В апреле в Москве состоялась премьера фильма Романа Либерова «Написано Сергеем Довлатовым» — первой ленты о писателе, которую согласились поддержать Елена и Катя Довлатовы. «Одобренный» нью-йоркскими друзьями писателя, он прошел в главных кинозалах Москвы, а затем — Петербурга и Таллина. Фильм стал продолжением «писательского цикла» режиссера, начатого картинами об Олеше, Бродском, Владимове — всего их, как шутит Роман, должно стать 137... Непрекращающийся интерес к своему творчеству Роман Либеров объясняет исключительно талантом писателей. Пока есть кино — они живы, полагает он. Корреспондент Jewish.ru побеседовала с режиссером — в волнительном ожидании получения разрешения на очередной кинопоказ от Министерства культуры.

— Вы окончили ВГИК по специальности «режиссер неигрового кино». Почему именно неигрового? И есть ли, по-вашему, разница между документальным и художественным кино?

— Не думаю. Кино есть кино. Оно бывает игровое, бывает неигровое, — что, по-моему, не слишком важно.

— А хотели бы себя попробовать в игровом кино?

— То есть с использованием артистов? Да, думаю, рано или поздно это случится. Но у меня нет внутреннего устремления, что вот сейчас я обязательно должен снять кино с артистами. Сегодня в центре помыслов — «Ильфипетров», над которым ведется работа. Искусство есть искусство. Кино есть кино. И какая разница, как это кино разбивать и классифицировать. Если уж есть задача классифицировать, то тогда по жанрам, наверное: комедия, трагедия, драма и так далее. Но при чем здесь игровое и неигровое? Это же совершенно очевидно.

— У кого и на каких работах вы «учились» снимать кино? Или какие-то конкретные имена и названия выделить уже невозможно?

— Что значит учиться? Не важно, что ты делаешь: снимаешь кино или пишешь картины, ты живешь и наполняешься — смотришь, читаешь, наблюдаешь, путешествуешь, живешь. Весь этот поток в тебя входит — а из тебя уже выходит и превращается во что-то: кто-то стишки пишет, кто-то в офисе сидит... Чувство пиетета я испытываю по отношению к Сокурову, на «Фауста» сходил в кино четыре раза. Это большая серьезная работа, я бы назвал ее аудиовизуальным полотном. Серьезная философская работа, серьезная не в смысле — лишенная юмора, а по отношению — кропотливая. Из ныне живущих невозможно не уважать Германа-старшего. Или, например, я три раза ходил на «Бесславных ублюдков» Тарантино... А ученье — это когда ты понимаешь, что что-то было до тебя и что-то будет после тебя, и что ты в самом лучшем случае окажешься на прямой, по которой развивается искусство. Чтобы отклониться от нормы, надо знать, что такое норма.

— Герои почти всех ваших фильмов, снятых и задуманных, — евреи. Это случайность или закономерность?

— Это последнее, что я имел в виду, такой разрез меня вообще никак не волнует. Подождите, Довлатов — армянин наполовину, мама у него армянка, по Галахе он не еврей. У Владимова, кажется, мама... Юрий Олеша — никакой не еврей... Вообще удивительна сама постановка вопроса. Какая разница?

— Что для вас значит еврейство?

— Эта тема мне близка в силу принадлежности. Но замыкать ее в рамках кино было бы неправильно.

— Вне «рамок» кино.

— Если на эту тему говорить серьезно, получится пафосно, но я постараюсь без пафоса. Я еврей, и это для меня очень важно. При этом к иудаизму, как и вообще к вере в Б-га, я не имею никакого отношения. Хотя мой брат в Израиле занимается изучением Танаха и Талмуда, причем занимается этим очень успешно. Большая часть моей семьи проживает в Израиле, я провожу там большое количество времени и испытываю к Израилю, если позволите, чувство любви и восхищения. Но. Замкнуться в рамках чего угодно, замкнуться по любому признаку — это значит, оставить себя в глубокой провинции, не важно, по принципу коллекционирования марок или по принципу национальности. Каждое собрание такого рода попахивает враждебностью ко всему остальному. Чем, в общем, попахивает иудаизм — безусловной враждебностью ко всему остальному, хотя как философская концепция он мне чрезвычайно близок. На мой взгляд, эта концепция заключается в первых двух третях Книги Иова — карающее, не имеющее никаких причин начало, никак никем необъясняемое, поскольку это в принципе жизнь, карающая или ласкающая по непонятным нам причинам.

— Если это враждебность к остальному, которой вы не хотите испытывать, почему это так важно для вас?

— Первый момент заключается в том, что в силу философско-религиозных воззрений наша национальность сталкивалась с враждебностью, непониманием — потому что мы сами в этом виноваты, мы сами себя изначально позиционировали как другие, чужие. Это была наша принципиальная позиция — была и остается. Случилась большая трагедия, и в этом смысле мы за нее в ответе. Она меня занимает 24 часа в сутки. Достаточно ли сказать, что я одновременно и здесь, с вами, и в поезде по дороге, скажем, в Треблинку? Понимаете? Одновременно. Я никогда об этом не забываю, и Маген Давид у меня на шее связан только с этим, он не имеет никакого отношения к религии. Если людей заставляли нашивать Маген Давид для того, чтобы все знали, кто они, то лично я сегодня не имею права не носить его по своей воле. И второе, конечно, что для меня связано с еврейством, — это предрасположенность, вероятно, на уровне генетики, к тексту, к книге. И я эту предрасположенность ежесекундно ощущаю. Даже не на экране, не в букридере, а вот этот шелест страниц, эта пыль, эта «плоть и кровь времени». Все эти книжные магазины, перелистывание писанины и книжки, книжки, книжки... Вот две на поверхности лежащие, без всякого пафоса, детали, которые для меня называются словом «еврей», если об этом можно говорить. Но вообще упоминание своей национальности — как-то странно.

— Это ваше собственное или полученное в семье понимание?

— Нет, родители воспитали меня в рамках общепринятых устоев советской семьи инженеров. Правда, когда случился развал Союза, нас с братом определили в еврейскую воскресную школу, но мама забрала нас оттуда со словами: «Вы все время что-то празднуете. Вы празднуете весь сентябрь, потом еще пол-октября, потом у вас начинается что-то еще. Когда вы учитесь?» А еще еврейская школа была устроена таким образом, что все родители должны были к праздникам что-нибудь готовить — торт, пирог, печенье. И мама все время должна была производить на кухне какие-то манипуляции, чтобы мы на очередной Рош а-Шана пришли...

— С печеньками?

— Если бы просто с печеньками. Педагог, например, говорил, что у нас Пурим, поэтому надо печь «уши Амана», и вот вам рецепт — передайте вашим мамам. И мама вынуждена была печь «уши Амана», не особенно зная, кто такой Аман и почему именно «уши».

— А вы ей рассказывали?

— Да, рассказывал. И это при том, что мой дедушка по-русски заговорил только после русской начальной школы, потому что он из настоящего украинского еврейского местечка и говорил только на идиш.

— А вы знаете идиш?

— Нет.

— А иврит?

— Очень примитивно, на уровне магазинного разговора. А дедушка мой в Израиле до сих пор поет песни на идиш (поёт: «Аф дем припечек, брент а фаерел, ун ин штуб из хейс. Ун дер ребе лернт клейне киндерлех дем алеф-бейс. Зог же киндерлех, зог же таере: алеф, бейс. Зог же нох а мол, зог же, видермол: алеф, бейс»).

— Получается, большая часть вашей семьи живет в Израиле. А возникало ли у вас желание уехать?

— Конечно. Но Израиль — очень проблематичная и очень бедная страна. Бедность заключается в том, что люди в этих страшных условиях в первую очередь все-таки озабочены устройством жизни — вырастить детей, найти работу и, не дай Б-г, ее не потерять, взять кредит на квартиру и так далее, и так далее. То есть это вынужденное общество потребления, вынужденное в силу бедности. Поэтому всякого рода культурные мероприятия находятся в Израиле на втором или даже на третьем плане. Прослойка людей, активно интересующихся культурой, чрезвычайно мала. Кроме того, несмотря на большое количество мигрантов, это другая языковая среда и несколько другая культурная среда. Я думаю, наступит такой момент, когда я окажусь там, потому что я грущу по Израилю, несмотря на многое плохое, что там происходит, несмотря на нарастающую бюрократию, на общий идиотизм и на нерешаемую политическую ситуацию.

— Нерешаемую?

— По-моему, ни один человек не может сказать, как ее разрешить. Папа рассказывает, что в 70-е годы в МИИТе какой-то профессор читал лекцию на тему арабо-израильского конфликта. Это был 74-й или 75-й год. Так вот, профессор еще тогда сформулировал, что конфликт нерешаемый... Так что не знаю, как ответить, почему я не там. Когда стоишь у стойки регистрации «Эль-Аль», тоже спрашивают: «Почему вы не живете в Израиле?» Не знаю... Мне просто сложно будет заниматься там своим делом, хотя израильское кино сейчас невероятно развивается.

— А как вы оцениваете израильское кино?

— Это совершенно потрясающе. Ведь почва конфликтная. Наличие конфликта в повседневной жизни — это суть, эссенция кино. Кино — это же всегда конфликт. Например, последняя картина «Примечание» Йосефа Седара. А «Бофор», «Ливан», «Медузы», «Аджами», «Визит оркестра»... А Керет написал для австралийцев «$9,99» — вот это мультипликация! Что творят израильтяне! Но все равно все они утекают в Америку, так или иначе начинают сотрудничать с американцами, обладающими несравнимо более мощной индустрией. Что-то они почувствовали, это какая-то новая волна израильского кино, это фантастика. И опять же — выстреливают, но все происходит немножко местечковым образом, все конфликты, вынесенные в кино, очень и очень локальны.

— Разве нет ощущения, что «местечковое» приобретает глобальный масштаб?

— А у меня есть ощущение вот этого «мы говорим только о наших проблемах», и многим просто непонятно, о чем идет речь. Нам с вами ситуация очевидна, но некоторый посторонний человек, скажем, из Финляндии, включающий кино «Ливан», не поймет, что это 82-й год, война в Ливане. Специфика — внутриизраильская. Может быть, когда речь идет о жизни и смерти, это всегда приобретает некоторый масштаб. Я просто — без всякой ругани — думаю на этот счет: могут ли в Израиле снять совершенно отвлеченное кино, где не будет поднята тема, например, арабов и евреев, постоянной угрозы войны, где будет идти речь о некотором отвлеченном предмете?

— Может быть, должно пройти время? Израиль — молодое государство.

— Надеюсь, оно пройдет, и Израиль будет там, где он есть.

— А насколько вам близка израильская литература?

— Это очень громко сказано. Во-первых, израильскую литературу я читаю в переводе на русский язык, этот перевод часто очень сомнительный, иногда, возможно, сделан не с оригинала, а с английского. Естественно, я знаю и Амоса Оза, и Этгара Керета, и остальных. Но я, к сожалению, плохо знаком с израильской литературой.

— Правда ли, что некий фонд отказал вам помочь со съемками фильма о Бродском из-за того, что он еврей?

— Правда, но не стоит акцентировать на этом внимание.

— Многие не верят, что такое могло произойти.

— Мне ответили одной простой формулировкой: на еврейского поэта мы, к сожалению, денег дать не можем. Мол, поддерживаем русских поэтов.

— Почему?

— Я не уточнял. Ты посылаешь официальный запрос — тебе приходит в более-менее вежливой форме ответ. Какая разница? Мы ведем себя так же. Наши еврейские фонды дают деньги на православных философов?

— В еврейском фонде уже в названии обозначено, что он еврейский.

— И там было обозначено, что он русский.

— Но Бродский — признанный русский поэт...

— Может, это были личные мотивации какого-то человека... Какая разница?

— Это единичный случай или подобные вещи происходят часто? Это же дико...

— Любая национальная нетерпимость — это дико.

— Тем более на официальном «культурном» уровне.

— Антисемитизм продолжает существовать вполне себе на официальном уровне. Приезжайте в Лондон, и вы увидите самый себе настоящий, на государственном уровне пропагандируемый антисемитизм. Количество демонстраций Free Palestine там зашкаливает, они проводятся практически каждую неделю. Антисемитизм существует, поэтому ни одной секунды я не имею права забывать об этом и о том, что было. Я совершал, например, путешествие по Польше по местам Холокоста, я не мог усидеть, мне надо было это увидеть. Объяснить это я до сих пор не могу, я читаю всю связанную с этим литературу — и художественную, и нехудожественную. Я много раз просматривал стенограммы Нюрнбергского процесса — у меня это не укладывается в голове. Но Израиль сам создает себе проблемы и иногда ведет себя ужасающе. Например, недавний инцидент с французским режиссером Клодом Ланцманом.

— Когда его задержали в «Бен-Гурионе» якобы за сексуальные домогательства?

— Да. А это человек, снявший грандиозную работу, повлиявший на настроение всей Европы своим девятичасовым полотном «Шоа». Если есть какие-то почести, которые Израиль ему не оказал, он должен ежесекундно эти почести оказывать. Уважаемый Израиль, ваши битахонщики могут не знать, кого они проверяют, но вы обязаны стелить красную дорожку и сажать этого человека в бизнес-класс и провожать его лично на уровне премьер-министра страны. Вы обязаны это делать, если не хотите, чтобы к вам так относились. Это жлобизм и сволочизм. Есть люди, которых вы обязаны знать, благодаря им существует наше очень шаткое государство, и я не уверен, что оно будет существовать через двадцать лет. Когда вы творите такие вещи, в данном случае с Клодом Ланцманом, — это беспредел. Я целиком на стороне Израиля. Если в Лондоне послушать рассуждения англичан, понятно, что они совсем не осознают, что происходит. Выкрикивая эти свои «Free Palestine», они просто не понимают реальности. А Израиль однозначно выглядит агрессором, Израиль проигрывает информационную войну — ну так объясните в Англии, что происходит. Ведь даже евреи, живущие в Англии, давным-давно ассимилировались, это одни из самых ассимилированных евреев Европы, они уже все считают себя англичанами. В общем, давайте не винить кого-то в том, что не дали денег на фильм, давайте сами избавляться от жлобства, которым окружена любая еврейская община.

— Что значит жлобства?

— Жлобства — не в смысле жадности, а в смысле жлобского поведения. МЫ должны от этого избавляться. Я очень агрессивно по отношению к этому настроен, ушел из всех московских общин, я был и в МЕОЦе, и на Никитской. Мы с папой ходили в МЕОЦ изучать иврит. Нас плохо учили, отменяли занятия, брали деньги, существуя на американские и российские гранты и поддержки, начиная от Абрамовича и заканчивая «Джойнтом». Как так можно? Я прихожу учить свой язык, то же самое, что репатриироваться или вспоминать, если хотите, свой язык... Это же страшное жлобство, вот это надо искоренять — нам, в нас самих...

— После путешествия по польским местам Холокоста у вас не было желания снять на эту тему фильм? Некоторые считают, что, например, в Голливуде, эта тема «заезжена» и многие ей просто пользуются...

— Я — всегда и очень — хочу работать над игровым и неигровым фильмом о Холокосте. «Заезжена» — простите, не тот термин, который здесь может быть использован. Это оборванное дыхание невинных людей, желавших жить и переставших только из-за факта рождения. Другой вопрос, что любое дело нужно делать как минимум очень хорошо, а лучше — талантливо. Повторю, что я жажду работы в этом направлении! И упомяну фильм «Дети Гитлера», снятый недавно немцами, — всем советую посмотреть.

— Недавно стало известно, что корпорация ВВС за минувшие восемь лет потратила не менее 330 тысяч фунтов на сокрытие результатов исследования, посвященного тому, насколько адекватно освещается палестино-израильский конфликт. Как человек, сотрудничавший с BBC, как вы можете прокомментировать эту новость? Чем можно объяснить такую позицию компании и как ее можно «исправить»?

— Что касается BBC, то их позиция, очевидно, неуравновешенна и небеспристрастна. К сожалению, не в пользу Израиля. Это в целом британская политика — на государственном уровне. Не знаю, что сказывается в большей степени — количество мигрантов-мусульман, влияние мусульманского капитала или удобная платформа противостояния США. Вообще, про британцев говорят — «инстинкты, задушенные приличиями». В отношении Израиля оковы приличий звенят железом по асфальту, и инстинкт, скажем, англичанина-наставника, учителя правильной жизни, монарший широкий жест в сторону более слабого — не вникая в особенности ситуации — свободно разгуливает по острову. Как исправить? В британском обществе позволена дискуссия любого уровня. Израиль должен в эту дискуссию инвестировать: от яростных заявлений Леди Гага до судебных процессов в отношении безосновательных обвинений; от глубоких, зубастых статей до — самое главное — инициирования культурных событий, скажем, проведения в Лондоне фестиваля израильского кино.

— Как проходила ваша стажировка на BBC?

— Суть обучения заключалась в том, что ты задействован в нем в самых разных качествах и потом концентрируешься на одном, что тебе кажется самым близким. Я концентрировался на создании неигрового кино. Результат этого обучения — 15-минутный документальный сюжет, отчасти репортерский, о детях, которые убегают из дома. Это была короткая стажировка, полтора месяца, но я потом долго продолжал сотрудничать с BBC в качестве фрилансера.

— И чем вы занимались?

— BBC реализует по всему миру огромное количество разных проектов. Один из них, например, — организация радиостанций в тюрьмах Челябинской области. Я решил сделать об этом небольшую зарисовку — о том, как открываются такие радиостанции. В другом случае BBC задумала школу в Молдове и Приднестровье, и мне доверили, что было очень почетно, набрать из журналистов небольшую мастерскую неигрового кино. Они считали, что это невозможно, что журналисты никогда не снимут неигровое кино. Но я убедил их в обратном, и история оказалась очень успешной — я получил благодарность от посла Англии в Молдове лично: мы сделали настоящую мастерскую, вели ее год, результатом чего стали восемь неигровых фильмов, снятых на самые разные темы. А вообще я долгие годы делал всякую фигню, учился, не имел возможности приступить к чему-то стоящему, десять лет ждал возможности заняться тем, чем по-настоящему хочется заниматься.

— Из-за чего приходилось ждать?

— Ждешь, потому что никто не стоит с чековой книжкой и не говорит: «Вы знаете, мы именно вас ждем. Что вы хотите сделать? Сделайте, пожалуйста».

— На свой новый фильм «Ильфипетров» вы собираете деньги методом краудфандинга. Как успехи?

— На днях случилась радостная вещь: я нашел львиную часть денег, так что фильм будет. При этом на «Планете» методом краудфандинга мы продолжаем собирать, но нам осталось всего 500 тысяч рублей.

— А вообще этот способ работает?

— Этот способ в сфере кино для России новый. Все новое, тем более такого формата, не может сразу быть принято, это работает постепенно, и я уверен, что это сработает, а почему нет?

— Когда планируете выпустить фильм?

— Это еще нескоро. Надеюсь, что в мае.

— Вы говорили, что единственное, чем вы хотели бы заниматься, — это писать. Это так?

— Да. Алешковский сказал, что писательство — это единственный вид частного предпринимательства. Кино — это все-таки работа в некотором коллективе, а я не могу сказать, что мне доставляет большое удовольствие общаться с коллективом людей, даже талантливых. Но у меня нет писательского дара, без которого никуда. Работа работой, но должен быть дар. А вообще я бы с удовольствием просто книжечки писал.

— А вы пишете?

— Это все даже не стоит обсуждения. В процессе работы над фильмом о Довлатове я написал заметки о том, как все это происходило. Просто я столкнулся с тем, что то, что существовало в виде литературы, оказалось вполне себе живым миром, и это меня впечатлило. Получился некоторый синтетичный жанр — режиссер пишет о том, как создавался фильм. Сейчас я тоже попробую чирикать по поводу происходящего.

— Где это можно прочитать?

— Эти заметки я хотел бы издать. У меня довольно интересная идея — издать их в виде газеты «Новый американец», которую редактировал Довлатов, чтобы каждая полоса была новой заметкой. У меня огромное количество фотографий — тысячи снимков, потому что я все время фотографировал. Мне кажется, это интересно, но просто уже нет энергии бесконечно все это пробивать. Это все требует такого большого количества усилий — чтобы поместить фильм в кинотеатре, договориться о показе, чтобы прийти его представить, чтобы делать то, и то, и то — это бесконечно отвлекает. Если все это бросить — все умрет. А я не могу. Я уже три месяца работаю над новым фильмом, а мы еще не приступили к съемкам, я еще не завершил сценарий. Если я буду пробивать издание книги, то не смогу работать над фильмом. Это такой порочный круг, и я не понимаю, как выкарабкаться из этого.

— Получается, вы все делаете сами?

— Есть отдельные неравнодушные люди, которым я очень, очень благодарен. Кинотеатр «Пионер» ведь тоже ниоткуда не возьмется — это лично директор Мэри Назари меня поддержала, поверила и продолжает поддерживать и испытывать теплые чувства, и это взаимно. Или Надя Котова, глава всех мероприятий 35mm, — лично испытывает какую-то теплоту. Яна Макарова занимается всеми вопросами, касающимися наших показов в Петербурге. Иначе невозможно. В отсутствие в России индустрии отдельные люди подменяют ее собой.

— Как вам удалось уговорить Елену и Катю Довлатовых поддержать съемки фильма?

— Я не знаю, на это ушло около трех месяцев. Я писал, ждал, рассказывал, защищал какие-то свои позиции, произносил слова. Мы поддерживаем отношения, я к ним очень тепло отношусь, но я до сих пор не знаю, почему они согласились. Мне хочется верить, что поверили в какую-то мою искренность. Я, кажется, даже спрашивал, и, кажется, мне ничего не ответили. Сейчас они очень рады, Елена смахивает слезу, потому что всего этого не видит Сергей Донатович — такого к себе интереса. И они рады, что есть еще и фильм, что его смотрят. А значит (пока смотрят), Довлатов живой, по крайней мере, вот в этот час. Значит, может, прочитают. Значит, в нашем пространстве сегодня функционирует Сергей Довлатов.

— А его американским друзьям фильм понравился?

— Если честно, мне не очень важно, понравился — не понравился. Меня вообще не интересуют отзывы.

— Но это люди, которые его знали.

— Да, пришли очень теплые слова от многих из третьей эмиграции.

— Есть ли что-нибудь, о чем еще не спрашивали, но хочется рассказать о ваших работах?

— Хочется, чтобы было меньше равнодушных людей.

— Равнодушных к чему?

— Элементарно равнодушных, формально равнодушных. К суду над Pussy Riot или к фильмам.

— Трудно ли было пригласить на съемки таких известных актеров, как Валентин Гафт, Армен Джигарханян, Кирилл Пирогов, Сергей Пускепалис?

— Известный артист — он уже есть известный артист. У известного артиста достаточно всего, достаточно количества предложений, он не останется без работы. Если ему интересен жанр, в котором мы работаем, личность, о которой мы рассказываем, известный артист, если он в здравом уме и не страдает манией величия, всегда с радостью согласится. Например Billy’s Band работали совершенно безвозмездно, сверхвостребованная группа, замечательная, талантливая. И Билли Новик согласился тут же — он обожает Довлатова, он достаточно долго над этим работал, и понятно, что я не был в состоянии ему заплатить. Вот почему?

— Неравнодушны.

— Да, это то, что я имею в виду. А вот вчера я позвонил одному очень известному оператору и предложил поработать над фильмом, который мы сейчас снимаем. И это было абсолютно равнодушное, формальное отношение в двух-трех строчках. Называется — цинизм. Хорошо, что он отказался, потому что с такого рода равнодушным и формальным отношением я не хочу иметь дела, мне это неинтересно. Ведь отказать тоже можно по-разному.

— Расскажите о вашем проекте «Поэт в России больше...»

— Это не проект, это такие циклы литературных вечеров. Все говорили, что это никому никогда не будет нужно. У нас всегда все новые идеи воспринимают с кислыми физиономиями. И вдруг оказалось, что когда о писателях снят не один фильм, а в нашем случае уже четыре и процесс не завершается, то это можно превращать в литературные циклы, можно не только кино посмотреть, но вспомнить писателя и почитать что-то и так далее. Оказывается, есть люди, которым это интересно. Таким образом мы сформировали цикл уже из четырех фильмов. Первый раз мы провели его в апреле в «Актовом зале» и назвали его «Поэт в России больше...», потому что, как известно, «поэт в России — больше, чем поэт». И теперь по приглашению петербургского Музея современного искусства мы делали вечер Бродского и вечер Довлатова, и сейчас повторим снова в «Актовом зале», и потом в «Хорошей республике».

— Как проходят эти вечера?

— Мы встречаемся, вспоминаем эпоху, героев фильмов, смотрим кино, обсуждаем фильм или писателя, читаем. В Петербурге мы сейчас читали рассказ «Старый петух, запеченный в глине». Надо просто прийти и посмотреть. Каждый волен высказываться. На вечере Бродского мы читали стишки. И пожилые женщины читали, и молодые ребята; лучше, хуже читали, кто-то забывал, я продолжал, продолжали меня. Приходил Игорь Пехович, артист Театра на Таганке, читал профессионально Бродского из своего моноспектакля, в Питере артист Паша Михайлов — читал из своего. Билл взял за основу «Лили Марлен» в переводе Бродского, очистил права и по моей просьбе записал home video, как он за роялем эту песню играет и поет — и мы представили его премьеру. А сейчас мы готовим грандиозное мероприятие. В Питере есть коллекционер Кирилл Авелев, ему принадлежат все оригинальные иллюстрации Флоренского к самому первому собранию сочинений Довлатова, и сейчас в Москве, в кинотеатре «Пионер». мы будем делать выставку этих офортов и графических работ — к 3-му сентября, ко дню рождения Сергея Донатовича. Так что это все разрастается — за счет личности, за счет того, что есть кино, за счет большого количества людей неравнодушных...

Беседовала Анастасия Хорохонова