Дети друзей подросли – и вот уже разошлись по университетам. С удивлением понял, что их еврейство этому не помеха.

Мой дядя закончил школу в Баку в 1952 году. В самый разгар «борьбы с безродными космополитами». В его аттестате стояли одни пятёрки, но золотую медаль ему как еврею на всякий случай не дали. Ехать поступать в Москву он не рискнул. А на следующий год Сталин умер. И вроде бы все успокоилось. Выпустили и реабилитировали «врачей-вредителей», а у «разоблачившей» их Лидии Тимашук отобрали орден Ленина. Моему отцу, закончившему школу в 1954-м, золотую медаль уже без боязни дали. Но он все равно решил перестраховаться: поступил сначала в МАМИ – московский машиностроительный – и лишь через год перевелся в заветный авиационный институт, МАИ.

Такая схема была совсем не лишней: евреев еще долгие годы не желали видеть во многих высших учебных заведениях. В первую очередь старались не допустить в оборонные отрасли – так отпадали те, кто готовили кадры для военно-промышленного комплекса: МФТИ, МИФИ – да и тот же МАИ. Евреям оставались институт транспорта (МИИТ), автодорожный (МАДИ), а еще нефти и газа – МИНГ им. Губкина. Аббревиатуру МАДИ даже расшифровывали как «московская ассоциация детей Израиля». Губкинский называли «нефтелавочкой». Это сейчас конкурс в РГУ нефти и газа им. Губкина почти как в МГИМО. А при СССР это был один из самых непрестижных институтов, пренебрежительно прозванный «Керосинка». Зато он был единственным из московских вузов, куда евреев без проблем принимали даже в 1952 году. И на работу преподавателями брали. «К нам идут все евреи, которые не попали на мехмат», – объясняли лично мне, когда я подавал туда документы в 1990 году.

Вообще-то я хотел быть физиком. И готовился поступать на физфак МГУ.

Репутация у факультета была четкая – антисемитская.

Но я был уверен, что в 1990 году советская власть уже давно не та. И все же напрямую спросил о рисках у соседа, работавшего на физфаке. Тот призадумался: «Распоряжений сверху на этот счёт мы больше не получаем. Но я бы не советовал – частная инициатива никуда не исчезла». Со мной на физфак собирался и парень из параллельного класса по фамилии Вайс. Мама русская, папа немец. И по паспорту русский. Но кому ты это объяснишь? «Нет, фамилия Вайс не для физфака», – покачал головой сосед.

В 1959 году мехмат МГУ закончил Эрнест Борисович Винберг. Позже он стал известным учёным-алгебраистом, автором учебников и заслуженным профессором. А в 1962 году, когда он защищал кандидатскую диссертацию, на заседании учёного совета его членам специально передавали записочки:

«Винберг не еврей, а швед!»

Еще была забавная история с профессором географического факультета. В 1968 году его дочь откровенно завалили на вступительном экзамене какого-то гуманитарного факультета. При том, что МГУ традиционно любит «своих детей», ей поставили двойку. Считалось, что в МГУ до определённого года абитуриентов делили на три списка. В первом – кто точно должен поступить, во втором – свободный конкурс, в третьем – кого точно не брать. По этим спискам отправляли всех в разные аудитории. Завалить на устном экзамене – это ведь дело техники: всегда есть вопрос, формально относящийся к школьной программе, ответ на который известен лишь специалистам.

Так вот, когда ту девочку-еврейку провели по третьему списку, её отец – доктор наук, заведующий лабораторией и, естественно, член КПСС –направил на имя ректора служебную записку. В ней он предлагал уволиться в обмен на приём его дочери – если уж так нужно соблюсти процентный состав евреев в университете. Профессора вызвали в партком. Судя по всему, там были обескуражены такой откровенностью. Парторг с отеческой улыбкой произнес мантру, что в Советском Союзе никакой процентной нормы, как при царской власти, не существует. А дальше проблему решили. Не помню только, дали ли отбить на апелляции в том же году или приняли уже на следующий. Но приняли.

Бывало, перед поступлением в вуз меняли документы.

Один мой знакомый носил вполне однозначную фамилию Рабинович. По папе. Всю жизнь мечтал о морском флоте. Но папа настоял на профессии инженера. Под фамилией Рабинович он поступил в политехнический. Но учиться не смог. На следующий год был все-таки принят в севастопольское военно-морское училище. Но уже Плотниковым – по фамилии матери. Очевидно, что Рабиновичем в советских вооруженных силах карьеры не сделать. Обоснование для замены документов придумали оригинальное. Вспомнили дедушку Плотникова, служившего когда-то в молодости на флоте. И даже придумали прадедушку – якобы морского офицера. Мол, фамилию потенциальный курсант меняет исключительно для продолжения славной династии русских моряков.

Впрочем, бывало и совсем наоборот. В Баку работала известный зубной врач Ахундова. Фамилия азербайджанская, по мужу. Сама же эта женщина была еврейка – к тому же потомственный стоматолог. Закончила институт, распределилась в бакинскую поликлинику. Получила кабинет с табличкой «Зубной врач Ахундова». И внезапно обнаружила, что работы у неё очень мало. В соседние кабинеты очередь, а к ней – никого. Просто на других дверях было указано: Левин, Розенблат. Лечиться предпочитали у врачей с еврейской фамилией. Пришлось ей сменить табличку на Певзнер-Ахундова. И пациенты пошли.