Она эмигрировала в Израиль более 20 лет назад с твердым убеждением, что если писателю и переезжать — то в страну своего народа. Какой оказалась жизнь этого народа? Каким образом влияет на творчество постоянное присутствие войны? Что значит быть русскоязычным писателем в Израиле? По завершении очередной военной операции «Облачный столп» Дина Рубина ответила на вопросы корреспондента Jewish.ru.

— Объясняя, почему в свое время вы эмигрировали в Израиль, а не в США, хотя этот вариант казался намного «удобнее», вы как-то сказали, что если уж писателю и переезжать — то исключительно в страну своего народа. Когда и как вы ощутили это «чувство своего народа»? Что оно значит для вас? Что значит «еврейская душа», о которой вы упомянули в одном из своих интервью?

— Решение ехать сюда «без транзита» было логичным: ни к чему менять шило на мыло. Знаете, у меня была знакомая семья — мать, отец и дочь — они приехали в Израиль в начале 70-х годов. Израиль в те годы был далеко не той высокоразвитой страной, в которой я сейчас живу. Это была ближневосточная дыра. Дочь долго искала работу, потом нашла ее в Германии, обосновалась в Берлине, через несколько лет перетащила туда родителей, которые постепенно старели и грустнели... Мать очень своеобразно одобряла положительные стороны немецкого характера. Она говорила: «Эти немцы, чтоб им провалиться... они такие обязательные!» Или: «Эти немцы, чтоб им пусто было... они такие аккуратные!» Отец же говорил дочери просто: «Инна, ты же понимаешь: порядочные люди живут в Израиле...» Поскольку я — писатель, человек, по профессии обязанный иметь приличное воображение, мне не нужно было долго представлять ситуацию, при которой я бы чувствовала себя вечным эмигрантом где бы то ни было... кроме Израиля. Что касается «чувства своего народа», мне кажется, что оно человеку дается от рождения. Впрочем, у меня есть рассказ «Яблоки из сада Шлицбутера», где этот вопрос стоит в центре повествования.

«Еврейская душа» — это неразрешимый клубок противоречий, впрочем, как и любая другая душа, чья национальная рефлексия включает абсолютно все стороны переживаний по поводу своей генетической и эмоциональной причастности к народу. Со мной все было просто: я выросла в этом. В районе Кашгарки в городе Ташкенте, где жили мои дед с бабкой, кажется, никто, кроме евреев, и не обитал. Когда ребенок вырастает в густой национальной среде, считайте, что с детства ему сделана мощная прививка против всех уклонов — как в ту, так и в противоположную сторону. Это способствует национальному здоровью: спокойно принимать среди своих и праведника, и подлеца.

— Вы прожили в Израиле уже больше двадцати лет. Если вспомнить первую пережитую там войну и ту, что закончилась буквально на днях, — как меняется восприятие и отношение и меняется ли оно вообще? Как трансформируется чувство страха, если можно говорить о такой трансформации? Как меняется отношение к этой постоянной войне, постоянным обстрелам и постоянной опасности — к этой «подспудной трагичности существования»?

— Сложный вопрос. Сложный не в политическом, даже не в психологическом плане, а... в литературном. Про свою первую здесь войну — в Персидском заливе — я писала в повести «Во вратах Твоих» (это, кстати, вообще, первая моя вещь, написанная в Израиле). Ведь писатель все свои страхи, сомнения, конвульсии проживает на бумаге, что и рождает определенный текст. Тогда все было ново, колоссально, эсхатологически грандиозно... Сейчас любая новая война — это и политика, и бытовые осложнения, и жизнь родных. То есть события, которые невозможно «оценить», отодвинувшись от них. Отодвинуться, взглянуть со стороны здесь вообще невозможно — нет расстояния. Ты сидишь в этом по самую макушку и реагируешь кожей — рефлекторно, неотделимо...

— Через знакомство с израильской культурой, литературой — и в значительной степени с вашими произведениями — создается ощущение того, что эта «трагичность» становится нормой существования и перестает восприниматься как трагичность. И в порядке вещей, например, прийти с бутербродами и раскладными стульями на картофельное поле Ашкелона, чтобы посмотреть, как «Железный купол» сбивает запущенные из сектора Газа ракеты. Можно ли говорить, что это некая новая черта в сознании израильского народа — не страх, а восприятие войны и опасности как нормального порядка вещей?

— Ну-ну, не превращайте наши войны в балаган. Не знаю, что за идиоты поперлись в район боевых действий с бутербродами, это отнюдь не показатель «нормального израильского порядка вещей». Если Служба тыла велит во время воздушного обстрела спуститься в бомбоубежище или укрыться где-нибудь еще, то «нормальные» люди так и поступают. Падающие на головы мирных жителей ракеты — это не нормальный порядок вещей. И повестка, полученная твоим ребенком с указанием явиться в свою часть перед явно назревшей войной, — это всегда страшный стресс — до той минуты, пока боевые действия не прекращены. Лично я, когда просыпаюсь, первым делом смотрю ленты новостей: нет ли погибших, раненых... Очень маленькая страна: всегда оказывается, что погибший имел к тебе какое-то отношение – через знакомых, соседей, полузнакомых людей...

— «Что она понимает в войне?» — можно ли отнести к вам эти слова?

— Безусловно. Ровно настолько, насколько их можно отнести к любому человеку, имеющему чин ниже подполковника... Но, когда на твоих глазах раз в пять лет разворачивается панорама самых разных военных сценариев, а потом в прессе аналитики, журналисты, политологи и просто домашние горлопаны разбирают по косточкам и несут по кочкам генералов и командующих фронтами, поневоле начинаешь разбираться в войне лучше, чем, скажем... средний житель Норвегии — страны, чьи руководители все время пытаются научить нас, как правильно «дружить» с врагами и как безболезненно и безжертвенно воевать.

— В последнее время в районе Иудеи и Самарии развивается туризм, и нередко у туристов возникает желание не просто посетить библейские места, но и пожить в поселении жизнью этих удивительных людей... Какое-то время вы жили в одном из поселений Самарии. Какой была эта жизнь несколько лет назад, в то время, когда вам удалось с ней столкнуться?

— Это было давно, как раз 20 лет назад, но и сейчас многие из наших друзей живут в поселениях. Я там тоже жила, и абсолютно твердо знаю, что это — лучшая часть общества: лучшие солдаты, лучшие, преданные друзья, лучшие, самоотверженные граждане...

— Есть такое мнение, что еврей остается евреем, пока он живет в чужой стране и ему нужно постоянно доказывать или наоборот прятать свое еврейство. Приезжая в Израиль, он растворяется среди «себе подобных». Что для вас значит быть евреем в Израиле?

— Во-первых, в Израиле человек отнюдь не «растворяется» — слишком густая похлебка, слишком крутая соль, слишком грубый песок. Скажем так: он меньше рефлексирует по поводу своего еврейства, это да. Меньше об этом думает. Есть другие проблемы, их много. Для меня быть евреем в Израиле — это значит просто БЫТЬ.

— Ваши книги рассчитаны на русскоязычную аудиторию во всем мире. Насколько они близки израильтянам, родившимся и выросшим в Израиле и говорящим на иврите? Как вы относитесь к их переводу на иврит?

— Мои книги рассчитаны просто на человека, а иначе они не были бы переведены на 26 языков. Мне пока не удалось проверить, насколько они близки израильтянам, так как израильтяне не торопятся их переводить. А я не тороплюсь вообще.

— В аудиокнигах вы часто сами озвучиваете свои произведения, при этом не любите их экранизаций и театральных постановок. Почему вам близко именно прочтение, и особенно авторское? Насколько для вас важно передать именно вашу интонацию, а не просто произведение в печатном виде?

— Да, люблю читать свои книги именно потому, что авторское чтение — самое аутентичное: что написано, что задумано, что тысячи раз проговорено в уме, то и прочитано, да еще неповторимым голосом автора (я имею в виду не себя, а любого автора, а уж себя — тем более, потому как свои тексты читаю, не побоюсь этого слова, гениально).

— Вы очень много выступаете перед читателями в самых разных странах. Что дает вам общение со зрителями — не с точки зрения «актерства», от которого вы, безусловно, получаете удовольствие, а с другой стороны, со стороны зрителей?

— Знаете, я, как это ни странно звучит, выступать не люблю, несмотря на актерскую компоненту характера. Видимо, потому и не стала актрисой. Забыли «вложить в пакет» необходимое качество актера — самолюбование. Я по характеру совершенный интроверт, это могут подтвердить мои домашние. Но бывает, что во время какого-то выступления подбирается идеальный по отзывчивости зал. Это такой эмоциональный пасьянс: должны присутствовать необходимые ингредиенты, чтобы состоялась связь, обмен душевным теплом, некий эмоциональный градус.

— Почему вы в свое время следили за процессом «неполучения» вами российских литературных премий? И как отнеслись к тому, что стали лауреатом «Большой книги»?

— Любой известный литератор волей-неволей втянут в процесс премиальной гонки. Это — неизбежная шкала, по которой общество оценивает твои «высоты» или «провалы». Моя ситуация «русскоязычного — израильского — известного писателя» накладывает на все эти танцы довольно комичную тень. Меня трудно вставить в какую-либо нишу, трудно аттестовать, трудно обозначить. С одной стороны: как не отметить явного «лидера продаж»? С другой стороны... с третьей стороны... Я наблюдаю, живя в сторонке, у себя в Иудейской пустыне. Поэтому, когда роман «На солнечной стороне улицы» получил премию «Большая книга», я была потрясена. Впрочем, когда выяснилось, что в жюри входят не пять литераторов, перекрестно оделяющих себя и своих приятелей разными премиями, а более ста человек самых разных профессий, все встало на свои места. Меня судили просто читатели, и это решило дело.

— Что для вас смех — в жизни и в литературе?

— Я бы сказала иначе: не смех, а юмор. Смех может быть и идиотским. Юмор для меня — необходимое условие в общении с человеком. В моем ближайшем окружении я бы не потерпела человека без чувства юмора. Мой близкий друг — Игорь Губерман. Вот последняя по времени, вчерашняя, его шутка.

Игорь с женой у нас в гостях. Он только что вернулся из России, где много выступал, заехал даже в Магадан. Говорит: «В каждом зале приходили записки про тебя — мол, когда же к нам приедет Дина Ильинична».
Я (подозрительно): Что, и в Магадане?
Он: Да-да! Так и пишут: «Приезжайте, Дина Ильинична, пока сами вас не привезли!»