Юная француженка стала старым евреем

В новой французской пьесе рассказывается немножко шизофреническая, но в то же время весьма забавная история о двадцатилетней католичке Софи, которая считает себя бывшим узником Освенцима Йозефом Розенблатом.

В спектакле «Старый белокурый еврей» («Le vieux juif blonde»), поставленного недавно на сцене парижского Theatre des Mathurins, показаны различия между внешним обликом и внутренним миром человека, при том что само действо сильно смахивает на хихиканье во время похорон, объясняет автор пьесы драматург Аманда Штер.

Герой пьесы, Йозеф Розенблат, вопрошает, что такого он сделал Б-гу, если заслужил такое… он, который воспитывался на гефилте-фиш и идишских песнях, оказался в семье католических родителей, играющих в гольф и отдыхающих на модных французских курорты. За какое наказание он, бывший узник Освенцима, вынужден надевать розовое вечернее платье, украшенное играющими на флейте свинками!..

На самом деле, Йозеф Розенблат — это 20-летняя блондинка по имени Софии, не понимающая, что связывает ее с родителями. «Как я могла оказаться в обществе этих людей?» — недоумевает она. В ответ на материнский шлепок, дочь кричит: «Даже нацисты никода не били меня. Ты монстр! Как ты смеешь так обходиться с беззащитным стариком!».

Родители никак не могут взять в толк, что же происходит с дочерью. «Она могла решить стать протестанткой, буддисткой, чеченкой, черной — да хоть черной или еврейкой, но почему именно она стала старым евреем?» — недоумевает мать.

Вместо того, чтобы беззаботно радоваться юности, Софи страдает артритом и недержанием. Какая же боль заставила ее превратиться в этого старика? И как уживаются вместе Йозеф Розенблат и Софи? «Женщины это, конечно, не старики. А я — это я, — говорит Аманда Штер. — У меня нет ревматизма, но во мне есть нечто не совсем свойственное женщинам. Я не боюсь стареть. Моей лучшей подруге — восемьдесят. Мне интересны люди, которым довелось пережить трагедии. В каждом из нас всегда больше одной личности. Каждый проживает несколько жизней: жизнь, которой мы живем, жизнь, о которой мы мечтаем, и жизнь, которую мы бы хотели забыть. К тому же, в моей семье было несколько случаев шизофрении».

Штер росла в семье психолога и слышала беседы отца с пациентами. «Моей души не видно на моем лице, — объясняет она. — Кроме того, кто из нас действительно является тем, кем себя считает? Я написала эту пьесу, чтобы разрушить предрассудки. Если бы белокурая девушка рассказывала о своих страданиях, люди высмеяли бы ее. Если бы то же самое прозвучало из уст старого еврея, людям бы стало скучно. Зато зритель будет внимать затаив дыхание, если поставить одного на место другого».