Помнится, зимняя сессия второго курса университета оказалась для меня в определенном смысле не самой удачной. К тому времени я уже был без памяти влюблен в свою будущую жену и на лекциях появлялся так редко, что когда пришло время сдачи зачетов, преподаватели недоуменно спрашивали, кто я такой?

Оставалось надеяться на удачу. Она и правда сопутствовала мне на четырех экзаменах из пяти – чудом попадались именно те вопросы, к которым я успевал подготовиться в последний день, и я получал желанную запись «хорошо» в зачетке. Однако на последнем экзамене по физической химии удача мне изменила, и я ее очень понимаю. Я знал вопроса три из 60, и в вытянутом билете их не было.

В полуобморочном состоянии я сел напротив профессора – выдающегося ученого с мировым именем. Что я там мямлил в ответ на вопросы билета, я уже не помню. Помню лишь ощущение неизбежности «неуда», а значит, и потери стипендии в 40 рублей на весь следующий семестр, а это было уже совсем плохо. Наконец в какой-то момент вся эта игра надоела и профессору.
– Я думаю, вы и сами понимаете, какую оценку заслуживаете. Но для меня просто немыслимо поставить такую оценку человеку вашей национальности. Держите! И пусть вам будет стыдно! – сказал он, бросая на стол мою зачетную книжку.
На негнущихся ногах я пошел к двери аудитории. Перед глазами все плыло. «Тройка! Значит, шанс на стипендию есть!» – пронеслось у меня в голове. Уже в коридоре я заглянул в «зачетку» и увидел отметку «отлично». И только тогда понял, какую только что пощечину получил.

Вряд ли нужно говорить, что через полгода, в следующую сессию, я был готов к экзамену по физической химии так, что тот же профессор в течение часа гонял меня по всему курсу, но так и не смог найти в моих знаниях ни одного пробела. «Ну вот, я так и думал!» – удовлетворенно сказал он тогда. Но дело тут, разумеется, не в физической химии.

Уверен, что почти каждый из нас встречал в своей жизни горячих юдофилов, испытывающих некую необъяснимую, иррациональную симпатию к евреям. Если не в реальной жизни, то в истории уж точно. В русской литературе, к примеру, несомненными юдофилами были Ахматова, Горький, Маяковский, Паустовский, Катаев. Из недавно ушедших на память тут же приходит Валерия Ильинична Новодворская. Феномен этой непонятной тяги к евреям – а именно из них они выбирали себе ближайших друзей, составляли свой круг общения – был замечен давно. Бердяев, например, видел в таком притяжении своеобразное родство русских и еврейских душ, всегда живших с ощущением своей некой особой исторической миссии. Сам Октябрьский переворот 1917 года был, по Бердяеву, прямым результатом сближения «богоизбранного народа» с «народом-богоносцем». На более расхожем уровне это иррациональное влечение многих русских к евреям объясняют тем, что русская женщина подсознательно видит в каждом еврее прототип Христа, а русский мужчина в каждой еврейке – Деву Марию.

Но мне кажется, что все чуть проще и не так фрейдистски. Игры с ассимиляцией, в которые евреи играли на протяжении двух последних веков, привели к удивительному парадоксу – именно в евреях многие русские увидели образ подлинных русских интеллигентов, какими они должны быть, со всеми их идеалами и комплексами. Недаром в советское время на слуху была поговорка: «Если в кране нет воды, значит, жива еще русская интеллигенция». И эта удивительная метаморфоза – что евреи в глазах русских стали более русскими, чем сами русские – одно из объяснений этой странной любви.

Однако существует, безусловно, и явление другого рода, когда человек вдруг начинает чувствовать, что еврейские представления о жизни ему куда ближе, чем идеи его собственного народа. Еврейская мистика и каббала говорит, что в таких случаях речь идет о «еврейских душах», по тем или иным причинам «занесённых в нееврейские тела». В книге воспоминаний Эли Люксембурга «Созвездие Мордехая» есть история о мужчине, который с детства дружил, в основном, с евреями, да и влюблялся только в евреек. При этом он осознавал это своё притяжение к евреям и чувствовал некую ненормальность этого. Ему посоветовали съездить к Ребе из Рыбницы – одному из последних живших в СССР крупных раввинов и каббалистов. Когда он вошел в дом, Рыбницкий ребе сидел к нему спиной и читал книгу. Не оборачиваясь, ребе сказал: «Ну что, еврей, хорошо тебе в этом теле?!» В эту историю, как и в любую хасидскую майсу, разумеется, можно верить или нет, но еврейская история знает немало примеров, когда из простой симпатии к евреям и иудейской цивилизации начинался долгий и интересный путь в иудаизм. На них не действуют антисемитские мифы, они не порождают чувства зависти к чужому успеху. И любовь их к нам в этом случае уже не абстрактная, а вполне конкретная. И заслуженная. Потому что нам самим совсем не нужно, чтобы нас любили только за нашу принадлежность к еврейству. В такой любви есть что-то оскорбительное – как в той моей первой «пятерке» по физической химии.