Мой дед по маме родился в Баку. Подростком успел поработать курьером в местном Реввоенсовете. Потом всю жизнь жалел, что не догадался взять справку – получил бы льготы как участник революции. Ну или срок, как некоторые другие её участники.

В итоге он окончил бакинский политех и стал инженером. Проектировал систему вентиляции в бакинском метро. В детстве я бывал у него в Баку. И вот в 2015 году – спустя много лет после его смерти – я наконец снова приехал в этот город. На этот раз – в командировку.

Прямо из аэропорта представитель принимающей стороны на чёрном правительственном джипе подвёз меня к дореволюционному четырёхэтажному дому в старом центральном квартале. Пока я разглядывал окна нашей бывшей квартиры на третьем этаже, из дома напротив вышли люди. Один из них – старик – поинтересовался, не требуется ли нам помощь: «Всю жизнь здесь живу – всех в этих домах знаю. Вам кто нужен?»

Сообщил ему, что я внук жившего здесь Абрамовича. И старик замер. Несколько секунд вспоминал, а потом что-то сказал на азербайджанском моему сопровождающему. Позже мне перевели: «Ему же сорок лет. Как он может быть внуком Абрамовича?! Абрамович же ещё сам молодой». Видимо, из-за люксового джипа меня приняли за внука совсем другого Абрамовича.

Но и моего деда часто принимали за родственника других известных Абрамовичей. Ещё когда он учился в бакинском политехе, преподаватели радостно уточняли: «Вы не родственник Абрамовича?» Они имели в виду известного геолога-нефтяника и автора первого советского учебника по нефтеразведке академика Михаила Абрамовича, родившегося и всю жизнь проработавшего в Баку.

Мой дед к нему никакого отношения не имел, но все априори были уверены, что он – родственник. Ведь даже учился он в том вузе, где преподавал «тот самый Абрамович». Кстати, одновременно с дедом там недолго учился и Ландау, но это отдельный рассказ.

Однако самая забавная история про «того самого Абрамовича» произошла у деда в середине 1950-х с Ильёй Эренбургом. Как большинство советских интеллигентов, дед собирал библиотеку. Вот и в 1954-м, будучи в командировке в Москве, он с удовольствием отправился по книжным магазинам. И удача улыбнулась в виде романа Эренбурга «Буря», переизданного двумя годами ранее.

Деду нравился Эренбург как публицист. Импонировало и его еврейство – дед вообще любил отмечать евреев среди известных людей. Но главное – плотно циркулировавшие в еврейской среде слухи, что именно Эренбург предотвратил в 1953 году намеченную Сталиным депортацию евреев в Биробиджан.

Напомним, что в январе 1953-го в разгар «дела врачей» шесть десятков виднейших советских евреев, включая учёных и писателей, написали коллективное письмо в газету «Правда» с просьбой опубликовать. В своём обращении ко всем советским евреям они сообщали, что, оказывается, «зловещая тень убийц в белых халатах легла на всё еврейское население СССР». И выражали надежду, что «самоотверженный труд там, куда направят партия, правительство и великий вождь советского народа Сталин, позволит смыть это позорное и тяжкое пятно, лежащее на еврейском населении СССР». А заканчивалось это воззвание так: «Вот почему мы полностью одобряем справедливые меры партии и правительства, направленные на освоение евреями просторов Восточной Сибири, Дальнего Востока и Крайнего Севера».

Но нужна была ещё подпись Эренбурга под этим коллективным обращением – и ему настойчиво «советовали» не тянуть с этим. Однако Эренбург отказывался подписывать и вместо этого накатал личное письмо вождю народов, в котором решил посоветоваться с ним в этом деле: «Понимаете, дорогой Иосиф Виссарионович, что я сам не могу это решить, и поэтому я осмелился написать Вам. Речь идёт о важном политическом акте, и я решаюсь просить Вас поручить одному из руководящих товарищей сообщить мне – желательно ли опубликование такого документа и желательна ли под ним моя подпись».

Более того – талантливый писатель нашёл очень точные слова, чтобы не входя в клинч с линией партии в этом вопросе, зародить в то же время в голове Сталина сомнения относительно правильности планируемой публикации в советских газетах этого коллективного обращения: «С точки зрения прогрессивных французов, итальянцев и англичан, нет понятия “еврей” как представитель некой национальности, слово “евреи” там означает религиозную принадлежность, и клеветники могут использовать “Письмо в редакцию“ для своих низких целей».

Заканчивалось письмо Эренбурга к Сталину тоже весьма грамотно: «Само собой разумеется, что если это может быть полезным для защиты Родины и для движения за мир, я тотчас подпишу».

Сталин Эренбургу не ответил. Но и «Письмо в редакцию» опубликовано не было, а депортация не состоялась. И слухи о том, что именно Эренбург, выступив против, остановил занесённую над его народом руку, поползли среди евреев в стране. Хотя сам писатель в поздних мемуарах судьбоносности своего поступка не признавал: «В глазах миллионов читателей я был писателем, который мог пойти к Сталину, сказать ему, что в том-то с ним не согласен. На самом деле, я был таким же “колёсиком” и “винтиком”, как мои читатели. Я пробовал запротестовать. Но решило дело не моё письмо, а судьба».

Правда, отношения Эренбурга со Сталиным и впрямь были особенными. Наиболее ярко это показывает история с тем же романом «Буря». Впервые его опубликовали ещё в 1947-м, но на всякий случай подальше от столицы – в издательстве «Советская Колыма» в Магадане. С большой иронией, надо сказать, выбрали издательство и место. Но даже так она не осталась незамеченной: в Союз писателей СССР тут же пришла «указивка» – заклеймить произведение. А на заседании даже звучали предложения исключить Эренбурга из Союза советских писателей «за космополитизм» – борьба с ним шла по полной.

Эренбург спокойно выслушал обвинительные речи, а в конце попросил слова, но вместо ожидаемых всеми ритуальных самобичеваний просто зачитал телеграмму одного из читателей: «Дорогой Илья Григорьевич! Только что прочитал Вашу чудесную “Бурю”. Спасибо Вам за неё. С уважением, И. Сталин». На этом заседание закрыли, а Эренбург получил за «Бурю» Сталинскую премию первой степени.

Это я к тому, чтобы объяснить, с каким пиететом мой дед держал в руках томик Эренбурга, выходя из книжного магазина. А гулял по Москве он не один, а с мужем племянницы – он у них дома, собственно, и остановился. Идут они дальше за покупками. А родственник этот был на ответственной должности в Москве уже давно и многих знал лично. И когда поравнялись с недавно отреставрированным ГУМом, он вдруг, показывая на мужчину с седой растрёпанной шевелюрой, говорит: «Смотри! Это же Эренбург!»

Ну, раз уж везёт, то по полной. И дед бросается к Эренбургу, объясняет, что давний его поклонник вот только купил его книгу и будет счастлив получить автограф.
– Мы с вами раньше не встречались? – спросил, внимательно присмотревшись Эренбург. – Как ваша фамилия?
– Абрамович.
– А вы случайно не родственник того Абрамовича?

Тут в деде на автомате включилась реакция, отточенная им ещё в студенческие времена – он состроил неопределённую гримасу. Как бы намекая: «естественно, но громко говорить об этом не нужно». Судя по всему, Эренбург именно так намёк и считал. А потому многозначительно кивнул, взял протянутый дедом чернильный карандаш и, немного подумав, написал: «Абрамовичу». Но тут подъехала машина, спутник Эренбурга зашептал ему на ухо, показывая на часы. И со словами: «Простите, опаздываем» – Эренбург развёл руками и сел в машину.

А у деда в руках осталась книжка, на титульной странице которой чернильным карандашом было написано всего одно слово: «Абрамовичу». Что именно собирался написать Абрамовичу великий писатель, осталось неизвестным.

С каким именно «тем самым Абрамовичем» ассоциировал его Эренбург, дед не выяснял. Но сейчас, изучив биографию Эренбурга, можно предположить, что он имел в виду члена Бунда и делегата V съезда РСДРП Рафаила Aбрамовича, с которым познакомился за границей. А может, и кого-то другого. Мало ли в мире «тех самых» Абрамовичей.