В октябре 2004 года на III съезде Федерации еврейских общин России председателем совета правления ФЕОР был избран Александр Моисеевич Борода, до этого занимавший пост исполнительного вице-президента. На самом деле, новая должность вряд ли сделает эту фигуру более или менее значимой для Федерации — Борода вот уже на протяжении пяти лет является фактическим руководителем ФЕОР, а о величине его авторитета, наверное, наиболее красноречиво говорит тот факт, что даже работающие под его руководством коренные израильтяне, которые, как правило, даже имя «Александр» упрощают до «Алекса», научились выговаривать «Александр Моисеевич» без запинки. Правда, сам он, комментируя этот нюанс, скромно отшучивается: «Александром Моиссеевичем меня и в армии называли».

«О том, что я еврей, знал с рождения»

Александр Борода родился в 1968 году в Москве — как отмечает он сам, «в простой еврейской семье», в семье инженеров. Его детство прошло в Марьиной Роще — той самой Марьиной Роще, где спустя три десятка лет при его непосредственном участии открылись крупнейший в России общинный центр (МЕОЦ) и синагога. Когда-то там стояла старая деревянная синагога — единственная, построенная в советские времена. «В детстве я в синагогу не ходил , — рассказывает он, — да и не знал, что она есть». Между этими двумя синагогами в Марьиной Роще прошли годы, вместившие в себя учебу в техникуме, службу в морской авиации, институт, Метрострой, риэлторский бизнес и возвращение к иудаизму.

«Я всегда знал о том, что я — еврей, с самого рождения. Таково родительское воспитание, — говорит он. — Никто не открывал мне никаких тайн. В пять–шесть лет я четко сознавал, что я — еврей. Не могу сказать, что я знал историю… Были известны различные мелочи — хануке гелт (ханукальные деньги), маца, — но тогда не было деталей. К примеру, я ничего не знал про ханукальные свечи. Или, скажем, мне была знакома маца, но я не знал, что на Пейсах не едят хлеб».

Несмотря на то, что уже в школьном возрасте Саша четко сознавал себя евреем (а может, даже и благодаря этому), с антисемитизмом в те годы он не сталкивался. «Я везде был евреем, и особых проблем с национальностью у меня не было, — вспоминает он. — В большинстве мест, где я учился, я был единственным евреем в классе. Может, потому что мои школы находились в простых районах — из Марьиной рощи мы переехали в Бибирево, а там национальностей не было. Да, конечно, были какие-то маленькие неприятности, но я пользовался в школе достаточным авторитетом, да и физически был развит довольно неплохо, и потому больших проблем у меня не возникало… Помню, в четвертом классе был у меня приятель, мы с детства ним соседями были. Мы с ним играли, он узнал, что я еврей, чего-то мне сказал такое, я его стукнул. На этом дружба закончилась».

После восьмого класса школы Александр пошел в техникум, по специальности «Маркшейдерское дело». По его словам, сделать этот выбор посоветовали родители. Восьмой класс закончил практически на «отлично», всего с одной «четверкой». Родители, однако, считали, что маркшейдер — это такая полузакрытая специальность и просто так, после школы, в институт на это отделение не поступить — нужно вначале окончить техникум… В техникуме у будущего маркшейдера тоже не возникало проблем, связанных с национальным происхождением. Да и вообще, по мнению Александра Бороды, антисемитизм свойствен, в основном, интеллигенции: «Я не учился в “интеллигентых” местах, где преобладают верхушки общества. Я находился, как правило, среди достаточно простых людей. Даже потом, когда работал в Метрострое, никаких проблем не было. Рабочие, в основном, были приезжими, и со многими из них у меня по сей день сохранились отличные отношения».

Борода в армии

Вторая половина 80-х. Вначале — Николаев, база морской авиации, затем — военный порт в Крыму под Симферополем, учебный полигон для авианосцев. Два года службы в армии после техникума. «В армии, пожалуй, вопрос национальный был наиболее острым, — считает он, — поскольку именно там в советское время наблюдался настоящий расцвет национальных противоречий. Там были все — только у нас из сотни человек было десять чеченцев, пять дагестанцев, узбеки, казахи… И делилось всё только по национальному признаку. Мне серьезно помогло то, что я еврей. Да, частично это было проблемой. Но я активно позиционировал себя именно как еврея. Многих это просто обезоруживало. Кроме меня, были и другие евреи, хотя и немного. Они, конечно, вели себя иначе. И это как раз доставляло им лишние хлопоты, потому что когда человек стесняется, на него оказывается дополнительное давление. А я — ну еврей и еврей. У вас так, а у меня так!».

Но каким образом это самое «так» должно проявляться на деле, военнослужащий Борода не знал. «Я же ничего не знал, — признается он. — По моей просьбе на Пейсах родители мне прислали мацу. И в обществе с многочисленными национальностями и национальными анклавами соблюдение своих традиций вызывало уважение. Кроме этого, я помню, у нас был диспут на тему: есть Б-г или нет Б-га. У меня тогда была общая позиция с кавказцами, которые были довольно религиозными. Украинцы же у нас были сплошь атеисты. Но я тогда ничего не знал — так, какие-то элементарные вещи, какие-то слова на идиш. Знал, что в субботу не работают, но не имел представления, почему».

Армейская служба вряд ли у кого обходилась и обходится без физических столкновений. За два года военной службы не удалось избежать стычек и драк и Александру. Впрочем, по его словам, все они представляли собой единичные случаи, и массового характера конфликты не носили. «Не было такого, чтобы все ненавидели евреев, — говорит он. — Да, противоречия между разными нациями были очень сильны. Скажем, представители Средней Азии не любили русских. И, в этом смысле, я для них был русским. Были противоречия между армянами и азербайджанцами. Но не было такого, чтобы все сплотились против евреев. В таких социумах, как армия, важно в принципе позиционировать себя, даже вне связи с национальностью. Психологически».

Как и любой жизненный опыт, два проведенные в армии года не прошли для Александра бесследно. Тем не менее, он старается не переоценивать влияние службы на свою дальнейшую жизнь: «Конечно, армия это немалый стресс.Части, в которых я служил, были не самыми передовыми. Они формировались из людей, которые попадали до этого в какие-то “ситуации”. Я ни в какие такие “ситуации” не попадал, но тоже оказался среди них. Порядка в нашей части не было, а там, где нет порядка, правят другие законы. Когда я шел в армию, то был настроен патриотично и позитивно. Но оказался там, где в патриотизме не было никакого смысла. Там были другие цели и другие задачи. Советская армия конца восьмидесятых была армией деградирующей, и все мои романтические устремления сошли на нет. Армия оказалась просто тупой и тяжелой работой, когда большинство окружающих отнюдь не принадлежит к числу твоих единомышленников. Это была гремучая смесь людей при дурной работе, которая часто не имела ни смысла, ни логики».

Из Метростроя — в иудаизм

Демобилизовавшись, Александр Борода вернулся к маркшейдерскому делу и поступил в заочный политехнический институт. Обучение сочетал с практикой: начал работать маркшейдером в Метрострое. (Особо сентиментальные члены московской еврейской общины, проезжая станции «Бибирево», «Битцевский парк», «Черкизовская», «Улица Подбельского» и «Ясенево», могут с гордостью отметить, что строил их нынешний руководитель ФЕОР.) После четырех лет работы, во время строительства станции «Алтуфьевская», Борода ушел из Метростроя. А незадолго до этого закончил интситут — шесть лет положенного обучения он уместил в три с половиной года.

Следует сказать, что едва поступив после армии в институт и начав работать, он стал посещать синагогу. Это был 1989 год. Пробудившийся тогда интерес к еврейству сам он объясняет влиянием… армии. «Мне было интересно узнать подробнее о том, что такое “еврей”, — поясняет он. — Поскольку в армии я позиционировал себя как еврей, мне захотелось разобраться в позициях, которые я отстаиваю». Примерно тогда же его посещали и мысли об отъезде в Израиль, он даже начал учить иврит. Однако развития эта идея эта так и не получила: в тот момент оказался слишком занят другими делами: «Я учился, работал, ходил в синагогу, начал бизнесом заниматься, — вспоминает он. — В 1991 году съездил первый раз в гости, посмотрел. Морально я был готов уехать, но мешали какие-то дела, я просто был занят».

Первой синагогой для него стала московская хоральная синагога на улице Архипова. Именно там он и увидел на стенде объявления о мероприятиях, проводимых в другой московской синагоге: «В Марьиной роще мне понравилось больше, — признается он. — Там была более демократичная обстановка. На Архипова я чувствовал себя зрителем, а в Марьиной роще — участником». Так Александр начал ходить на лекции по иудаизму, которые читал Александр Шейнсис. Конечно, тшува оказалась процессом длительным, требующим постепенного осознания, и Александр далеко не сразу все бросил и начал соблюдать все заповеди.

«Мне нравилась идеология, — рассказывает он. — В этой среде у меня не было близких друзей — я был с внешней стороны, а они — внутри. Я не стал соблюдать все сразу. Когда становилось неудобно что-то нарушать, я переставал. Все происходило постепенно и уж точно не противоречило моим воззрениям. Поскольку я был человеком из другого мира, то постепенно отказывался от каких-то элементов нееврейской жизни — определенной пищи, определенного времяпрепровождения… Иудаизм состоит из массы бытовых вопросов, и тяжелее всего оказываются именно они. Возьмем, к примеру кашрут — как же он многогранен! Сначала я перестал есть мясо с молоком, затем — все так или иначе связанное со свининой. Через какое-то время я перестал есть просто некошерное мясо. Для меня это было большим этапом. По мере того, как я думал об этом, ходил на лекции, читал книги, мне начинали претить дальнейшие нарушения. И когда ощущение дискомфорта одерживало верх над желанием что-то сделать, я переставал это делать».

Многие баал-тшува в процессе вхождения в иудаизм сталкиваются с теми или иными психологическими или физическими трудностями. Наиболее тяжело дается соблюдение каких-то заповедей. Среди «наиболее любимых заповедей» он называет праздники Пейсах и Йом Кипур. И «не любит» заповеди праздника Суккот. «Опять же, насколько это может «не нравиться», — поясняет Борода. — Не нравится сидение в сукке. Напрягает, насколько можно так говорить, заповедь четырех растений на Суккот. Я привык быть независимым, добиваться всего своими силами, а с исполнение этих заповедей зависит от погоды и урожайности в различных странах, от того, привезут ли в Москву достаточное количество этих растений… Это очень тонкая вещь. Человек не такой тонкий».

«Я просто винтик в системе Лазара»

В 1991 году Александр Борода познакомился с раввином Берлом Лазаром. Будущий главный раввин России приехал в страну в качестве посланника Любавичского ребе. Борода отмечает, что в то время никакой системы управления еврейской общиной еще не существовало — было просто сообщество раввинов, во главе которого и стоял Лазар. «Это не было престижной должностью, просто все решили, что кто-то должен общаться с властями и со спонсорами. Тогда раввин Лазар был “первым среди равных”». А знакомство с ним для Александра началось с уроков иудаизма, которые раввин давал у себя дома. С тех пор минуло больше десяти лет. Учитель стал главным раввином России, ученик — руководителем крупнейшей еврейской организации страны.

«С раввином Лазаром нас связывают товарищеские отношения, — поясняет Александр Борода. — У нас идеологическая близость — схожесть целей, задач, видение этих задач, оценка действий. Но в своей судьбе миссию Лазара я оцениваю двояко. Первое — безусловно, он мне что-то дал, когда я с приятелем ходил к нему на уроки. Да, Лазар не был тем, кто мне открыл глаза. Уже до встречи с ним я имел определенный багаж, он лишь развил мои знания, но о том, что Лазар дал мне, он, наверняка, и сам не догадывается. Я приходил к нему домой и помню, что часто находил для себя ответы на многие вопросы, которые никак не были связаны с уроком. Скорее, с какой-то общей атмосферой. Вызывамый несоблюдением заповедей дискомфорт после уроков с Лазаром заметно усиливался. Мне неудобно было просто ходить на уроки, что-то изучать с ним, не соблюдая при этом заповедей, и это меня ощутимо подталкивало. Мне было неудобно перед ним. Впрочем, он этого не знал — мы не обсуждали с ним эти темы… Вот, скажем, абстрактный пример… Я не помню, было ли это так на самом деле, но принцип такой. Скажем, я ел некошерную говядину. И, когда мы с ним обсуждали различные вопросы, я испытывал после ухода дискомфорт от сознания того, что мой образ жизни является своего рода обманом, идет вразрез с обсуждаемыми темами. И это стимулировало меня. Были вопросы, в разрешении которых он мне помог, даже не ведая о том, что они для меня вообще существовали».

Безусловно, фигура главного раввина России уже априори обречена на публичность. Должность председателя совета правления ФЕОР, пожалуй, не столь публична. Тем не менее, в данном случае известность вовсе не является критерием эффективности. То, что сделал за последние годы для еврейской общины Борода, сложно недооценить. В ФЕОР даже пошучивают, что сотрудники Федерации в молитвах просят за здоровье Александра Моисеевича (или, по крайней мере, должны просить). К публичной же славе он, тем не менее, не стремится: «Я не раввин Лазар. У него своя жизнь, своя судьба. У меня же другая задача, и я, в данном случае, просто винтик в системе раввина Лазара. Я отношусь к этому очень по-философски. Если мы говорим о системе, связанной с организацией чего-либо, то я — человек, который жил в России, мне здесь проще в этом отношении. Даже если речь идет о встречах в Кремле, есть отношения Лазара, а есть — мои. Конечно, его отношения носят более официальный характер. Лазар — публичный деятель. А я занимаюсь технической работой».

Десять лет с Абрамовичем

Деловые черты Александра Бороды проявились еще в годы работы в Метрострое, когда параллельно со строительством метро он занимался риэлторским бизнесом. Эти навыки ему пригодились и позднее, в начале 1993-го, когда он вместе с Борухом Гориным (нынешним руководителем департамента ФЕОР по связям с общественностью) работал над развитием журнала «Лехаим». «Мы с Борухом тогда достаточно много контактировали, — вспоминает он. — Прежде я никогда не занимался сбором денег. Решил попробовать, хотя реально никого тогда не знал. Позвонил Борису Хаиту (президенту страховой компании “Спасские ворота”), встретились. Тот познакомил меня с Невзлиным… Потом был банк “Столичный” Смоленского. Я вышел на его заместителя Друкера… В общем, деньги на журнал были собраны».

До 1998 года Александр работал в журнале «Лехаим», который в то время служил основным печатным изданием небольшой еврейской «автономии» в Москве. Однако в том же 1998 году эта самая автономия преобразовалась в Федерацию еврейских общин России. А через два года в Марьиной роще открылся крупнейший в СНГ еврейский общинный центр. С тех пор и по сей день основным спонсором как ФЕОР, так и общинного центра является российский предприниматель Роман Абрамович. «Мы с ним знакомы уже лет десять , — говорит Борода. — У нас нет и не было никаких деловых отношений. Когда я работал в “Лехаиме”, познакомился с Романом через одного бизнесмена. А что касается его помощи еврейской общине, то, в первую очередь, думаю, она обусловлена его ощущением причастности к еврейству. Здесь нет ничего личного».

Отцы и дети

С будущей женой Александр познакомился в 1996-м в США. Межгосударственный шидух своему ученику организовал раввин Лазар. А будущая супруга вместе с родителями эмигрировала в США из СССР в конце 1980-х. Уже в Америке она училась в университете и еврейском колледже.

В семье Бороды растут пятеро детей. На вопрос, что предпримет глава семьи, если его дети, когда вырастут, захотят стать светскими людьми и уйдут из религии, Александр подчеркивает, что все же предпочел бы видеть их религиозными: «Если это произойдет, мне будет не очень приятно, но я надеюсь на воспитание.Религиозность ведь тоже широкое понятие… К тому же, у меня наступает возраст, когда прямое воздействие на детей становится все меньше. И все же я надеюсь, что основные вещи мне им привить удастся».