Жуть с враньём

«Морда появляется с возрастом», – говорил он, рисуя Бродского, Окуджаву и академика Сахарова. В Москве умер 90-летний портретист Борис Жутовский – его отправлял на лесоповал сам Хрущёв.

Никита Хрущев запомнился разным – например, ботинком, которым он стучал по столу на заседании ООН. А еще – скандальной речью на выставке художников-авангардистов в московском Манеже. В выражениях первый секретарь ЦК КПСС тогда себя не сдерживал: «Слушайте, товарищи, вы, как я вижу, мужчины, а не педерасты. Вы ходите в штанах, а не в панталонах. Но это педерастия в искусстве! Так почему, я говорю, педерастам – десять лет, а вам орден должен быть?»

Одним из тех, по кому первый секретарь прошелся катком своего гнева персонально, был Борис Жутовский. 29-летний Боба, как звали его друзья, представил на выставке три работы: портрет брата Тольки, портрет сталевара Ильи Комарова, ну и автопортрет. «Вот вы, какой красивый, – сказал тогда Хрущев, обращаясь к Жутовскому. – Если бы картина была похожа на вас, я бы сказал: художник стоящий. Но это же юродство. Зачем вы это пишете, для чего вы это делаете?!»

Есть даже фотография, на которой Хрущев что-то возмущенно втолковывает Бобе, а тот стоит, смущенно улыбаясь. Видимо, застенчивый художник запомнился Хрущеву: через несколько недель, 17 декабря 1962 года, в Доме приемов на Ленгорах лидер партии снова вспомнил о нем, назвав «ЖуТковским». И 8 марта 1963-го вновь заострил на нем внимание в Свердловском зале Кремля на встрече с интеллигенцией: «А кого изобразил Жутовский, помните? Урода! Посмотрев на его автопортрет, напугаться можно». После этого Жутовского на долгое время лишили возможностей участвовать в выставках. Позднее он сам назовет это событие векселем от истории, который надо было оплатить, доказав, что он хороший художник. И это ему удалось.

Борис Иосифович родился 14 декабря 1932 года в Москве. Отец его по профессии был инженером, специалистом по авиационным приборам. Он погиб в 1938-м – разбился в Архангельске, возвращаясь из арктической экспедиции по поиску экипажа самолета под командованием Сигизмунда Леваневского. Мама была издательским работником. Отчасти на выбор профессии повлиял отчим, занимавшийся перерисовкой и мелкой издательской работой. Глядя на его зарисовки, Борис и взял в руки карандаш. Тогда он просто рисовал все, что видел вокруг.

В художественную школу Жутовский пришел за два года до поступления в институт – хотел потренировать академическое рисование, но почти сразу был выгнан за вольнодумство. А все потому, что принес на урок книгу с рисунками Модильяни, о котором до 1960-х годов в СССР было известно только специалистам-искусствоведам. Советская идеология не признавала ни Модильяни, ни его деликатные рисунки в стиле ню. Ну, а Жутовский, впервые ощутив на себе дыхание цензуры, решил сменить профессию – и стал участвовать в массовках театра имени Вахтангова, главным режиссером которого в то время был однокашник его матери Рубен Симонов. Буквально через несколько спектаклей Симонов посоветовал Бобе вернуться к живописи. «Боба, артист – человек зависимый. Поверь, это не твое», – сказал ему Рубен Николаевич.

Жутовский поступил на художественно-оформительское отделение Московского полиграфического института, который благополучно окончил в 1956 году. Художник вспоминал, что основу преподавателей составляли «недобитые властью формалисты», боявшиеся учить делу: почти все годы обучения он только и занимался, что красил натюрморты. «Но во главе этой кафедры был Андрей Гончаров, знаменитый живописец и график, воспитавший в нас редкое по тем временам вольнодумство, – вспоминал Борис Иосифович. – Потому что из других вузов подобного рода все выходили одинаковыми, как под одну гребенку. Всех там учили улыбаться социалистическим реализмом».

Став дипломированным специалистом «по натюрмортам», Жутовский по собственному желанию был распределен в Свердловск, где начал работать художественным редактором местного книжного издательства. Но уже через два года он вернулся в Москву и вступил в студию Элия Белютина, проповедующего свободу творчества. Так Жутовский и оказался среди десяти белютинцев, чьи работы были показаны в рамках юбилейной выставки «30 лет МОСХа». С портретов Тольки, Борьки и Ильи-сталевара, выставленных в Манеже, и началось его творчество, которое тут же оказалось под запретом.

Существует несколько версий того, как работы белютинцев оказались в Манеже. Дело в том, что до визита Хрущева юбилейная экспозиция работала в Манеже уже несколько недель. А вот белютинцев туда привезли лишь накануне визита. Причем за несколько дней до этого экспозиция студии Белютина открылась на Таганке – и все иностранные корреспонденты сделали о ней свои репортажи. Так весть, что в СССР показывают абстрактное искусство, облетела мировые телеканалы. Жутовский предполагал, что оппоненты Хрущева решили «притащить» его на выставку и столкнуть с интеллигенцией, остававшейся, по словам художника, «единственным слоем людей в обществе, которые, хоть и с оговорками, поддерживали Хрущева».

«На выставке они повесили Кандинского, Фалька, Татлина, Штеренберга – весь авангард 20-х, к которому и нас решили пристегнуть! Предложили нам категорически выставить там свои работы под приезд Хрущева. Сначала его подзавели на классиках авангарда, а потом под белы руки к нам подняли. Он дружески так обнял меня: “Ну, показывайте, что вы там нарисовали!” Смотрит – и вдруг стал малиновым! Он на все мои работы натолкнулся. И понеслось – все эти “педерасты”, “вон!” и “на лесоповал!”».

Кстати, через семь лет после своей отставки Хрущев позвал Жутовского на свой день рождения – там он лично извинился и попросил зла не держать. Жутовский и не держал: через год он уже помогал Эрнсту Неизвестному работать над надгробным памятником бывшему вождю. Да и в принципе Жутовский никогда не спекулировал на том событии в Манеже – и не делал из себя жертвы режима. На время опалы он нашел приют в книжной графике – остальные работы складировал в стол. Представить их широкой публике он смог лишь после 1979 года, когда возобновились полулегальные выставки современного искусства в Москве. Первая же его персональная выставка состоялась в 1990 году. А вот за границей имя Жутовского хорошо знали еще с середины 60-х: он часто дарил свои работы журналистам и дипломатам, а те с радостью их выставляли везде – от Гданьска до Лос-Анджелеса.

Наибольшую известность художнику принес грандиозный цикл «Последние люди империи», в который вошло более 300 портретов современников. Среди них были Бродский, Высоцкий, Окуджава, Сахаров, Шкловский и многие другие. Жутовский был знаком с ними лично – и это позволило ему передать через портрет не только внешнее сходство, но и характер. Кстати, героев этого цикла Жутовский выбирал по «ландшафту лица» – молодых среди них почти нет. «Морда появляется только с возрастом», – говорил художник.

В год своего 50-летия Жутовский начал новую масштабную работу, своего рода автобиографию: он собирал в одном полиптихе небольшие картины – «про прожитое и продуманное, про друзей и близких, про живых и ушедших». Сначала она называлась «Пятьдесят», так как состояла из 50 небольших квадратов с его произведениями. А через 20 лет, к своему 70-летию, он дал ей другое название – «Как один день». Эту работу художник писал до конца жизни – и это действительно неповторимое произведение искусства, в котором личное переплетено с историей страны.