воспринимал как «одну большую мусорную кучу». Действительно, он не любил советский уклад жизни и считал его абсурдным – но при этом никогда не шёл против него ни в творчестве, ни в жизни, вопреки распространенному заблуждению. Дело просто в том, что московский концептуализм родился примерно в те же годы, что и диссидентское движение. Среди концептуалистов были и нонконформисты, но сам Кабаков не входил в их число и всегда это подчёркивал. «Я не был диссидентом. Я ни с кем и ни с чем не сражался. Этот термин ко мне не применим», – говорил он сам в конце 80-х в интервью для англоязычного сборника Soviet Dissident Artists.

Да и львиная доля работ Кабакова построена в советском антураже. Хотя это и не воспевание пресловутых коммуналок, а скорее, попытка бегства из этого безумного быта с очередью к туалету и персональными стульчаками – мира, в котором, по его словам, «невозможно жить», но притом «нет возможности жить иначе».

Ярче всего эта метафора показана, пожалуй, в легендарной кабаковской инсталляции «Человек, улетевший в космос из своей комнаты». Скромная каморка с раскладушкой, а посередине – самодельная катапульта. И огромная дыра в потолке. Человек улетел из душного мирка, но куда и успешно ли – остаётся решать зрителю.

Подобные каморки Кабаков ненавидел до дрожи – он никогда не жил в коммуналках, но детство провёл, скитаясь по разным углам, что наложило отпечаток и на творчество. «Моя детская психика была травмирована тем, что мы с мамой никогда не имели угла», – признавался спустя годы сам Кабаков.

Мытарства начались рано: родился он в 1933 году в Днепропетровске, а уже в 1941-м ему вместе с матерью Бертой Юделевной пришлось эвакуироваться из родных мест – началась Великая Отечественная война. Их отправили в Самарканд, где Илья 1943-м поступил в эвакуированную туда же художественную школу при Ленинградском институте живописи, скульптуры и архитектуры имени Репина: в Узбекистан на время войны эвакуировали многие учебные заведения.

А в 1944-м, когда центр СССР был уже освобождён от фашистских захватчиков, институт и школу перевели в подмосковный Загорск (ныне – Сергиев Посад). Любопытно, что школьный интернат, в котором жил Илья, размещался в Троице-Сергиевой лавре. Учеников разместили в монашеских кельях. Жить пришлось и в тесноте, и в обиде – как говорил сам Кабаков, «в террористическом, репрессивном мире детского общежития», где кто силен, тот и прав. К тому же в монастыре было очень холодно: зимой на стенах намерзал толстый слой льда.

Соседом Кабакова неожиданно оказался известный советский художник Александр Лактионов – его с семьей поселили в келье попросторнее. Как раз в лавре он и написал свою титульную картину «Письмо с фронта», удостоенную Сталинской премии.

В 1945-м институт вместе со школой вернулся в Ленинград, а Илью перевели в Московскую среднюю художественную школу. Мать устроилась в ту же школу сестрой-хозяйкой, но без московской прописки ей пришлось мыкаться по углам. А когда её выгнали с очередной квартиры, она тайком поселилась в школьной подсобке.

Иногда эту историю трактуют как «мать Кабакова жила в туалете», но он сам всегда поправляет: нет, не совсем. Подсобка действительно когда-то была туалетом, но потом его переделали, убрали унитазы и превратили в кладовку. «Речь не идет о каком-то грязном туалете, – объяснял Кабаков в “Диалогах” с Гройсом. – Это был традиционный школьный туалет для мальчиков из пяти-шести отделений, преображенных в полки для хранения белья».

Тем не менее туалет сыграет свою роль: детское воспоминание выльется в еще одну культовую работу Кабакова – инсталляцию 1992 года «Туалет». Снаружи зритель видит обычный уличный общественный сортир с буквами «М» и «Ж». Но заходя внутрь, он с удивлением попадает в типичную советскую гостиную – и она таки переходит в обычный уличный общественный сортир. Иногда критики называют эту работу символом той действительности, но Кабаков настаивал, что такая трактовка слишком примитивна.

В бывшем туалете мать Кабакова жила не так долго – после доноса одного из сотрудников школы её выгнали из этого убежища. Кабакова её бездомность и беззащитность перед начальством мучила уже в детстве. Неслучайно его первой серьезной покупкой стал дом для матери – он приобрел его в 1957 году, как только начал прилично зарабатывать.

Деньги появились благодаря месту художника-иллюстратора в издательстве «Детская литература». Кабаков проиллюстрировал для него полторы сотни книг. Но притом сам себя считал халтурщиком: «Мои иллюстрации были, по сути, подделкой под настоящую детскую иллюстрацию, халтурой. Но этого никто не замечал, и я отовсюду слышал только похвалы». Кабаков говорил, что он подражал «настоящим» художникам-иллюстраторам и копировал их приёмы, но успешно скрывал свой секрет от редакторов.

Кабаков проработал иллюстратором тридцать лет – и все эти годы вел двойную жизнь. И как концептуалист, можно сказать, творил в стол – но далеко не все его работы уместились бы в ящике стола. Другие советские художники-новаторы в период оттепели старались практиковать малые форматы. Расчет был на интерес со стороны иностранцев: небольшое произведение было легче вывезти из СССР. Но Кабаков творил с размахом – позднее инсталляции размером с комнату он назовет тотальными.

Развернётся он в этом жанре уже за рубежом. В перестроечную эпоху, в 1987-м, его пригласят в Австрию, где он построит инсталляцию «Номер люкс» в фойе оперного театра в Граце. Затем последует предложение из Германии – и причин отказываться опять-таки не было. И проведя пару лет в Европе, Кабаков обоснуется Штатах. Но и в России продолжит бывать. В частности, поприсутствует на своей персональной выставке в Петербурге в 2003-м.

По иронии судьбы, вскоре после релокации его работы начали продаваться в СССР за серьезные деньги. В 1988 году в Москве прошел первый и единственный аукцион Sotheby's. За произведения Кабакова удалось выручить невиданные для советского художника 66 тысяч фунтов стерлингов. Как оказалось, это был далеко не предел. В 2007-м «Номер люкс» ушел за 2 млн фунтов, а годом позднее картина «Жук» была продана за 2,93 млн фунтов.

Не поскупился и Роман Абрамович – десять лет назад он купил для арт-центра «Гараж» целую коллекцию из 40 работ Кабакова. Сумму сделки миллиардер разглашать не стал, но в разное время за собрание этих же произведений просили от 30 млн до 60 млн долларов.

Любопытно, но в Штатах художник начал творить в соавторстве со своей третьей женой Эмилией. Они были знакомы всю сознательную жизнь – Эмилия приходится Илье дальней родственницей. Заинтересовались друг другом будущие супруги ещё в советское время, но не решились на отношения из-за разницы в возрасте в 12 лет и родства.

Эмилия переедет в Израиль ещё в 70-е, а потом переберётся в Америку. Там они с Ильей снова встретятся – чтобы больше не расставаться. Практически все работы этого периода выходили за двойным авторством. Журналисты не раз допытывали их о распределении ролей, но супруги обычно уходили от ответа.

В 2018 году Кабаковы передали в дар Третьяковской галерее ту самую мастерскую на Сретенке. Тогда же в Москве прошла выставка их работ «В будущее возьмут не всех». Так назывался программный рассказ Ильи Кабакова, написанный еще в 1983-м. В нём он вспоминал случай из детства. Директор школы сообщил ученикам, что летом в пионерский лагерь поедут не все. Возьмут только достойных. «В будущее возьмут не всех. В этой леденящей фразе заключено изначальное разделение людей, как детей, на три категории: кто возьмет, кого возьмут, кого не возьмут. Меня не возьмут», – писал Кабаков. Жизнь показала, что Кабаков вне всех категорий. Его не пришлось «брать в будущее» – он сам его создал и для себя, и для новых поколений художников, нашедших ориентир в его творчестве.