Я несколько раз была в израильской армии. Год назад ездила в армию... отдыхать и тусоваться. Пару месяцев назад в рамках программы «Молодые еврейские лидеры» в составе международной группы знакомилась с израильским офицерским корпусом. В День защитника российского отечества те впечатления вспомнились...

«Вы впервые в Израиле?» — спрашивает офицер на паспортном контроле, разглядывая мой паспорт, в котором на каждой странице стоит въездной штамп «Бен-Гуриона». Каждый год я приезжаю сюда, и каждый год, внимательно изучая информацию о моих бесчисленных въездах-выездах, меня встречают этим формальным вопросом, и каждый год я пытаюсь ответить абсолютно точно: по моим подсчетам, это мой 17-й визит.

Сказать офицеру правду? Что я еду отдыхать в израильскую армию? Бесплатно пожить в казарме, потусоваться с солдатками, покупаться в море?.. «Туризм! Эйлат. Иерусалим. Виа де ла-Роса. Западная стена», — бойко говорю я в окошко.

...10 лет назад вот так же полицейский мусолил мой паспорт, распухший от израильских виз. «Девочка впервые в Израиле!» — поклялась Каталин Любимова, не моргнув глазом. Я тогда снимала фильм про Юрия Петровича Любимова. Сама шлепнулась вести машину, о чем-то возбужденно рассказывала, тут же нарушила правила и теперь стояла перед полицейским, не зная, что врать. Но это я не знала... А Каталин — знала прекрасно.
— Девочка впервые за границей! Что вы хотите? — возмущалась жена режиссера.
Полицейский равнодушно листал страницы паспорта, без особого интереса изучая многочисленные визы в разные страны.
— Девочка впервые в Изра.. — он внимательно посмотрел на Каталин и отпустил нас восвояси...

— Нет, не впервые, — отвечаю я офицеру на паспортном контроле, — я приезжаю сюда каждый год.
— Куда едете? С какой целью?

Сказать офицеру правду? Что я еду отдыхать в израильскую армию? Бесплатно пожить в казарме, потусоваться с солдатками, покупаться в море?..

«Туризм! Эйлат. Иерусалим. Виа де ла-Роса. Западная стена», — бойко говорю я в окошко. Это 5 декабря 2010 года. Я еду в Акко — прибрежный городок на самом севере Израиля. Проезжая мимо Хайфы, вижу гору Кармель — всю в черных дырах от страшных пожаров. Вся страна следит за тем, как цвет израильской медицины — известной на весь мир — безуспешно пытается спасти начальницу полиции Хайфы Ахуву Томер. Она сопровождала в своей машине «автобус смерти» и попала вместе с ним в огненную ловушку. Она ехала в огонь эвакуировать террористов из тюрьмы «Дамон». Террористов потом благополучно вывезли. Ахува Томер умрет на следующий день.

А тут еще Рахель потеряла ключи от казармы! Ключи потом нашлись — осадок остался. Ох, Рахелька! «Жалко, что мы не в российской армии! Ох, жалко!» — мечтательно говорит Семен. И Рахелька в ответ радостно смеется, потому что понятия не имеет, что может означать эта угроза.

Я еду к Рахель. Ей 20. Это альтернативная служба — Рахель числится в полиции. По сравнению с настоящей армией — здесь совершенная расслабуха. В течение двух часов ночью она убирает какашки за собаками, которых днем более опытные товарищи учат искать наркотики, вернее, отвратительную тряпку с тошнотворным резким запахом, имитирующим героин. Все остальное время Рахель пишет стихи и музыку, поет, разрисовывает мебель казармы цветами и русалками, а все стены — рафаэлевскими ангелочками и курит наргилу (кальян, по-нашему, то бишь по-персидски). Попасть вместо армии в полицию — практически этот трюк мало кому удается. Но для нее не составил труда: на отборе девушка на ходу сочинила историю, как всю жизнь мечтала служить в полиции, потому что в детстве ее спас от смерти полицейский. Никакой полицейский ее от смерти никогда не спасал. Но придумывать на ходу — это ее талант. И тут же на месте она в подробностях рассказала драматичную историю со слащавым финалом: офицер — в слезах, Рахель — в полиции.

Идиллии мешает начальник. Зовут его Семен. Ему все время кажется, что израильская армия слишком уж либеральничает со своими солдатами. (По-моему, израильская армия слишком уж либеральничает со своими соседями, думаю я, но молчу на всякий случай.) Семен — бывший наш, из Гомеля, бывший военный советской еще армии. Все, что он говорит и чувствует — из его советского прошлого, в котором он прожил никак не меньше сорока лет. А декорации — другие. Когда он вещает: «Если родина велит!» — мы честно ждем слова «товарищи» — но оно не появляется... Расслабленное состояние солдат в армии Семена оскорбляет. И хотя он не в состоянии реально изменить их жизнь к худшему, делает для этого что может, по мере сил...

Так его учили у нас. Так он помнит. Так он понимает.

А тут еще Рахель потеряла ключи от казармы! Ключи потом нашлись — осадок остался. Ох, Рахелька! «Жалко, что мы не в российской армии! Ох, жалко!» — мечтательно говорит Семен. И Рахелька в ответ радостно смеется, потому что понятия не имеет, что может означать эта угроза.

Целыми днями мы с солдатками бродим у моря, глазеем, как тренируют собак. Из вежливости я нюхаю героиновую тряпку, которую с гордостью мне ткнут в нос. Ездим в Хайфу и Тель-Авив — пробежаться по клубам. Хорошо, конечно, у вас в армии. Век бы служила.

Мы с Рахелькой живем как раз напротив знаменитого бахайского храма, который по простоте душевной называем «ваххабитским» — безо всякого злого умысла — думаем, что это одно и то же. И хотя посещение садов и храма значится на табличке перед входом как «ежедневное и бесплатное» — мы каждый раз долго рвем прочно закрытую дверь огромных ворот. Купол храма, который маячит где-то в глубине, везли аж из Голландии. Мрамор тесали в самой Италии — но все эти прелести нам недоступны и защищены от нас, не знающих разницы между ваххабитами и мирными последователями пророка Баба, высоченной оградой.

Мы ходим и ходим. В разное время. Тискаем замок. Звоним в звонок. В конце концов выясняем, что единственный сторож при храме, Саид (друг Рахель), — женился. Теперь никто на свете не знает, когда в следующий раз откроют врата храма. И откроют ли вообще. Женился человек! «По случаю учета бифштексов столовая закрыта навсегда».

Целыми днями мы с солдатками бродим у моря, глазеем, как тренируют собак. Из вежливости я нюхаю героиновую тряпку, которую с гордостью мне ткнут в нос. Ездим в Хайфу и Тель-Авив — пробежаться по клубам. Хорошо, конечно, у вас в армии. Век бы служила. Да пора...

— Вы учите иврит? Разве можно хоть что-то понять в этих закорючках, да еще и задом наперед, — говорит попутчица в самолете, чтобы начать разговор.

— Учу...

На редколлегии предлагают тему: «Почему женщины так любят военных?» Все сразу бросаются обсуждать, с какого ракурса лучше зайти... Я бы тоже бросилась. Но совершенно не поняла исходного посыла. Я понятия не имела, «почему» они это делают, чудачки. А разве делают? То ли со мной что-то не так. То ли с военными...

Я каждый год учу иврит, и каждый год перед визитом в Израиль дохожу именно до 11-го урока, а потом, на следующий год, обнаруживаю, что надо начинать сначала. Поэтому мой учебник иврита выглядит очень комично: до 35-й страницы он изношен до неузнаваемости, а с 35-й — нов и прекрасен. До 35-й страницы все буквы истлели и стерлись. Они исчезали со страниц учебника в течение 15 лет — надеясь переместиться в мою голову — но туда не попали... Где же вы, буквы?..

Уже здесь, на работе, в Москве, на редколлегии в крупной российской газете моему отделу предлагают тему: «Почему женщины так любят военных?» Все сразу бросаются обсуждать, с какого ракурса лучше зайти... Я бы тоже бросилась. Но совершенно не поняла исходного посыла. Я понятия не имела, «почему» они это делают, чудачки. А разве делают? То ли со мной что-то не так. То ли с военными...

Итак... Женщины любят военных. Юля — женщина. Вывод: Юля любит военных. Нет. Не выходит. Когда нахожусь с военными рядом, хочется сразу выброситься в окошко — настолько этот тип людей мне не близок. После редколлегии я поделилась своим недоумением с сотрудницей моего отдела, девушкой со странным именем Сара.
— Да вы, Юля, просто не тех военных себе представляете! — усмехнулась Сара.
— Как это «не тех»?
— Не тех, — продолжала она смеяться мне в лицо.
— Ну я же знаю... военные — это такие наглые, злобные, тупоумные, кондовые здоровяки с погонами. Разве нет? Еще они друг другу дедовщину устраивают. Я ошибаюсь?
— Ну... А вы себе израильских военных представьте!

Любой еврей, полуеврей, по касательной еврей, правый-левый, россиянин, американец, либерал, верующий, атеист — который был в той группе — вернулся из поездки патриотом Израиля.

Я ничего представлять не стала. Недоумение осталось. Но реплика запомнилась. И разрешилось недоумение пару месяцев назад. Когда международная группа «молодых еврейских лидеров» (сомнения были по поводу каждой из этих характеристик) приехала с дружественным и творческим визитом в израильскую армию. И я снова оказалась здесь. Но на этот раз я зашла с другого хода: видела не альтернативную службу, а самую что ни на есть настоящую армию, боевые части, базу Цеелим, лазала по туннелям (таким же, какие проходят через границу между Сектором Газа и Египтом). И — я влюбилась в каждого из этих людей. Почему? Потому что Защитники. Простая мысль. Любой еврей, полуеврей, по касательной еврей, правый-левый, россиянин, американец, либерал, верующий, атеист — который был в той группе — вернулся из поездки патриотом Израиля.

Я бы хотела испытывать к стране, в которой я живу, хоть часть того же чувства гордости. Но не получается пока. Буду работать над собой... «Истинный патриотизм — это сочетание гордости и стыда за свой народ», — сказал Григорий Померанц.

Автор о себе:   Режиссер, сценарист, журналист. Сняла около 30 документалок. Не без международных призов. Нью-Йорк, в частности, признал мою работу «лучшим историческим фильмом». Короткометражка «Один» выиграла в 2011 году на Шанхайском международном кинофестивале. Работала на всех федеральных каналах отечественного телевидения в наши лучшие с ним годы. По базовому образованию логопед. Написаны роман и повесть. Роман «В ночь с понедельника на пятницу» можно выловить в Интернете. Училась в Еврейском университете в Москве. В Израиль езжу каждый год. Как год проходит — подступает тоска, и билет как-то сам покупается: значит, пора.         Мнение редакции и автора могут не совпадать