Директрисе было тяжело переварить подобную точку зрения, она смогла лишь досадливо ответить: «Вашим — всегда больше всех надо!» На следующий день после этого разговора уже все девочки класса, не сговариваясь, пришли в школу в теплых брюках. Их мамы потом звонили моей и восхищались ее смелостью.

Кого везде так мало и при этом — так много? Кто засветился, кажется, во всех мировых революциях и играет немаленькие роли в политике чужих стран? Кому святые книги и мудрецы изо всех сил запрещают участвовать в этой самой политической жизни и революциях и кого, несмотря ни на что, так упорно тянет на баррикады?

Кто такие «ваши» — директор не пояснила, но, кажется, она имела в виду евреев, кого же еще? Кого везде так мало и при этом — так много? Кто засветился, кажется, во всех мировых революциях и играет немаленькие роли в политике чужих стран? Кому святые книги и мудрецы изо всех сил запрещают участвовать в этой самой политической жизни и революциях и кого, несмотря ни на что, так упорно тянет на баррикады? Нет, не из-за воинственности и любви к дракам (в этом нас сложно заподозрить) — из-за обостренного чувства свободы и справедливости.

Я в том числе и про Колмановского тоже. И нет ни малейшего противоречия между его участием в акции и тем, что иудаизм однозначно считает гомосексуальность «мерзостью» («И с мужчиной не ложись, как ложатся с женщиной: мерзость это», Ваикра, 18:22). Вот что, собственно, еврей, учитель и журналист пишет на эту тему: «Я не мог поступить иначе. Есть ситуации, когда больше нельзя молчать; “когда покончат с евреями и коммунистами — придут за тобой, и уже некому будет тебя защитить”. Я знаю, что должен был выступить в защиту прав этих меньшинств и против мракобесия, против вражды, против разделения нации по любому признаку. Я должен это сделать еще и потому, что я — не гей. Простите за пафос: мы должны закрыть этих людей плечами еще и потому, что потом — наша очередь. Наступил момент, когда молчать еще опаснее, чем говорить».

Мне кажется, что евреям лучше, чем другим, известно, что не бывает свободы — но приятной только для большинства. Справедливости — но только для тех, кто всем мил и одобряем. Честного суда — но только для некоторых. Хотя бы по той причине, что на протяжении нескольких тысячелетий мы были тем самым неприятным и немилым для остальных меньшинством.

Если мы радуемся тому, что девочкам в Европе запрещают носить в школе хиджабы (а я знаю немало евреев, которые действительно этому радуются), то почему мы удивляемся, что в той же местности запрещают обрезать наших мальчиков? Кого удивит следующий, вполне логичный, по мнению большинства, шаг: запретить школьникам носить кипы и длинные юбки? Невозможно строить свою позицию на той идее, что они — плохие и поэтому им нельзя, а мы — хорошие, и поэтому нам можно. Еще живы и те, кто строил газовые камеры, и те, кто нажимал кнопку, и те, кто считал такое решение вопроса разумным и логичным. Сейчас не затихло, сейчас просто переключилось с евреев на более раздражающие на данный момент группы людей, но чуть что — и снова полыхнет и загорится ярким пламенем.

Евреям лучше, чем другим, известно, что не бывает свободы — но приятной только для большинства. Справедливости — но только для тех, кто всем мил и одобряем. Честного суда — но только для некоторых. Хотя бы по той причине, что на протяжении нескольких тысячелетий мы были тем самым неприятным и немилым для остальных меньшинством.

Биограф Вольтера перефразировала его слова, которые теперь часто приписываются самому философу: «Я не разделяю ваших убеждений, но готов умереть за ваше право их высказывать». И он же, известный гуманист и просветитель, о евреях: «Вы обнаружите в них [евреях] только невежественный и варварский народ, который издавна сочетает самую отвратительную жадность с самыми презренными суевериями и с самой неодолимой ненавистью ко всем народам, которые их терпят и при этом их же обогащают... Тем не менее не следует их сжигать».

Если вам эта фраза показалась антисемитской, то вспомните, в каком веке и в каком культурном и политическом контексте жил Вольтер, как тогда относилось к евреям просвещенное большинство. Сама постановка вопроса: «Они (не важно, кто) мне отвратительны, но они имеют право на существование», — была просто революционной. В нашем веке подобная фраза, наверное, звучала бы как-то так: «Я не гей и не хочу, чтобы мои дети были геями, но я готов выйти на акцию протеста только ради того, чтобы у этих людей были те же права, что и у остальных граждан моей страны».

В общем, чем громче разгорается эта история, тем яснее я понимаю, что мне тоже надо туда, на баррикады. Недаром у моего дедушки был любимый анекдот про умирающего армянина, который завещал внукам: «Дети, берегите евреев! С ними покончат — и придут за нами». А дедушка — он знал, что говорил: когда ему было три года, у него на глазах вилами закололи собственного отца. Просто потому, что соседям не нравились его одежда, акцент, принципы воспитания детей, а их религия говорила, что от евреев — одни неприятности и мерзость.

Эта история до сих пор меня ужасает, я очень остро чувствую разницу между свободой выбора, которой нас наделил Творец, и желанием принудить к добру непонятливых окружающих... Ведь если мы не оставим им выбора, то какой тогда смысл в главной задумке Создателя, а?

Автор о себе:   Мне тридцать лет, у меня есть сын и, надеюсь, когда-нибудь будет дочка с кудряшками. Я родилась и выросла в Москве, закончила журфак МГУ и с одиннадцати лет только и делала, что писала. Первых моих гонораров в районной газете хватало ровно на полтора «Сникерса», и поэтому я планировала ездить в горячие точки и спасать мир. Когда я училась на втором курсе, в России начали открываться первые глянцевые журналы, в один из них я случайно написала статью, получила баснословные 200 долларов (в августе 1998-го!) и сразу пропала. Последние четыре года я работала редактором Cosmo.     Мнение редакции и автора могут не совпадать