Известная вещь: какого еврея ни расспросишь о корнях, обязательно среди дедушек-бабушек или прадедушек-прабабушек обнаружится кто-то религиозный. Это не удивительно, ведь всего сто лет назад отказ от Торы и заповедей автоматически означал уход из еврейского народа. Но меня всегда поражало другое. Этот раскопанный в глубине веков предок с большой вероятностью оказывался или главным раввином, или просто выдающейся фигурой своей общины. Помню, что как-то в течение короткого времени мне довелось познакомится с полдюжиной потомков главного раввина города N., причем родственниками они друг другу не приходились. Иногда создавалось впечатление, что дожили до нашего времени лишь потомки главных раввинов.

Шутки шутками, но есть в еврейском обществе такая черта: ощущение важности и значимости происходящего с тобой и всего того, к чему ты имеешь отношение. Это не просто хвастовство или заносчивость (такие недостатки есть у любого народа), речь идет об ощущении своего места на магистральной линии истории.

Это одно из понятий, наиболее упорно не поддающихся переходу через водораздел между еврейской и русской культурами. Почему? Потому, что любое сообщение об уникальных достоинствах чего-либо одного воспринимается вне еврейской культуры как снижение статуса всего остального.

Иногда мы воспринимаем это свойство как проявление мании величия и высокомерия, более того, в некоторых людях оно может в такие качества постепенно выродиться. Однако суть его принципиально иная.

Написано в Мишне: «Обязан каждый сказать — для меня сотворен мир». Комментаторы видят смысл этого требования в необходимости осознания человеком уникальности своего духовного мира и вследствие этого ответственного отношения к собственным поступкам, чтобы этот мир не загубить.

Рискну предположить, что многих читателей такое объяснение убедит не особенно сильно. Это одно из понятий, наиболее упорно не поддающихся переходу через водораздел между еврейской и русской культурами. Почему? Потому, что любое сообщение об уникальных достоинствах чего-либо одного воспринимается вне еврейской культуры как снижение статуса всего остального.

Мне много раз приходилось выслушивать сетования вполне разумных людей на то или иное течение иудаизма. Как это ХАБАД объявляет себя единственным продолжателем учения Баал Шем Това?! Как литваки считают единственным достойным занятием изучение Торы в иешиве?! Как сионисты заявляют, переезд в Израиль — это единственное правильное решение для всего еврейства диаспоры?! И так далее, и тому подобное... Думаю, каждый из читателей вполне способен расширить этот список, исходя из собственных впечатлений.

Вопросы хорошие, но на самом деле показывающие непонимание некоей важной основы еврейского мировоззрения. Признание уникальности и значительности одного пути вовсе не отрицает право воспринимать иную дорогу как исключительную и единственно правильную.

Полнота человеческого существования в его ощущении «здесь и сейчас» и означает необходимость восприятия неповторимости всего происходящего с ним и своего предназначения в целом. Единственность, уникальность другого человека этим не ущемляется, но о ней сказать может лишь он сам.

Почти тридцать лет назад к пониманию этого невысказанного правила меня подтолкнули слова р. Мордехая Элиягу, в то время главного сефардского раввина Израиля. На праздновании завершения первого цикла изучения знаменитого труда Рамбама «Мишне Тора» рав Элиягу обратился к хабадникам: «Вы должны знать, что ваш Ребе — Машиах и избавитель еврейского народа». В те годы подобную точку зрения не было принято высказывать публично и среди самих хабадников. Поэтому слова эти прозвучали сенсационно. Но они вовсе не означали, что рав Элиягу с этого момента начинает молиться по хабадскому молитвеннику и придерживаться обычаев любавичских хасидов. Нет, он продолжил свой путь, на котором было немало разногласий и даже конфликтов с ХАБАДом. Ведь это была его собственная форма служения.

Приведу еще один пример. В дни каждого еврейского праздника во всех синагогах обсуждают присущий ему смысл и извлекаемый духовный урок. И обычно в этих трактовках наступивший праздник оказывается самым главным и значительным из всех. Не будут в Хануку объяснять, насколько Песах серьезнее и строже. Наоборот, мы задумаемся, как именно соблюдение законов Хануки дало евреям силы противостоять бедам изгнания. Полнота человеческого существования в его ощущении «здесь и сейчас» и означает необходимость восприятия неповторимости всего происходящего с ним и своего предназначения в целом. Единственность, уникальность другого человека этим не ущемляется, но о ней сказать может лишь он сам. Не случайно такая «эгоцентрическая» позиция («все для меня») служит в Мишне выводом из тезиса о том, что ни один человек не похож на другого, хотя все сотворены по чертежам Адама.

Верно, что, согласно привычной нам логике, называя себя первым, я как бы оттесняю других на менее значимое место. Но это лишь логика мира материального, в котором идет игра с нулевой суммой: два предмета не могут находиться в одном и том же месте одновременно. В мире духовном, где, отдавая, человек лишь приобретает, все люди уникальны и превосходство одного не мешает преимуществу другого.

С неверным восприятием еврейского ощущения собственной уникальности связано еще одно распространенное заблуждение. Среди вопросов, задаваемых раввинам на русскоязычных сайтах, лидируют те, которые касаются выяснения еврейства и процедуры гиюра. Вслед за ними с завидным постоянством следует вопрос: в чем состоит разница между хасидами и ортодоксами? В русском языке ортодоксия означает некую догматическую норму, отклонение от которой называется сектантством. Хасидское движение в период своего зарождения вызывало у его противников обоснованные подозрения, ведь еще свежа была память о саббатианстве и франкизме, обернувшихся для еврейства тяжелым кризисом. Но спустя считанные десятилетия новое движение прошло проверку временем, сохранив при этом свою индивидуальность. Однако для царского правительства этот вопрос оставался открытым еще долго: оно не могло отказаться от дихотомии новаторство vs ортодоксия.

В отличие от христианства, в еврейском мире многообразие взглядов не является синонимом ереси... Задача человека — найти то лицо Торы, которое обращено именно к нему, и это тот «удел в Торе», просьбу о котором мудрецы включили в ежедневную молитву.

Тем не менее, в отличие от христианства, в еврейском мире многообразие взглядов не является синонимом ереси. Талмуд говорит о разнице между людьми: «Как непохожи их лица, так различны их мнения», а о Торе — что у нее 70 различных лиц. Задача человека — найти то лицо Торы, которое обращено именно к нему, и это тот «удел в Торе», просьбу о котором мудрецы включили в ежедневную молитву.

Говоря о деталях еврейского вероучения, наиболее сложных для перевода на русский язык, необходимо упомянуть и Машиаха/Мессию. Проблема, хорошо знакомая лингвистам: слово узнаваемо, но смысл при переводе зачастую приобретает иной (вплоть до противоположного). Когда я слышу рассуждения — зачастую пылкие и агрессивные — о еврейском мессианстве и о понятии Машиаха, ставшем вновь актуальным и в иудаизме в целом, и в ХАБАДе в частности, прежде всего я задаюсь вопросом: какое понятие было первичным у автора — «Мессия» или «Машиах»? Мы знаем силу первичного восприятия, все дальнейшее знание лишь нанизывается на основу, заданную вначале. Родившиеся в доинтернетную эпоху всегда будут подсознательно воспринимать мировой гипертекст как большую библиотеку, в которой есть все. Услышавшие впервые о мессианстве в рамках христианской культуры (будь то религиозный текст или антирелигиозная сатира) всегда будут воспринимать Машиаха в сакральном контексте. В отличие от тех, кто сначала узнал про Машиаха — помазанника, лидера еврейского народа (то есть, прежде всего, человека, какой бы святостью он ни обладал). Этим двум представлениям не сойтись вместе, поскольку они изначально далеки друг от друга, как небо и земля. Свое первоначальное представление человек изменить не может, но в его силах помнить о нем и корректировать свое восприятие.

Автор о себе: Детство мое выпало на ленинградскую оттепель, поэтому на всю жизнь осталась неприязнь ко всяческим заморозкам и застоям. В 1979 году открыл том Талмуда в переводе с ятями, в попытках разобраться в нем уехал в Иерусалим, где и живу в доме на последней горке по дороге к Храмовой горе. Работаю то программистом, чтобы добиваться нужных результатов, то раввином, чтобы эти результаты не переоценивать. Публицистика  важна для меня не сама по себе, а как необходимая часть познания и возможность диалога с читателем. Поскольку от попыток разобраться все еще не отказался.   Мнение  редакции и автора могут не совпадать