— Игорь Яковлевич, вы уже более четверти века служите в МХТ им. Чехова. Чем обсуловлена такое постоянство? Вам никогда не хотелось перемен?

— Перемены были, другое дело, что я постоянно возвращался в альма матер. В свое время мы образовывали разные театры-студии: «Человек», «Пятая студия МХАТ». При этом МХАТ оставался в моей жизни всегда. Олег Николаевич Ефремов был учителем части нашей группы, где были Рома Козак, Дмитрий Брусникин, Александр Феклистов. Он приходил на наши спектакли, мы находились под его опекой. Так что в этом смысле я однолюб. К тому же, у нас во МХАТе сложилась своя компания.

— Вы не думали о том, как могла бы сложиться ваша жизнь, если бы не театр и кино?

— Никогда. Даже страшно себе это представить. Размышлять на эту тему сейчас — бесмысленно: ведь, как известно, история не терпит сослагательного наклонения. Эту «заразу» я подцепил очень рано.

— От кого же?

— Сегодня все ругают советскую систему досуга молодежи, хотя я заразился театром только благодаря ей. Как говорится, «драмкружок, кружок по фото, мне еще и петь охота». В моей жизни всегда присутствовал счастливый лотерейный билет. Не просто драмкружок, а самый лучший драмкружок, в котором с нами занимались настоящие профессионалы. Ну и так далее.

— Значит, вам везло по жизни?

— Везло и продолжает везти! Недавно, правда, ограбили машину, но я думаю, что это к чему-нибудь хорошему. Значит, скоро что-нибудь перепадет!

— Вы родились и выросли в Ташкенте...

— Физически вырос в Ташкенте, «не физически» — в Москве!

— Каким вам запомнился родной город? Какие образы стоят перед глазами?

— В Ташкенте похоронены мои родители... Жаль, что сегодня город варварски разрушается. Если говорить о местах детства, то в Ташкенте это сквер, столетние чинары которого еще помнят ханов и падишахов. Там часто гуляла Анна Ахматова. Ташкент моей памяти — это, скорее всего, город 70-х годов, которого сегодня, к сожалению, уже нет.

— Вы часто там бываете?

— Увы, очень редко. Последний раз приезжал туда в 2007 году — на папин юбилей. Ему было бы тогда 80 лет. В общей сложности пробыл там три дня и, надо сказать, впервые в жизни жил в Ташкенте в гостинице.

— И как ощущения?

— Очень непривычно! Друзей в Ташкенте тоже почти не осталось. Да и времени сколько уже прошло... И страна уже другая. А вообще Ташкент мне очень нравится. В чем-то он стал лучше, хотя в последние годы стал слишком уж среднеазиатским. Раньше Ташкент был русскоговорящим городом — туда многие эвакуировались во время войны. Некоторые узбеки и узбекского не знали, только русский.

— Дина Рубина написала о Ташкенте чудесный роман под названием «На солнечной стороне улицы»...

— Да, знаю! Снимали сериал, а меня не позвали! Бессовестные... Если честно, сериал получился слабенький. Артистов мы не ругаем, это наша корпоративная этика, а вот режиссеров можно! Сам роман намного интереснее, теплее. Тем более для меня это все так узнаваемо... В общем, обидно!

— Не страшно было уезжать из Ташкента в Москву?

— Уже не помню, но, по-моему, не страшно. Я уезжал дважды: первый раз не поступил, а потом набрался наглости и попробовал поступить снова. А чего страшного-то? Страна была советская, все мы были ее продуктами. Билет на самолет стоил 36 рублей... Я вообще гордился тем, что был одним из первых покорителей Москвы за всю историю Ташкента.

— Доведись вам покидать Ташкент в наши дни, уехали бы?

— Сложно сказать. Кто знает, как бы все сложилось? Вообще я не люблю перемены. Я их боюсь. Все время сомневаюсь... В свое время меня звали уехать в Израиль. У меня было несколько возможностей эмигрировать, но в моей жизни все слишком тесно связано с языком. Если я не могу пошутить на другом языке — я не человек. Животное. Примитивное животное. Или примитивный человек.

— Родители вас не отговаривали от намерения поехать в Москву?

— Они понимали, что отговаривать меня глупо и бессмысленно. Родители были очень добрыми, простыми и мудрыми людьми.

— Чем они занимались?

— Они были детьми войны, поэтому и образование у них было минимальное. Маму и всю ее родню эвакуировали в Ташкент из-под Кривого Рога, папу — из-под Смоленска. Половина папиной родни оказалась в Ташкенте, половина — в Куйбышеве. Мамины сестры после войны эмигрировали в США и Израиль. Всю мамину родню закидывали в теплушки на ходу. У мамы вообще образования никакого не было — четыре класса. При этом она была очень грамотной, я и то пишу хуже. А с какой легкостью она учила языки! На узбекском говорила с ферганским акцентом. Все узбеки дар речи теряли! А почерк? Ну просто каллиграфический. Папа закончил железнодорожный техникум и 50 лет проработал на железной дороге в Ташкенте. Знаете, какая у него была пенсия под конец жизни? Четыре доллара. Четыре! Мама работала в торговле — все про это дело знала. Была авторитетнейшим человеком в городе! Ее знал весь Ташкент.

— Какое внимание уделялось в вашей семье еврейской теме?

— В конечном итоге, я вырос космополитом. К тому же, свою роль сыграла русская культура, русский язык... Другое дело, что моя бабушка на русском почти не разговаривала, в основном на идише. Я, дурак, не выучил. Я вообще оказался неспособным к изучению языков. Сколько лет уж преподаю иностранцам, а английский знаю на уровне «London is the capital of Great Britain». Бабушка была очень набожной. Помню еврейские праздники, синагогу, в которую мы ходили. Внук раввина этой синагоги был моим близким другом. К сожалению, наша связь с ним оборвалась, он живет то ли в Израиле, то ли в Америке. Умнейший человек, компьютерщик. Помню, как мама удивлялась, что меня, еврея, приняли в институт! Признаться честно, я почти никогда не сталкивался с бытовым антисемитизмом. Даже если что-то говорили, то из серии: «А что, еврей — тоже нормально!» Так получилось, что жена у меня русская, соответственно, в России мои дети евреи, а в Израиле — нет. Я своего еврейства не стесняюсь, да и потом, вера — это одно, а национальность — совсем другое. Ненавижу лозунги типа «Россия для русских», «Израиль для евреев». Почему этим надо так кичиться? Мир такой маленький, ребята, живите, где хотите! Самое обидное — это антисемитизм «походя». Однажды подруга моей жены в какой-то беседе сказала о ком-то: «Ну он же полукровка!» Моя Вера, русская, перестала после этого с ней общаться. «Ну как ты могла так сказать? Мои дети тоже полукровки, значит, ты и о них так говоришь?» — не понимала она. Вот отчего происходят такие вещи? Бескультурье? Невежество? И в Израиле мне это не понравилось. Да, я еврей, и что? Мне очень понравилось там отдыхать, но жить бы там я не смог. Слишком много восточного для меня. Друг моего детства, внук раввина, с которым я потерял связь, рассказывал, что, приехав в Израиль, он первое время вообще не мог найти себе места. Год пролежал лицом к стенке, пока не понял, что надо идти учить язык и что-то делать. Торговал компьютерами. Это с его-то знаниями! Еще в советское время он компьютеризировал компанию «Сургутнефть». Был одним из первых разработчиков программного обеспечения.

— Среди ваших работ в кино есть и ряд «восточных» ролей. Вас никогда не расстраивало то, что из-за типажа приходится постоянно примерять на себя похожие образы?

— Как говорит Олег Павлович Табаков, если зарабатываешь профессией, то все не зря. Да и я сам отношусь к таким вещам очень трезво. К тому же, особо запоминающихся ролей в кино у меня пока, к сожалению, не было. Главное, чтобы ни за что не было стыдно. Будем надеяться, что в кино у меня все еще впереди.

— Над какими проектами в кино вам бы хотелось поработать?

— Не могу сказать, что я мечтаю сыграть Отелло. Но, с другой стороны, было бы неплохо! Дело в том, что в кино все зависит от денег. Особенно в нашем, российском. В театре тоже, но все-таки не в такой степени. К тому же — воруют. Перед тем как что-нибудь выпустить, надо обязательно что-нибудь украсть. Последний мой проект — это «Севастопольские рассказы» (цикл из 14 фильмов, объединенных общей темой — историей героического города Севастополь — С.Б.). Еще был прекрасный фильм по пьесе Бабеля «Закат». Жаль, что он прошел как-то незаметно. Мы с Виктором Гвоздицким играли двух братьев — Беню и Левку Криков. Над этим фильмом работали режиссер Александр Зельдович и легендарный оператор Александр Княжинский. По-моему, вышло очень неплохо.

— На основании каких критериев вы соглашаетесь или не соглашаетесь на тот или иной сценарий?

— Если мне потом будет за эту роль стыдно, значит, не соглашаюсь. Сейчас веду переговоры с Валерией Гай Германикой. Пока еще не решил. Хотя она талантливый человек, и ее фильм «Все умрут, а я останусь» — хорошая работа. Другое дело, что бывает так: фильм вроде хороший, а после просмотра хочется утопиться. Все потому, что снимается он про мерзость и главные герои — мерзавцы. Валерия сумела снять фильм так, что, несмотря на все ужасы, которыми он кишит, есть какая-то надежда. Валерия видит все в черных тонах. Но ведь есть еще и белые... Сам я очень позитивный человек и считаю, что искусство должно оставлять как минимум надежду, а как максимум — чувство, что все будет хорошо. Даже когда Отелло душит Дездемону!

— Вы из тех, про кого говорят: «неисправимый оптимист»?

— Конечно! Поэтому у меня и у моих друзей все хорошо.

— Вы вообще не допускаете негативных мыслей?

— Допускаю. Мы же не роботы! Надо и грустить, и влюбляться, и улыбаться, и ненавидеть. Как без этого? Главное — трезво оценивать себя со стороны и относиться к себе иронично. Как только начинаешь воспринимать себя серьезно — все, конец.

— Игорь Яковлевич, вы уже много лет преподаете в Школе-студии МХАТ. Многие ли становятся студентами по блату? Бытует мнение, что в театральных учатся в основном дети с известными фамилиями.

— Не верьте! Это все глупости. Мне неоднократно предлагали взять блатных студентов, однако на моем курсе таких нет. Люди поступали сами: как на платное, так и на бесплатное отделения. Более того, как поступали, так и вылетали. Бывает, что абитуриент доходит до конкурса, а брать я его не хочу. В этом случае ключевую роль играет мнение Олега Павловича Табакова. Если он говорит, что того или иного абитуриента надо брать — я беру. Его слово для меня закон. Я не считаю это блатом. Просто он имеет на это право. Если кому-то от этого легче, пусть считают, что это блат от Табакова!

— А детям своим вы будете помогать пробивать путь к звездам?

— Старший, например, принципиально отказался поступать в Школу-студию МХАТ. Полагаю, что моя фамилия широко известна в узких кругах, а мои дети достаточно хорошо воспитаны, чтобы не пользоваться этим благом. Старшего это тяготит (Алексей, старший сын Игоря Золотовицкого, закончил факультет журналистики МГУ, а ныне — студент курса Олега Кудряшова в РАТИ — С.Б.). Когда я говорил ему, что могу, в случае чего, позвонить тому или иному человеку, он говорил: «Ни в коем случае! Если ты это сделаешь, я уйду из института!» Я думаю, что это правильно.

— Ваша жена, Вера Харыбина, тоже актриса. Как уживаются два творческих человека в одной семье?

— 23 года пролетели как один день! Слава Б-гу, мы не работали в одном коллективе... Творчество — это дело вкуса: кому-то ты нравишься, кому-то — нет. А если кому-то не нравится твой близкий человек, то ты непременно начнешь доказывать, что, мол, нет, вы не правы. Это мучает меня больше всего. Именно поэтому я боюсь ходить смотреть на старшего, ведь если я увижу, что то, что он делает — плохо, мне же придется ему это говорить... Ужас!