Евгений Гришковец родился 17 февраля 1967 года в Кемерово. В 1984 году окончил среднюю школу и поступил на филологический факультет Кемеровского государственного университета. Срочную воинскую службу проходил на Тихоокеанском флоте. В 1988 году после демобилизации вернулся к учебе. С 1988 по 1990 год занимался в студии и играл в университетском театре пантомимы. В 1990 году организовал независимый театр «Ложа», в котором было поставлено 9 спектаклей. В 1998-м переехал в Калининград и тогда же представил в Москве на зрительский суд свой первый моноспектакль «Как я съел собаку», за который в 1999 году был удостоен Национальной театральной премии «Золотая маска» в номинациях «Новация» и «Приз критиков». За написанные в 1999 году пьесы «Записки русского путешественника» и «Зима» он получил премию «Антибукер» в номинации «Лучшая пьеса на русском языке». С 1999 по 2004 год Гришковец выпустил новые авторские спектакли: «Одновременно», «Планета», «Дредноуты» и «Осада», с которыми принимал участие в крупнейших европейских и российских фестивалях. Весной 2004-го увидел свет его роман «Рубашка», а годом ранее вместе с группой «Бигуди» выпустил первый совместный музыкальный альбом «Сейчас». В конце ноября ожидается выход нового, второго альбома Евгения Гришковца и группы «Бигуди», получившего название «Петь». Накануне этого события с Евгением Гришковцом встретился корреспондент Jewish.ru



- Судя по названию вашего нового альбома, петь вы, видимо, любите?

— Я петь не умею. Не то, чтобы не умею, а совсем не пою. Как я могу любить то, чего не знаю! Мне нравится, как поют другие, и самому хотелось бы петь. Но и первый, и второй альбомы с «Бигуди» — это как раз голос непоющего человека, который может (я так надеюсь, во всяком случае, меня эти две пластинки сильно успокаивают)... может успокоить еще не одну тысячу человек из тех, которые хотят петь, но петь никогда не смогут. Не потому что это никому не надо, а потому что нет голоса, слуха и так далее.

— Тем не менее, это весьма необычное «пение». Как вы себе представляете обстановку, в которой будут слушать этот альбом?

— А я уже знаю эту обстановку. И знаю эту публику. Потому что первый альбом существует уже больше года, и публика вокруг него сложилась, слушатели. Слушать эту музыку, скорее всего, будут в автомобилях, как и любую музыку. Сейчас все-таки человек, даже тот, который покупает «хай-энды», самую дорогую аппаратуру, и ставит ее дома, слушает ее крайне редко или почти совсем не слушает, а слушает то, что у него есть, в машине или на плеере.

— А может, в кругу друзей? Скажем, пришли гости, и хозяин говорит: «А давайте-ка, я вам Гришковца поставлю»…

— Может и такое случится. Мне один знакомый сказал: «Ты знаешь, я твоей пластинкой пользуюсь для романтических свиданий, очень помогает. Ты не в обиде?». Да нет, говорю, если кому-то это помогает практически, то тоже очень хорошо.

— Но это же не фон?..

— Абсолютно не фон. Но, может быть, я помогаю голосом из динамиков уговорить какую-то не очень покладистую девушку… Шучу.

— Вы занимались пантомимой, драматургией, выступали на сцене, играли в кино. Теперь вот поете… Какие из не охваченных вами сфер искусства вы бы еще хотели затронуть в своем творчестве?

— Пантомимой я действительно занимался. А драматургия — это было уже не занятие. Это уже работа, как и театр, и все прочее. Сейчас время занятий еще не то, чтобы прошло, оно просто еще не наступило. Вот когда буду постарше, опять начну чем-то заниматься. Я так думаю. А какие сферы серьезной деятельности я бы хотел затронуть... А вот не скажу. Потому что обязательно этим займусь.

— Может балетом?

— Нет, балет — нет. Ну, как балет… то есть, ставить балет? Я же не ставлю ничего. Я сам придумываю и участвую в этом. Балет это дело серьезное. Это — как взять попробовать начать заниматься медициной. Причем, не шарлатанской, а серьезной.

— Но могли бы вы предположить лет десять назад, что будете записывать музыкальный альбом по собственным произведениям?

— Нет, конечно. Но я десять лет назад не мог себе представить и что у меня будут «Золотые маски», и что вы у меня будете брать интервью. Как только будет идея — так сразу возникнет и желание этим заняться. И, самое главное, найдутся и возможности ее осуществить, и способы реализации будут видны. То есть нужна идея. Не знаю, может возникнуть и идея балета. Вполне. Сейчас я вот просто не знаю, а лет через пять встретимся, и я буду одним из ведущих хореографов.

— Вы планируете запись следующего альбома с «Бигуди»?

— Скажу, что нет. Потому что когда мы выпустили первый альбом, я тоже говорил, что он — первый и единственный, второго не будет. Сейчас говорю, что третьего не будет.

— Запланированы ли в Москве концерты в связи с презентацией альбома?

— Будет концерт 1 декабря в галерее «Art Play». Там мы представим публике новую программу целиком и сыграем какие-то любимые произведения из первого альбома. Я жду этого концерта. Он будет большой, отчетный, надеюсь, что с хорошим звуком и на таком, серьезном уже, уровне. То есть на несколько другом, чем было.

— Это будет разовое мероприятие?

— Нет, концерты будут продолжаться. Может, не такие большие. В клубах, в других городах… На самом деле, формы проведения концертов бывают разные. Мы пока опробовали только в Москве и только клубную форму выступлений. Еще играли тысячный концерт в Калининграде. Было здорово. Но все развивается, и новый альбом предполагает более массовое прослушивание этих музыкальных произведений.

— Вы много гастролируете. Физическая усталость от разъездов очень тяготит? Или же творческий процесс, удовлетворение от работы компенсируют ее?

— Гастроли не самый главный творческий процесс. Творчества здесь фифти–фифти. Потому что я все же играю свои спектакли, которые честно сделаны. И они так уже выглядят и в Москве, и в провинции, и где угодно. Но все-таки, надо понимать, что на другую половину — добрую или не добрую (но уж точно на честную) — гастроли состоят из зарабатывания денег. Точнее, даже не зарабатывания денег, а зарабатывания себе времени на то, чтобы впоследствии можно было сделать новое произведение. Я зарабатываю себе время, в которое я буду заниматься собой и собственно творчеством. А гастроли — это такая обычная, честная репрезентативная, оплачиваемая сторона жизни и творчества.

— Вы по-прежнему живете в Калининграде?

— Да, и не собираюсь в этом отношении что-то менять.

— В интервью, которые вы давали несколько лет назад, вы признавались, что чувствуете себя в Москве некомфортно. Такое отношение к столице с тех пор изменилось?

— Едва я начал регулярно работать в Москве, она перестала быть чужим городом. Потому что, во-первых, возникли люди. Город — это всегда люди, а не здания. Потому что, в смысле зданий, есть города и покрасивее Москвы. Но она сейчас все равно является для меня любимым городом. Потому что здесь те люди, с которыми я работаю, та публика, которая меня ждет, и то место в культурной жизни этого города, которое является только моим (на которое, правда, никто не посягает, но никто его и занять не сможет, даже если захочет).

— Вы называете себя провинциалом. Как провинциальный человек чувствует себя в большом городе?

— Сейчас уже нормально. В моей провинциальности не осталось проблемных мест. Успокоился насчет своего масштаба в городе, насчет своего места здесь. Когда человек отдает себе отчет в том, что он провинциален, у него становится намного меньше проблем.

— А как вы перемещаетесь по Москве?

— Ловлю автомобиль и еду. Если сильная пробка — в метро. Это редко бывает…

— Вас не останавливает милиция? Регистрацию не спрашивают?

— Бывает. Недавно было. Мне пришлось отдать 500 рублей. У меня не было регистрации. И до сих пор нет! И не собираюсь ее делать! Потому что считаю, что московская регистрация — это беззаконие! Я нахожусь в своей стране.

— Но, в конечном счете, вы расплачиваетесь…

— Да, конечно. Человек совершает должностное преступление, и я нарушаю закон, давая ему деньги.

— Известность здесь, наверное, не срабатывает, ведь милиционеры — не ваша аудитория...

— Пока нет.

— К сожалению?

— Не знаю... Я бы хотел сыграть в кино, в хорошем приличном кино, после чего меня бы стали узнавать милиционеры и чтобы они не брали с меня денег или хотя бы не спрашивали лишний раз паспорт. Но именно ради этого сниматься в кино я не стану.

— Вы уже трижды бывали на гастролях в Израиле. Когда собираетесь в следующий раз?

— В конце апреля – начале мая следующего года. Я буду впервые играть спектакль с переводом на иврит. В Израиле есть гениальный переводчик. Он сам из Марокко, изучил русский язык за несколько лет — молодой человек, по-русски говорит без акцента. Просто фантастика! Мы опробуем это на израильской земле, сыграем для тех израильтян, которые не понимают русского языка.

— А кому принадлежит идея выйти на ивритоговорящую аудиторию?

— Мне. Потому что вообще, когда я играю в Европе, я не играю для диаспор. Об Израиле как о диаспоре говорить нельзя, потому что там это огромная составляющая. Но, в тоже время, меня всегда интересуют, конечно, не закрытые культурные сообщества. И, кстати, израильский театр все же развивается не только и не столько за счет наших бывших граждан, и театральная среда и театральность в стране, которая отличается от нашей, есть, и мне хотелось бы сыграть для этой публики.

— То есть у вас уже сложилось какое-то впечатление об израильтянах? Именно о коренных израильтянах? Ведь есть же некий стереотип российского еврея…

— Нет-нет, я так не могу. Во-первых, меня там встречают люди, которые такие чудесные, что я не могу их относить к какому-то типу, упрощать…

— Хорошо. Но есть ли, на ваш взгляд, разница между коренными жителями Израиля, которые не говорят по-русски, и выходцами из России?

— Наверное, есть. Только с теми я совсем не общался.

— Но вам же предстоит перед ними играть. Вы знаете, на какую аудиторию вы будете работать? Что это немного восточная публика?

— Не обязательно. Я думаю, что театральная публика в Израиле — это, в основном, выходцы из Европы…

— Сегодня в Израиле все смешалось…

— И тем не менее. Я видел ту публику, которая ходит на симфонический оркестр. Это все-таки, скорее, европейская публика. По большей части. Я не прав?

— Думается, что вас все же ждет другая публика. Но тем интересней будет реакция. Кстати, какой спектакль вы представите на иврите?

— «Как я съел собаку». Потому что опять надо начинать все сначала. Или, может, спектакль «Одновременно»… Переводчик будет на сцене. Его видно. Я рассказываю ему, а он пересказывает.

— На ваших спектаклях в зрительном зале не раз был замечен Роман Абрамович, а вас, Евгений, как пишут в прессе, видели на стадионе «Челси»… Обмен творческим опытом?

— Роман Абрамович неоднократно бывал на моих спектаклях. Я знаю, что они ему нравятся. Теперь у него есть возможность пригласить людей на свои — другого рода спектакли. Я был на стадионе «Челси» и видел один матч. Не очень понимаю футбол, хоть и смотрю всегда чемпионаты мира. Но тогда мне понравилось очень. Красиво, весело, немножко карнавально для меня… Во всяком случае, в моем отношении к этому. Было очень приятно. Он приятный человек. Сколько бы я ни напрягался, чтобы хоть как-то попробовать постичь содержание его жизни и финансовое ее наполнение, мне по-прежнему ничего не понятно. Это все-таки космические для меня категории. Так что он — просто человек, который приходил на спектакли, был всегда вежлив и покупал билет.

— Вас часто называют самым современным человеком в искусстве сегодняшней России. Что такое, по-вашему, современность?

— Это все очень просто. Это бывает ненадолго. Когда человек юн, он еще не современен. Юный человек может либо чуть опережать это время, либо быть с ним не в контакте. Поэтому он может странно одеваться, слушать странную музыку, выпадать, быть раздражающим пятном на улице в городской толпе. Потом ты становишься современным, потом ты становишься несовременным, то есть — старым. Современность — это возможность любить то время, в котором ты живешь, радостно принимать новшества или же, наоборот, гневно, по-настоящему реагировать на то, что происходит в любой сфере жизни… То есть любить то время, в котором живешь, соответственно, страну, в которой живешь, любить людей, среди которых живешь, и жить с ними очень тесно. Молодой человек часто не любит, он находится в конфликте, он еще не современен. Потом он становится современным и начинает любить. И какое-то время у него хватает сил любить это время. Потом он перестает любить это и все быстрее и быстрее становится стариком. Пока я еще очень люблю то время, тех людей, ту страну.

— В сентябре программа «Вести недели» на телеканале «Россия» подготовила с вами интервью, но в последний момент его не пустили в эфир. Что там произошло?

— «Вести недели» с Брилевым меня попросили дать интервью по поводу происходившего в стране. Тогда как раз закончились события в Беслане. Прислали собкора «Вестей» в Калиниград. Я дал интервью, готовился к нему. Его анонсировали, а потом оно не вышло. Как и, по моим сведениям, интервью для той же передачи, взятое у академика Гинзбурга. Почему оно не вышло? — Понятно почему. У вас есть какие-нибудь уточняющие вопросы?

— Нет, все ясно… Последний вопрос. Как вас представить в анонсе интервью? Что поставить перед именем Евгений Гришковец?

— Писатель. Сейчас это приятней. Проще. И короче всего. Там нет звука «р». В режиссере есть, в драматурге есть, в актере есть, а вот в писателе нет. А для Jewish.ru говорю: да, я картавлю!

См. также:

Еще «Бигуди», пожалуйста!

Легкие выпустили Гришковца