Совсем скоро все мы (или почти все) сядем за стол, чтобы отпраздновать исход из Египта. Для кого-то это отличный повод увидеться с семьей и вкусно поужинать. Другие попытаются осмыслить актуальность библейской истории в наши дни. Евреи отличаются от других народов еще и тем, что воспринимают историю своего народа как часть своей личной истории, а не как события далекого прошлого. Для меня же эта древняя история перекликается с эпизодами моей собственной биографии. В мае 1991 года я перестал быть гражданином СССР. Я уехал из той страны 20 лет назад, а она все еще живет во мне и, наверное, во многих из тех, кто там родился и прожил значительный отрезок своей жизни. Точно так же как и в каждом из нас живет свой Египет.

Мой путь в Израиль был не совсем стандартным — я улетал из Финляндии, проведя в этой тихой и уютной стране несколько дней. Дату приезда в Израиль не помню, а вот день, когда я навсегда покинул Советский Союз, запомнил на всю жизнь. Когда все издевательства на таможне уже были позади, из своей каюты я смотрел на советских пограничников, стоявших у пристани. Мне казалось, что все еще может измениться, и эти слуги фараона зайдут в каюту и вернут меня обратно. Никогда не забуду эти два часа перед отплытием.

В первые годы жизни в Израиле меня поражали репатрианты, звонившие в эфир радиостанции РЭКА. Почти все они тут же признавались, что всю жизнь были сионистами и практически с детских лет мечтали о Земле Обетованной. Я о Земле Обетованной с детских лет не мечтал — я о ней ничего не знал. Долгие годы мне казалось, что меня захватила волна событий, унесло этой волной и прибило к средиземноморскому побережью. И только повзрослев, я понял, как мне повезло. В отличие от других репатриантов 90-х, пускавших слезу о несбывшейся американской мечте, мой приезд в Израиль был абсолютно закономерен и предопределен.

Мне странно слышать от людей, выросших в СССР, что они никогда не сталкивались с антисемитизмом. Хотя антисемитизм — это ведь не только когда тебя бьют по физиономии или называют жидовской мордой. Антисемитизм — это атмосфера.

Перед поступлением в вуз я брал уроки русского языка и литературы. Репетитором моим была пожилая петербурженка. Вперемешку с правилами орфографии (которые я так и не усвоил) она рассказывала, как ее, работавшую в приемной комиссии ЛГУ, заставляли заваливать на вступительных экзаменах евреев. «Если бы я была еврейкой, я бы обязательно уехала, — выпалила она вдруг. — Вот только уехала бы в Израиль, а не в Америку». Тогда я оказался совершенно не готов к этому внезапному ликбезу по сионизму. Но месседж усвоил.

Честно говоря, о евреях я тоже знал немного. То есть большинство гостей в доме родителей были евреями. И дачу в Репино мы тоже снимали у евреев. Соседи по даче были, разумеется, соответствующие. Как-то мы ехали в такси из театра, и водитель признался, что он тоже еврей. То, что еврей может быть таксистом, было для меня откровением. Обычный питерский еврейский мальчик — сколько сюрпризов ждало меня в Израиле!

Один день кардинально изменил мое отношение к жизни. В тот день в Питере ждали еврейских погромов. Город наполнился всевозможными слухами. За весь день я ни разу не вышел из дома. Ночью было сложно уснуть. Это было унизительное ощущение: сидеть и ждать — что же будет? Ждать, придут ли за тобой, без какой-либо возможности повлиять на ситуацию. И тогда я решил, что в дальнейшей жизни не хочу испытывать эту безысходность. Невозможно быть свободным человеком в стране, где ты лишен возможности влиять на собственную судьбу.

Мне странно слышать от людей, выросших в СССР, что они никогда не сталкивались с антисемитизмом. Хотя антисемитизм — это ведь не только когда тебя бьют по физиономии или называют жидовской мордой. Антисемитизм — это атмосфера. Меня никогда не били. Почти как в «Кондуите и Швамбрании» Льва Кассиля: «Лельку не били, потому что боялись убить». Но когда на первом курсе истфака пединститута преподаватель истории Древнего мира на одном из уроков произнес фразу «и государство Иудея перестало существовать» в аудитории раздались аплодисменты. Мои однокурсники, обсуждая при мне чемпионат мира по шахматам, искренне удивились, что кто-то болеет за Каспарова. «Как ты можешь болеть за Каспарова, он же еврей?» Лучше бы меня били — по крайнее мере, в такой ситуации понятно, как реагировать. А как реагировать, когда живешь в атмосфере, насквозь пропитанной антисемитизмом? Можно сделать вид, что ничего не произошло. Направить взгляд в пол, постараться втянуть голову, укрывшись за воротник. Только можно ли после этого называть себя свободным?

Зимой 1991 года я зашел в автобус на Невском проспекте. Зашел по-питерски — в заднюю дверь, Сидевший в автобусе пьяный, разглядев через весь автобус мое лицо, радостно закричал: «А ваш Тель-Авив уже разбомбили!» Спасибо ему большое. Благодаря ему и ему подобным Тель-Авив стал моим еще до того, как я впервые туда попал.

Незадолго до отъезда я пошел писать материал о первой в Ленинграде еврейской школе, располагавшейся тогда в синагоге. «Вы собираетесь уезжать?» — спросил меня директор перед началом интервью. «Разумеется», — напыщенно ответил я в духе юношеского максимализма. Но тогда для меня это действительно было само собой разумеющимся.

Горбачева раздвинул для меня Красное море, позволив прибыть в Землю Обетованную. Моя жизнь четко поделилась на две части: до и после. После приезда в Израиль у меня словно исчез горб, который не позволял выпрямиться и дышать полной грудью.

Когда паром причалил в порту Хельсинки, встречавший группу репатриантов представитель «Сохнута» первым делом отобрал у всех единственный документ — зеленую бумажку с грифом ОВИРа и штампом о выезде на ПМЖ в Израиль. Только спустя 15 лет я узнал, зачем это было сделано. С той самой бумажкой мы могли просить политическое убежище в любой цивилизованной стране. Я был человеком без гражданства, заплатившим за отказ от подданства СССР 500 рублей — одна из лучших инвестиций, которые я сделал в своей жизни. Но лишать человека гражданства страны, в которой он родился, — одно из основных нарушений прав человека, так что с этой зеленой бумажкой я мог просить политическое убежище в любой европейской стране. Тогда я ничего этого не знал. Но если бы и знал, у меня бы и в мыслях не было попытаться остаться в Финляндии. Я не был сионистом, я даже не знал, что это такое. Но я был евреем, и я ехал к своим.

Несколько недель назад прихожане моей синагоги пригласили меня поговорить с ними на тему свободы. Им, живущим в Великобритании, были интересно услышать об этом от меня, выросшего в тоталитарной стране. Я рассказывал им о еврействе СССР, о Деле врачей, об истории собственной семьи. Я долго готовился к этому выступлению. Как объяснить выросшим в Англии, что такое несвобода? Как рассказать об отсутствии свободы передвижения людям, которые могут не только путешествовать, но и жить постоянно практически в любой стране мира, не нуждаясь ни в визах, ни в разрешениях. Я закончил говорить, мне похлопали. А потом участники встречи признались, что они боятся читать еврейскую газету Jewish Chronicle в метро. Как бы чего не вышло. Так может ли еврей чувствовать себя свободным в стране, где приходится скрывать свое еврейство? Каждый решает за себя.

Совсем недавно в Лондоне отпраздновали 80-летие Михаила Сергеевича Горбачева. Я считаю себя обязанным этому человеку — он раздвинул для меня Красное море, позволив прибыть в Землю Обетованную. Моя жизнь четко поделилась на две части: до и после. После приезда в Израиль у меня словно исчез горб, который не позволял выпрямиться и дышать полной грудью.