Тема маленького человека

Режиссер Юрий Хащеватский приобрел популярность благодаря своим документальным фильмам. В них объектив кинокамеры, как луч прожектора, выставляет на всеобщее обозрение самые сложные и болезненные проблемы современной жизни Беларуси. Иногда режиссер умышленно переступает грань общепринятых условностей. Некоторые его фильмы, без преувеличения, можно назвать пощечиной общественному вкусу. Кинодокументалистика Юрия Хащеватского способна повергнуть в шок, вызвать резкое неприятие или, наоборот, восхищение смелостью и неординарностью режиссера. О себе и своих фильмах Юрий Хащеватский рассказал редактору газеты “Берега” Брахе Басовской.

- Для своих фильмов вы часто выбираете очень острые темы, которые по разным причинам не принято обсуждать. Почему именно они привлекают ваше внимание? Вам нравится обличать и срывать маски?

- Уверяю вас, мне бы очень не хотелось обличать людей. Мне кажется, это бесполезно. Но есть определенная порода людей, которые считают, что имеют право быть поводырями для миллионов. И часто заводят миллионы в тупик. Мне интересно посмеяться над всеми этими надутыми от осознания собственной важности особами, которые несутся на большой скорости на каких-нибудь черных машинах. Они не понимают, что впереди все равно могила, высший суд, что все жизненные ценности очень эфемерны и быстро заканчиваются. Вот именно с этой позиции я выхожу на темы для фильмов.

- И публика поняла вашу позицию?

- Я всегда пытаюсь сделать свои фильмы доступными, разговаривать понятным языком. Для кино есть одно главное условие: оно должно быть интересным. Я стараюсь делать такое кино и надеюсь на самую широкую публику, хотя в перспективе всегда рассматриваю только одного зрителя — себя самого. Я ничем не отличаюсь от большинства людей, у меня достаточно простое мышление и простые вкусы, нормальные мозги, и если мне это интересно, то будет интересно и многим другим людям.

- Есть ли какая-то сверхзадача, которая движет вами при выборе тем для фильмов, аспектов и ракурсов?

- Есть. Я ее определил после встречи с Алесем Адамовичем. Это тема маленького человека. Мы не имеем права на любом историческом этапе считать себя маленькими людьми. Ни один не должен считать себя маленьким человеком. Мы не имеем права себе говорить: “От меня ничего не зависит, я маленький человек”. Сломать в человеке, который себя считает маленьким, это ощущение – самая главная задача, которую я всегда пытаюсь решить.

- Вы миссионер?

- Я готов с вами согласиться, если речь идет об ответственности. Я вообще считаю, что каждый человек – мессия, потому что он здесь находится с определенной задачей, и каждый из нас должен это предназначение выполнить для того, чтобы получить бессмертие души.

- Это очень по-еврейски. Я имею в виду способность испытывать ответственность вселенского масштаба. У вас еврейское мироощущение?

- Да. Я думаю, еврейское, хотя бы еще потому, что я ко всему этому отношусь ужасно скептически, в том числе и к еврейскому мировоззрению. Я очень верю в еврейского Б-га. Это единственный Б-г, которого цивилизация смогла определить и почувствовать хоть каким-то образом. В этом смысле, да. Но другое… Вот суббота, например. Нет, если оказываюсь в очень еврейской семье, мне это интересно. Я и свечки зажгу, и выпью то количество вина, которое положено на определенный праздник, правда, потом добавлю. Но относиться к тому, что нельзя включать телевизор, я могу только скептически. И я сажусь за руль машины, и работаю…

- Когда вы начали осознавать себя евреем?

- До 13 лет не знал, что я еврей. Вообще-то я не еврей по еврейскому закону. Мать у меня русская, отец – еврей. Я сам выбрал себе национальность. К этому выбору меня подтолкнула выходка милиционера. На улице во время демонстрации страж порядка ударил моего отца, кавалера орденов, просто потому, что он еврей. Вот тогда я впервые почувствовал, что такое антисемитизм.

Вы знаете, для нас в детстве, я родился в 1947 году, национальная принадлежность была не важна, хотя в моем классе в Одессе училось 90% еврейских детей. Понимание приходило постепенно. Я обратил внимание, что мой учитель истории Яков Александрович – кандидат наук, написавший докторскую, почему-то работает в школе. Я не мог этого понять. Мне осторожно объяснили, что он перешел на работу в школу в 50-е годы после громкого “дела врачей”.

Я выбрал еврейство, потому что национальность матери в этот момент не подвергалась никакой опасности, а вот кровь отца была презираема и гонима. Это меня дико возмущало. Когда я слышал слово “жид”, давал в морду и делал это весьма успешно. Постепенно привык считать себя евреем. Так и написал в графе “национальность”, когда заполнял анкету на получение паспорта. Позже оказалось, что у меня записано “русский”. Это сделала моя мать. У нее была знакомая паспортистка. Она позвонила маме и сказала: “Аня, иди посмотри, что твой сын написал!” Мама пришла, и они вместе переписали анкету, а я даже не заглядывал в паспорт, мне было неинтересно.

Но я думаю, что антисемитизм оказал евреям огромное благо. Он устроил естественный отбор. Мир заставил евреев быть умными, изворотливыми, талантливыми, очень трудоспособными. Евреи жили в джунглях, где надо было сражаться за себя. Действительно, сегодня в Израиле это огромная проблема. Там невероятно красивые люди, но среди них нет чемпионов мира по шахматам, не существует гениальных скрипачей, нет гениальных мыслителей, нет Альберта Эйнштейна. Вот уже 53 года прошло, а нет, потому что в Израиле евреи превращаются в нормальный народ. Мы действительно исключительны только с той точки зрения, что нам была дана Книга, мы должны были принести людям знания о едином Б-ге.

- Вернемся к вашему творчеству. Почему вы выбрали документальное кино?



- Когда вы говорите “документальное кино”, то уже подразумеваете, что это жанр. Ничего подобного. В документальном кино может быть бесчисленное число жанров – комедия, трагедия и драма, и лирическая комедия, и трагикомедия и так далее. Все это доступно документальному кино. С этой точки зрения мои фильмы отличаются редким ощущением жанра. Это фарс, как в “Обыкновенном президенте”, лирическая комедия, как в “Русском счастье”, документальное шоу, как в еврейском фильме “Все хорошо”. Я когда-то для себя решил, что нельзя использовать термин «документальное кино», потому что это то же самое, что игровое кино. Никакой разницы почти нет. Только все наоборот. В игровом кино у вас есть написанная драматургом история, в ней действуют какие-то герои, которые пока не материализованы. Ваша задача — создать этих героев, одеть, научить говорить, двигаться. А в документальном кино у вас есть гениальные герои, они живут, вы их снимаете, ни один актер их не сыграет, но у вас нет истории… Той самой поучительной истории, с которой все это связано. Значит, ваша задача найти такую историю в их жизни, высечь ее. В этом смысле документальное кино и не отличается от игрового.

- И поэтому вы занимаетесь неигровым кино?



- Игровое кино я тоже делал. Сейчас мечтаю продолжить работу над фильмом о Соломоне Михоэлсе. Я начинал работать над этой темой с Григорием Гориным. Он должен был писать сценарий. Некоторое время мы проработали вместе. Очень был интересный контакт, но, к сожалению, Григорий Горин умер. Идея осталась. Это игровая картина. Сейчас мы ищем автора сценария, чтобы продолжить работу, может быть, нам удастся это сделать. Но денег надо много – фильм дорогой.

- Сейчас вы снимаете фильм о чеченской войне, насколько мне известно.

- Да, я заканчиваю фильм о брошенных детях “Дожить до любви”, делаю фильм о Чечне и фильм о Святославе Федорове. Меня попросила его жена сделать картину о нем.

- Чеченская война – это совершенно глобальная, объемная тема. Какие аспекты вы собираетесь затронуть?

- Самые простые аспекты. Понимаете, все самое особенное лежит под ногами. Мы пытаемся смотреть в небо, не замечая, что особенные вещи просто держим в руках. Когда мы начинаем войну, то не задумываемся о том, что она нам принесет, как изменятся с ее приходом наши привычные представления об обычных вещах. Когда мы говорим о войне, то не думаем почему-то, что наш дом будет разрушен, что мы будем драться, как голуби, в очереди за хлебом, что наши дети перестанут ходить в школы, но будут знать, как заряжать миномет. Я очень хотел бы, чтобы люди это поняли, потому что для многих “война” -- виртуальное понятие. Нужно, чтобы люди понимали на что идут, когда соглашаются воевать.

- Но соглашаются ли на это люди?

- Соглашаются.

- Война – это всегда деньги, и у людей никто не спрашивает.

- Не спрашивают только у маленьких людей, а у людей, которые умеют быть гражданами, вынуждены будут спросить, потому что эти длинные черные машины могут по проспекту и не проехать. Скажем так, они могут выехать из точки А, но до точки Б не доехать. Они доедут только в том случае, если вокруг “маленькие люди”, а если вокруг “большие” -- ничего не получится.