Иголки из-под ёлки

В торговом центре Бат-Яма установили большую ёлку. Скандал разгорелся ярче, чем гирлянды на ней – мгновенно одни жители города состряпали петицию, требующую, чтобы ёлку немедленно убрали: дескать, что же дальше – крестный ход в Бат-Яме устраивать? Другие принялись собирать подписи, чтобы ёлку не трогали: мол, руки прочь от нашего безвинного советского детства, расисты! Примерно так, с руганью и скандалами, израильтяне развлекаются перед каждым Новым годом.

В детстве я обожала Новый год. Но мне не нравится «публичная ёлка» в Бат-Яме. И дело не в друидских, а затем в христианских корнях этого обычая. Для нас, некогда советских людей, сакрального в ёлке не больше, чем в тазике оливье. Когда мы всей семьей каждый год собирали и разбирали пластмассовую конструкцию, сделанную из того же материала, что и ершики для унитазов, никакого священного трепета не испытывали. Просто игрушка.

Одна моя подруга – бывшая москвичка – хочет уехать из Израиля. Как и я, она приехала в страну одна, и еврейские традиции за два года просто не успели стать для неё своими. «Ханука эта мне никуда не запала», – признается она. Наличие Нового года в её личном анамнезе не позволяет ей почувствовать себя в Израиле дома. И трудно ее осуждать.

Мы застряли между двух культур. Я зажигаю ханукальные свечи и люблю свет настолько, что даже в выбранном мною еврейском имени есть корень «свет». Однако, как и у подруги, нет у меня в «подкорке» этого ханукального светильника – «в лесу родилась ёлочка» мне роднее и ближе ханукальных гимнов. Но и мой Новый год остался где-то далеко – в месте, где каждый год доставали большую пыльную коробку с игрушками и каждую разглядывали, будто в первый раз. Где неслись с ледяных горок, визжа от восторга. Где мама сооружала мне платья из марли, и я была то Снежинкой, то Уточкой. А конфеты из новогодних подарков ели аж до марта. Невозможно – да и не за чем – воссоздать все это. Тем более в стране, где вокруг ёлки – не хороводы, а скандалы и ругань.

Смысл традиций – в непрерывной связи поколений. Своим детям я могу сколько угодно ставить ёлку, включать «Приключения Электроника» и «Трое из Простоквашино» и петь песни про «учат в школе», но для них все это никогда не будет значить столько, сколько для меня. Это грустно, но есть вещи, которые не работают вне времени и контекста, так что пусть они остаются только моими, личными и драгоценными.

А чтобы для моих детей Ханука стала драгоценной и личной, она должна стать такой прежде всего для меня. И я «присваиваю» ее шаг за шагом. Она обрастает личными историями постепенно. Вот я приезжаю домой со съемок в 12 часов ночи, продрогшая, голодная и злая. В коридоре тихонько снимаю обувь и, не включая свет, чтобы никого не разбудить, крадучись пробираюсь в салон. И вдруг – светло! На столе горят ханукальные свечки. А рядом, на тарелочке – пончик. Я ем его в темноте, все руки в джеме, от свечей тепло, и мир снова становится цветным. На следующий день свечи зажигаю я, рядом кладу пончик, и у светильника, придя с работы, греется уже мой мужчина.

У меня нет ёлки уже много лет, а последнюю новогоднюю гирлянду с разноцветными огнями я выкинула лет десять назад. От ностальгии никуда не деться. Но когда гаснут одни огни, другие на их месте могут гореть еще ярче.