Это был чудовищный период в нашей жизни. Один из худших, что я помню. Муж тогда ушел с работы, чтобы открыть кафе, печеньковую такую, —он мечтал о маленьком уютном заведении, где всем будет хорошо и вкусно. Я ушла с работы, потому что больше не могла написать ни строчки: несколько лет подряд писала по восемнадцать часов в сутки, смеялась в ответ на «перегоришь» и «пора остановиться» —и перегорела. Лежала сутками лицом к стене и считала удачным тот день, когда находила в себе силы добраться до душа.

Деньги у нас появлялись редко и нерегулярно. Печеньковая никак не открывалась, писать я не могла просто физически. Иногда мы потрошили копилку четырехлетнего сына, чтобы купить пакет молока для его овсянки. Иногда я заходила в магазин во дворе нашего дома и брала картошки или молока в долг: «простите, забыла кошелек, муж вечером занесет». Муж заносил, когда у кого-то из нас внезапно появлялась работа.

Я тогда сильно поправилась, килограммов на двадцать: основной нашей едой было то самое шоколадное печенье, которое муж изготавливал в больших количествах, пытаясь добиться идеального вкуса, вида и совершенного растрескивания поверхности. Он перфекционист. Мы тогда много ссорились.

Я стараюсь экономить воду и электричество, но по шаббатам мы жжем свет без остановки. Я люблю танцевать и петь, но этого тоже нельзя. Единственное красивое, что у меня осталось, — волосы, ключицы и ноги, но и их нельзя показывать.

И в этот момент муж понял, что готов начать соблюдать еврейские традиции. Возможно, он был в таком отчаянии, что не видел другого выхода, кроме пути к Б-гу. Подобные разговоры у нас велись давно, но меня больше интересовал культурологический контекст и всякие «рюшечки». А тут вдруг началось! По полной программе, с максимальным устрожением! Мало того, что я была толстой, несчастной и некрасивой, так теперь я стала толстой, несчастной и некрасивой в уродливых длинных юбках из секонд-хенда.

Меня разрывало между желанием идти этим путем вместе с мужем и ощущением безысходности. Мы пытались узнать, как можно откошеровать нашу кухню — нам говорили, что ни бабушкина фарфоровая посуда, ни посудомойка, ни духовка, ни микроволновка не кошеруются. Фаянсовая раковина на кухне —тоже, стеклокерамическая плита —«ну-у-у, под большим вопросом». У нас была очень красивая квартира, остаток былой роскоши. «Купите новое. Новая микроволновка стоит меньше ста долларов», —говорили нам, и, Господи, как же я их ненавидела в этот момент! И еле сдерживалась, чтобы не разрыдаться прямо там: если бы у меня были сто долларов, я бы на них три недели кормила семью и вернула бы часть долга за квартиру. Но нам говорили, что без этих и других денег мы не сможем соблюдать.

Эта ситуация безденежья, которая внезапно затянулась гораздо дольше, чем предполагалось, просто опустошала нас. Мы не умели быть бедными. Не физически, нет. Психологически. Муж находил утешение в вере, а я там встречала только новые поводы для слез.

Казалось, что абсолютно все в иудаизме против меня, моего образа жизни, принципов и убеждений. До того, как начать соблюдать, мы с мужем были вегетарианцами, а после пришлось есть мясо, как предписывает еврейская традиция. Я стараюсь экономить воду и электричество, но по шаббатам мы жжем свет без остановки. Я люблю танцевать и петь, но этого тоже нельзя. Единственное красивое, что у меня осталось, —волосы, ключицы и ноги, но и их нельзя показывать. Я обожаю морепродукты! И море, и купаться в нем. Самые близкие мои друзья не евреи. И по субботам у них бывают дни рождения, свадьбы и просто вечеринки. А я не могу на них ходить. Новых, еврейских, друзей у меня не появилось.

Сначала я очень стремилась к дружбе, мечтала завести целый круг «соблюдающих» друзей, пыталась дружить со всеми. Общалась с каждым, кто был евреем и следовал заповедям. И это было хуже всего!

Мне казалось, что помимо заповедей существует какой-то негласный свод жизненных правил, единый для всех религиозных людей. И что если я собираюсь стать одной из них, то должна этих правил придерживаться.

Понимаете, раньше я много лет создавала вокруг себя свой маленький прекрасный мир, где мужья и жены любят друг друга, где детей понимают и принимают со всеми их особенностями, где люди в семьях —партнеры и помощники. Где друг к другу относятся уважительно, деликатно, бережно. Где никогда не поднимаются вопросы, можно ли бить детей и стоит ли сжигать геев на центральных площадях. Все остальные люди были где-то далеко, на периферии моего сознания.

Но я стала добавлять в друзья каждого «соблюдающего» человека, постучавшего ко мне в Фейсбук. И однажды обнаружила, что моя френдлента полна людей, всерьез обсуждающих генетическую неспособность мужчины поменять подгузник, а также методики воспитательного шлепанья детей. Толерантность среди них считалась недостатком. Будь это просто люди, не евреи, я бы не стала вникать в особенности их мировоззрения, решив мгновенно, что нам не по пути. Но когда ту же чушь несла на вид религиозная барышня, я начинала размышлять, переваривать, злиться, спорить. Мне казалось, что помимо заповедей существует какой-то негласный свод жизненных правил, единый для всех религиозных людей. И что если я собираюсь стать одной из них, то должна этих правил придерживаться.

Даже художественные книги (и тут я поняла, что совершенно ничего не понимала про евреев раньше), даже самая строгая мировая классика считалась не самым полезным чтением. То есть, конечно, никто читать не запрещал. Но все предупреждали, что чем больше я буду погружаться в изучение Торы, тем меньше меня будут привлекать другие книги. А я на такое была не согласна! Складывалось ощущение, что для того, чтобы соблюдать заповеди, искренне и от всей души, мне надо выжечь до пепла, разрушить до полного основания свою личность — и на этом пепелище возводить что-то новое. Это приводило меня в ужас: я не хотела разрушать себя, чтобы становиться такой.

Те несколько соблюдающих семей, которые мне очень нравились, казались редкими исключениями на фоне всеобщего безумия. Я пыталась смириться, понять, что мой муж находит во всем этом. Ведь он видел свет там, где я видела одну лишь тьму. Меня поражали женщины, которые выходили замуж и внезапно начинали неистово соблюдать все предписания, становились практически праведницами. Мне все это казалось каким-то трюком, обманом: как человек может в одно мгновение взять и поменять все свои убеждения? Я не искала, но регулярно наталкивалась на обсуждения моих статей в блогах или частных разговорах, когда религиозные люди искренне желали мне смерти или фантазировали, как побьют меня за неправильные взгляды на иудаизм. Все мои представления о том, что заповеди — это не просто разделение посуды и ношение длинных юбок, но прежде всего внутренняя работа над собой, разбивались об этих вот людей, которые искренне желали смерти незнакомому человеку. Я металась, вела бесконечные споры с самой собой. Любой разговор об иудаизме дома приводил к эмоциональному взрыву.

Все мои представления о том, что заповеди — это не просто разделение посуды и ношение длинных юбок, но прежде всего внутренняя работа над собой, разбивались об этих вот людей, которые искренне желали смерти незнакомому человеку.

Уже закончился период той нашей жуткой бедности — и вот муж открывает уже третий бар, а не единственную печеньковую своей мечты. Уже мой шкаф полон прекрасных кошерных платьев, которые не уродуют меня, а наоборот. А меня продолжает колотить от того, что я обязана соблюдать заповеди, которые сделают меня человеком гораздо хуже, чем я есть сейчас. Злее, нетерпимее, ограниченнее.

В какой-то момент я решила бросить эти попытки интеграции, не приносившие мне ничего, кроме разочарований, и убрала из френдленты всех людей и сообщества, которые мне были неприятны. Остались только те, кто мне интересен — вне зависимости от их религиозных взглядов. И вдруг — мне стало легче. Теперь большая часть моих еврейских знакомых мила, умна, интеллигентна и не бьет своих детей.

Удивительным открытием моих тридцати трех лет стало то, что среди нас тоже есть маргиналы. Что зайди я на любой нееврейский форум — встречу там те же самые темы и персонажи, только их высказывания не коснутся ни краешка моего сознания: я точно буду знать, что это просто такие вот странные (злые, глупые) люди. Неблизкие нам. А любого соблюдающего еврея я немедленно записывала в праведники и образец для подражания и потом отчаянно боролась за право ему не подражать.

Когда я перестала так усиленно искать дружбы, в моей жизни появились те самые люди, рядом с которыми хочется жить. Добрые ироничные мужчины. Упоительные смешливые красавицы. Мудрые мамы. Нежные семейные пары. Они, ко всему прочему, еще и следуют традициям, но не это стало основой нашей дружбы.

Я не знаю, что будет дальше, я больше не хочу спешить. Мы с мужем сейчас находимся на совершенно разных уровнях соблюдения. Но за эти четыре года мне, кажется, пришлось опуститься на самую глубину неприятия, отчаяния, несогласия — и, оттолкнувшись от дна, вынырнуть. Вернуться на ту самую нулевую высоту, точку отсчета. Уже с новыми знаниями и пониманием — прежде всего себя. Пойду ли я дальше вверх или останусь тут, просто поддерживая мужа, я еще не знаю. Но ничто во мне уже не борется и не противится этому.

Автор о себе:   Я родилась 1980 году, у меня есть сын и, надеюсь, когда-нибудь будет дочка с кудряшками. Я родилась и выросла в Москве, закончила журфак МГУ и с одиннадцати лет только и делала, что писала. Первых моих гонораров в районной газете хватало ровно на полтора «Сникерса», и поэтому я планировала ездить в горячие точки и спасать мир. Когда я училась на втором курсе, в России начали открываться первые глянцевые журналы, в один из них я случайно написала статью, получила баснословные 200 долларов (в августе 1998-го!) и сразу пропала. Последние несколько лет я редактировала всевозможный глянец, писала о людях и тех удивительных историях, что с ними случаются. От редакции: 04.08.2013 у Алины родилась дочка Лея. С кудряшками. Мнение редакции и автора могут не совпадать