«Мне просто понравилась ваша морда!» — признался при встрече с актером Евгением Герчаковым режиссер Алексей Герман.

— Волков бояться — в лес не ходить. Нужно, конечно, обладать определенной смелостью. И в этом надо разбираться, понимать. Одним словом — надо владеть профессий, и тогда тебе ничего не страшно. Когда-то известный театральный критик Геннадий Дадамян написал, что я бы хорошо смотрелся в пьесе Шекспира. В театре «Эрмитаж» я проработал двенадцать лет. Тогда мы прошумели на всю страну, поставив Хармса, — впервые! Недавно мы праздновали 25-летие премьеры этого спектакля. К сожалению, Люба Полищук не дожила до этих дней. Лично для себя я ставлю театральное искусство сразу после литературы. Шекспира играли по-всякому, и пришло время мюзиклов, или, как у нас это называется, рок-опер. Поскольку Александр Журбин — человек рисковый, очень своеобразный, хорошо чувствующий драматургию, он в меньшей степени мелодист, но сильнее чувствует театральную стилистику, ритм. Его волнует подсознательная тема, он умеет это делать. А Шекспир — это все драматургия. И все сходится. Вообще мюзикл, рок-опера предполагают некий уход от самого автора. На мой взгляд, это «фантазия на тему», условность. Я спектакля не видел, так как сам в нем играю, но по тому, что я вижу в зрительном зале, по тому, как его принимают, по тому, как текут слезы у людей, я понимаю, что попали в яблочко.

— Я комик от природы. Комические роли я исполнял на протяжении двадцати лет. Меня готовили к карьере комика, а я всегда хотел отойти от этого амплуа. Моя первая роль в кино — роль Барана в фильме «Мама». Подумать только — начать с Барана, а теперь играть короля Лира, Фрейда, Парфюмера! Это что-то да значит!

— Уже двенадцатый год! Но я часто меняю «место прописки» — хочется избежать штампов. И меня спасает то, что я не только актер, но и режиссер. Я сам поставил уже три спектакля, один из которых, кстати, на еврейскую тему — «Путешествие Вениамина III» по роману Менделе Мойхер-Сфорима, одного из основоположников литературы на идиш, предтечи Шолом-Алейхема. Когда-то, в 30-е годы, спектакль по этому произведению поставил Соломон Михоэлс. И сам он, будучи главным режиссером Государственного еврейского театра, играл Вениамина III. И так сложилось, что в 1997 году я поставил музыкальный спектакль «Путешествие Вениамина III в Святую Землю». Спектакль музыкальный, поскольку я музыкален по природе. Мы его сыграли в Москве раз пятьдесят, и имели большой успех. Сюжет же этого произведения очень прост: некий еврейский человек по имени Вениамин, живущий в каком-то местечке, начитавшись книжек, решил найти Землю Обетованную. И вот, ночью, боясь проклятия жены, он убегает из этого местечка, прихватив с собой своего «Санчо Пансу». Они ее, конечно, не найдут и вернутся домой. А вся суть спектакля в том, что они идут, поют и философствуют. После успеха этого спектакля я даже хотел открыть свой театр. Но с одним спектаклем, да еще и на еврейскую тему, театр, как выяснилось, не откроешь! А спектакль продолжали смотреть. Причем, публика была абсолютно любая — любой религиозной принадлежности и жизненного восприятия. А все потому, что в спектакле не было ни шовинизма, ни национализма, он был плодом музыкальной еврейской культуры. Пели, кстати, все на иврите. Потом я поставил спектакль «Энергичные люди» по Шукшину, он идет до сих пор. Я играю там главную роль. А сейчас идет «Фрейд» — мой третий большой спектакль.

— Да-да. Присвоили в конце предыдущего года, а сообщили только в феврале следующего — и такое бывает.

— Это очень хорошая тема! Моя мама, провинциальная актриса, познакомилась с отцом во Владивостоке. Отец был молодым младшим лейтенантом и одновременно музыкантом.

— Ну, сажали во времена Дальстроя, и кто-то там оставался. Туда попадали разные люди — и по национальной принадлежности, и по политическим взглядам. А вообще во мне текут четыре крови. Если вы думали, что я чистокровный русский, то это не так. Что чистокровный еврей — тоже неверно! Мой папа — греческий еврей. Мама — наполовину грузинка и наполовину русская. И я думаю, что чем причудливее сочетание кровей, тем человек мощнее и ярче. Но чувствую я себя евреем. Почему? — Не знаю. Просто чувствую. Иногда я даже говорю: «У меня четыре крови, и все еврейские». А мама окончила училище при владивостокском театре. Недавно — спустя 55 лет — я приехал туда, и играл на его сцене.

— Должны быть начало, фабула и конец, и обязательно хотя бы некий катарсис в концовке. А если ничего этого нет, то не за что зацепиться. Я люблю экспериментировать — быть не самим собой, примерять на себя чью-то шкуру, поэтому в юности сыграл много всякой ерунды. Хотя не могу сказать, что все эти проходные и не очень роли были незаметными. Например, в фильме «Ширли-Мырли» я играл директора оркестра, которому я придумал повязку на глаз. Получился очень яркий и запоминающийся персонаж. А в картине «Что сказал покойник?» я играю палача Гвидо — его люди тоже запомнили.

— Да, такого успеха никто не ждал. Я вообще думал, что это абсолютно никому не будет интересно, а вышло наоборот — картину смотрят до сих пор. Вообще, сейчас я смотрю на нее совершенно другими глазами.

— Наверное часа два. Режиссер фильма, румынка Элизабет Бостан, очень красивая и элегантная женщина, правда, сейчас она находится уже в очень преклонном возрасте, когда я впервые вошел к ней в кабинет, сказала: «О, Баран!» Так я получил эту роль, хотя в сценарии ее не было. Вообще хорошая идея — сделать продолжение «Мамы»! Кстати, я сам хочу снимать кино. И хочу сыграть Сальвадора Дали!

— Когда я поставил «Фрейда» и сыграл главную роль, то подумал, что сыграть Сальвадора Дали просто необходимо. Они при жизни были друзьями, и Дали говорил: «Если бы не было Фрейда, то не было бы и меня». Недавно на телеканале «Культура» демонстрировали фильм о Николае Васильевиче Гоголе, в котором я сыграл. Именно на этом проекте я нашел команду, с которой планирую поставить фильм, посвященный Дали. Уже есть сценарий, написанный Мартой Лариной, которым доволен режиссер и исполнитель главной роли, то есть я. Почему я? Дали был человеком очень неординарным. Играть его так же сложно, как Чарли Чаплина, то есть практически невозможно. Но я человек азартный и люблю трудные задачи. К тому же, в гриме я могу быть похожим на него, а это тоже очень важно.

— О-о-о! Мне просто повезло в жизни. Я готов не сниматься у огромного количества режиссеров и променять их всех на одного Германа. Он очень многое значит в моей жизни. Мы начали снимать в 2003 году и снимали три года.

— Да? Ну это только Герман может себе такое позволить! Как это объяснить? Это нонсенс! Значит, уже девять лет прошло. Съемки, конечно, были просто уникальными. Мы снимали в старинных чешских замках. Герман — режиссер величайший. С ним очень тяжело работать, он ставит почти невыполнимые задачи. Если вы спросите его, кто ему нравится из артистов, то он наберет человека два! Но когда я сказал ему: «Ну, я-то, наверное, даже и не надеюсь войти в число этих двоих», он ответил смеясь: «Вот вы, как раз, один из них!» Впервые я столкнулся с Германом, когда он должен был снимать Александра Абдулова в фильме «Хрусталев, машину!» Главную роль, правда, сыграл Юрий Цурило. Это было поразительно — он отказал самому Абдулову. Утвердил — и отказал! Все потому, что у Германа свой взгляд на актерское присутствие в кадре. Не надо что-то играть, надо быть собой. Быть каким-то сумасшедшим и в то же время не играть ничего. Когда выйдет фильм, то вы сможете там увидеть совершенно уникальные типажи! И их там не двадцать, а все пятьсот! И меня он пригласил именно так. Первая моя с ним встреча оставила неизгладимое впечатление. Меня привезли к нему, и он смотрел на меня и говорил: «Евгений, я не могу вспомнить, где я вас видел. В театр я не хожу. Мне просто понравилась ваша морда!» И тогда я ответил: «А мне — ваша!» А рядом сидела его жена. И она и он пришли в полное недоумение! Сейчас, спустя много лет, он даже не может поверить в то, что это было на самом деле! И в этом весь Герман. Эта картина научила меня многому. Все мои последующие работы были совершенно на другом актерском уровне. Это касается и театра. Ведь если в моей жизни не было Феллини, Антониони, Пазолини, то я просто должен был кого-то встретить на этом уровне! Но все эти режиссеры, у которых я играл, милые, иногда очень одаренные, повлияли на меня. В июле мне исполнится 60 лет. Наверное, я все же приобрел к своим годам способность разбираться в театральном искусстве.

— Не знаю. В последние годы я вышел, как уже и говорил, на целую цепь трагических ролей. Я сыграл несколько лет назад Эдипа, а это великая трагическая роль. Дали, Парфюмер… Если честно, то пора бы сыграть самого себя!

— Да. У каждого человека особый путь. Сыграв так много характерных ролей, когда я играл некую маску, забывая, кто я на самом деле, я все дальше уходил, отдалялся от самого себя. И путь мой в искусстве в год моего юбилея можно определить как путь к самому себе. А это самое интересное. Человек рождается для того, чтобы познать себя. Познавая мир, ты познаешь самого себя. Это очень сложно. И в жизни это очень трудно понять. А на сцене — тем более, потому что ты в шкуре другого человека. И когда я говорю, что хотел бы сыграть самого себя, то это не шутка! То есть ничего не играть вообще, просто быть самим собой. Хроникально-документальным. Это может быть какой-то монолог, вроде того, который происходит в эту минуту.

— Если честно, то очень большую. Случай многое решает в жизни. Но не бывает такого, чтобы ах — и произошло! Это все чем-то предначертано. Там, в подсознании. Все это закладывается в детстве, как говорил Фрейд.

— Конечно. Но у каждого она идет по своей спирали. Я сам никогда не думал, что у меня будет трое детей. Я об этом даже и не мечтал. Я не мечтал и об одном, а у меня трое. И моему младшему четыре с половиной года. И это удивительная личность, в которой я вижу воплощение себя. Он очень похож на меня в детстве — импульсивный, артистичный.

— Дочка — актриса, Герчакова Оля. А сын — юрист, ему двадцать лет.

— Я решил раскидать все свои годы таким образом: 20+20+20. А может: 20+20-20. Почему нет? Ну точно не на 60! И я думаю, что вы видите перед собой не шестидесятилетнего мужика! Конечно, сказать, что мне тридцать будет смешно! Тридцать пять? Да, наверное, тридцать четыре-тридцать шесть, где-то так.

— Мне кажется, у нас будут существовать абсолютно разные театральные направления. Сейчас у нас в искусстве царит страшная анархия, а это и хорошо, и плохо. Развязали руки, и вот вам: там только матом говорят, там только голыми бегают, там еще что-то. Когда режиссер хочет, чтобы было «не как у других», то из этого выходит, как правило, белиберда. Лично я считаю, что все зависит от того, для чего ты ставишь спектакль, от его смысла. Я взялся за Фрейда, не имея на это никакого права, потому что известно, что ты должен быть или в зале, или на сцене. А вышло так, что я стал «режиссером поневоле». Понятно, что из-за такого совмещения какая-то из сторон страдает. Но я стараюсь это компенсировать — если мне не помогает Герчаков-режиссер, то я добираю в процессе Герчаковым-актером. И я играю, режиссирую и получаю от этого громадное удовольствие!