В постмодернизме почему-то принято видеть угрозу. При том, что и внятного определения ему напуганные не способны дать. Для них это нечто неопределенное, отвергающее любые идеологии вообще, любую однозначную систему координат – будь то моральных или эстетических. Мир, представляющийся бесконечной игрой смыслов, текстов и контекстов. И раввины в этом вопросе не сильно расходятся с Александром Солженицыным, который считал эту, по его выражению, «игру на струнах пустоты», главным злом современности.

Видящие опасность в постмодернизме и эпохе постмодерна как таковой, объясняют это страхом фашизма. Они воспринимают постмодернизм, пришедший на смену эпохе модерна, не в качестве её логического продолжения и развития, а как её отрицание, выставляя, таким образом, тождество между постмодерном и антимодерном. А антимодерн как движение против развития, направленное к архаике, взывающее к первобытным инстинктам и отрицающее абсолютные смыслы и ценности, рано или поздно придет к отрицанию ценности человеческой жизни, а значит – к фашизму. Впрочем, далеко не всё приходящее на смену отрицает предыдущее.

Но страхи эти можно понять, в том числе и раввинские. Мир, в котором нет абсолютных ценностей, нет истины и нет лжи, нет верха и нет низа – как может в нём существовать вера и религия? Как требовать от людей самоотдачи, как родителям и педагогам воспитывать детей, а раввину – паству, если все относительно, неопределенно, эфемерно и мимолетно?

Однако, узрев в постмодернизме одну крайность, а в противопоставленном ему фундаментализме – другую, и прокладывать свой серединный путь между неверием и слепой верой как между огнем и трясиной. Это путь, восходящий еще к великим средневековым философам – Маймониду и Фоме Аквинскому, – продолжают в нашем поколении такие мудрецы, как раввин Адин Штейнзальц, долгих лет жизни ему.

Ведь возможно и в самом постмодернизме, в тотальном сомнении, в ниспровержении всех принципов, в превращении мира в игру слов и дискурсов увидеть глубочайший религиозный смысл и путь к Творцу. По этому кажущемуся, на первый взгляд, невозможным пути пошел один из ярчайших мыслителей нашего поколения – раввин Шагар.

Раввин Шимон Гершон Розенберг, известный больше по своей аббревиатуре как рав Шагар, был, казалось, прямо-таки воплощением религиозного сионизма. В Войну Судного дня он чудом спасся из горящего танка, в котором погибли двое его товарищей. А потом всю жизнь он учил и преподавал Тору. И писал книги – лишь малая толика из них увидела свет при его жизни, он скончался в 2007 году. Десятки других книг Шагара издают теперь понемногу его многочисленные ученики.

В его философии путь к «религиозному постмодернизму» идет через мистическое понятие «Ничто», которое в каббале и хасидизме указывает на Всевышнего, который не существует в том смысле, в каком существуем мы и окружающий мир. «Ничто» – как Не-бытие, предшествовавшее сотворенному миру. Связь с Всевышним на этом высочайшем уровне приводит мистика к принятию мира таким, какой он есть.

«Вглядываясь за пределы окружающего мира, мистик видит Ничто, безбожник – ничто, и разница только в прописной букве», – говорил Шагар. Пусть это всего лишь каламбур, но есть-таки что-то общее между хасидом-мистиком и постмодернистом. «Мистик приходит с другой стороны к тому же отказу от претензий на знание истины, и даже на само ее существование в рамках сотворенного мира», – писал Шагар. На той вершине, где все окружающее теряет важность и значимость, отлично уживаются подлинный хасид и скоморох-постмодернист. Как писал Альтер Ребе в предисловии к книге «Тания», мы находим в Талмуде мнения мудрецов, полностью отрицающих друг друга, однако все эти мнения, несмотря на противоречия, «слова Б-га живого». Как в том старом анекдоте: «И ты Сара права тоже!»

Мне это напоминает старый рассказ об одном из великих хасидских учителей, к которому отец привел сына, ставшего безбожником. После долгого разговора наедине с юношей ребе сказал отцу: «Мы пришли к выводу, что в того Б-га, в которого не верит твой сын, я тоже не верю. Так что полдела уже сделано». Рав Шагар тоже не верит в того Б-га, в которого не верят современные люди. Он, как и Галич, боится

… единственно только того,
Кто скажет: «Я знаю, как надо!»
Кто скажет: «Всем, кто пойдет за мной,
Рай на земле – награда».

При этом рав Шагар не отрицал, что релятивизм в отношении морали ведет в тупик, в котором все одновременно правы и никто не прав. Он даже приводил яркий пример: пусть в некотором закрытом обществе считается морально оправданным убить молодую женщину, «опозорившую честь семьи» тем или иным вольным поведением. Шагар приводит цитаты из «прогрессивных» публицистов, которые разрываются между очевидным отвращением к таким поступкам и постмодернистским уважением к «ценностям другого народа». Если все ценности относительны, то на каком основании мы как общество должны навязывать другому обществу свои представления о морали?

Шагар отвечал на это так: «Пусть я не знаю, как объяснить молодому арабу, почему нельзя убивать сестру за яркую косметику и мини-юбку, но каждый из нас, очутись он на месте расправы, постарался бы спасти молодую девушку. Так поступили бы все – и атеисты, и постмодернисты, и агностики. А значит, хоть у нас и нет претензий на абсолютную истину, своя истина у нас все-таки есть. И на ее основе мы вполне можем взаимодействовать и бороться против таких расправ».

В плюралистическом обществе, в котором сосуществуют разные шкалы ценностей, различные системы координат, рав Шагар видел идеал. Ведь никакая частная истина не способна объять Б-жественную Истину. И потому так важно учить и детей, и взрослых пониманию: «правда» – это только их правда. Можно и нужно с крайней тщательностью соблюдать шаббат, кошерно кушать и учить Талмуд, глубоко веря в правильность своего образа жизни – и при этом спокойно жить рядом с человеком, которому все это чуждо.

Соответствовали этому и педагогические принципы рава Шагара. Он считал нужным дать ребенку прочную базу в виде изучения Торы и Талмуда и приобретения привычки к соблюдению заповедей, но также обязательно следует присоединить к этому широкое гуманитарное образование, основательное знакомство с христианством, исламом, либеральным и гуманистическим мировоззрением. Не говоря уж об очевидной необходимости изучения естественных наук.

Рав Шагар был категорическим противником проведенного недавно так называемого «размежевания» – а по сути, выселения евреев из Газы, а иешивы, которые он создавал и возглавлял, располагались обычно в поселениях – все это формально помещало его на правую часть политического спектра. 

Но однажды в День независимости рав Шагар произнес свою знаменитую пламенную речь, в которой предсказал следующую после создания Государства Израиль стадию мессианского процесса: формирование в Израиле истинно плюралистичного, многокультурного и многонационального общества, которое включит в себя религиозных и светских, евреев и арабов и даст толчок новому духовному развитию. Если судить по растущей популярности книг рава Шагара, его пророчество вполне может сбыться.