Михаил Дегтярь — лучший, наверное, телерепортер страны, человек яркий, талантливый, эффектный и... чересчур прямодушный: скажет — как отрежет. Именно поэтому — дипломатом его точно не назовешь — сейчас он не работает ни на одном из основных российских каналов, хотя последнюю в своем послужном списке ТЭФИ получил относительно недавно — три года назад.

Здесь нужно бы кое-что пояснить: два из четырех главных своих телепризов Дегтярь получил именно как репортер. Это как два раза золото Канн отхватить: случай уникальный, во всяком случае в нашей стране он один такой. Надо еще полвека ждать, чтобы появился кто-то, способный на такой подвиг...

В мае выходит книга Дегтяря, которая так и называется: «Репортер». Книга, как утверждает автор, обещает стать «бомбой»: кроме личных воспоминаний она содержит множество интереснейших фактов, парадоксы, авантюры, смешные и не очень истории, сопровождавшие становление российского телевидения новейшей эпохи.

— Миш, лет 15 тому назад, если ты помнишь, я взяла у тебя интервью: ты и тогда говорил о репортаже как об искусстве, о том, как он важен для нас, и о том, как его делать — несмотря ни на какие препоны и рогатки.

— С тех пор много воды утекло и сегодня тот настоящий репортаж, на котором, как ты утверждаешь, я собаку съел, особо никому не нужен. Приглаженные новости, которые идут по всем каналам, собственно репортажами я назвать не могу. И если талантливые ребята появляются все-таки, то и они вынуждены работать по штампу. Короче говоря, сейчас жанр репортажа — в жесточайшем кризисе.

— Интересно, какие качества, по твоему мнению, нужны настоящему репортеру? Наверное, в первую очередь, мужество?

— Нет, не в мужестве дело. Я всегда перечисляю три основные качества репортера: детский интерес ко всему на свете, эдакое вечное удивление перед жизнью, какое бывает только у детей; умение рассказывать истории (ибо любой репортаж — это история); а третье — врожденный авантюризм. Вообще, мало кто понимает, что даже минутный репортаж — история, со своей драматургией, началом, кульминацией и развязкой: то, чему меня, собственно, во ВГИКе и учили. На журфаке, где готовят будущих телевизионщиков, заметь, этому как раз не учат.

— Ну, а «авантюризм» — это когда ты ради хорошего кадра ныряешь за крокодилом или за акулой-людоедом? В Фейсбуке у тебя много таких страшноватых фоток, фотоотчетов из каких-нибудь таких мест, названий которых я даже не слышала...

— Я всегда говорю: если вы не готовы раздеться перед камерой догола, войти в клетку к тигру и выпить яд кобры (или, скажем, съесть ее сердце, которое тут же, при вас, из нее извлекли), вы — никакой не репортер!

— Я даже не знаю, что хуже: яд выпить или раздеться... Если сначала выпить, то, наверное, потом можно и раздеться... А потом уже и тигру будет все равно...

— Ха-ха! Но, если серьезно, ты, получается, никакой не репортер! Раз ты чего-то там боишься, то и не можешь быть представителем тех миллионов, которые вручили тебе негласно «полномочия». Сами они — и деревенская бабушка, скажем, и какой-нибудь столичный профессор — побывать в этих джунглях не могут, а ты вот, коль скоро в эти джунгли загремел, будь любезен ответить на все их вопросы!

— Как ты думаешь, не происходит ли подмены реальности: иногда мне кажется, что масса информации, отовсюду нас преследующей, является заменой действительности. У моей мамы в комнате телик не выключается, и мне это сильно на нервы действует, честно говоря...

— Может ли телевидение, изображение, документальное кино заменить нам самое жизнь? М-да... Вопрос. Но вот, знаешь, в СССР люди настолько верили телику, что он становился реальнее самой реальности.

— Об этом и философы писали многие.

— Ну да, и в связи с этим меня поразила одна фраза, уже вошедшая в анналы, в поговорку: мол, если мы этого не показали, стало быть, этого не существует... Страшная фраза, если вдуматься, абсолютно циничная.

— Зато правдивая: Сталин, вон, запрещал фотографировать, даже зарисовывать то, что в лагерях происходило, — так до сих пор у многих такое ощущение, что этого не было. А немцы — идиоты, сами на себя собрали компромат, который на Нюрнбергском процессе против них же и сработал: все эти горы трупов в Освенциме, в других лагерях, сцены расстрелов... Документ (не побоюсь сказать банальность) иногда сам за себя говорит, и событие становится легитимным.

— Ты знаешь, а я ведь тоже «легитимизировал» как-то одно историческое событие, которое почему-то предпочитают замалчивать, В книге я об этом написал: история с фильмом «Расстрел», которая, несмотря на трагическую сущность, была отчасти и комической, и политической...

— Расскажи!

— Там предыстория такая: я как-то приехал в Ялту, я из этих мест вообще, там вырос, ну вот, и мы с отцом пошли погулять, идем себе по старой такой, разбитой дороге. Вдруг, откуда ни возьмись, вижу какой-то старый башмак, явно сороковых годов обувь, потом — еще и еще, гора обуви буквально! И не только башмаки эти старые, но и черепа, кости человеческие! Ужас... Стал выяснять. Оказалось, что именно на этом месте в декабре 1941-го было расстреляно четыре с половиной тысячи (!) евреев.

— Неужели до тебя это не было известно?

— Было, вроде как, и обелиск был. Где-то рядом — с этой разрытой могилой... Но на нем было написано, что здесь покоятся две тысячи (а не четыре с половиной, заметь, это существенно!) «мирного населения», расстрелянных немцами в начале войны. Про евреев же — ни слова. Я же нашел родственников этих людей, у одной женщины в этой неприбранной общей могиле (которую и могилой-то трудно назвать), где по весне — кости наружу, все ее родные лежали. Все! Мать, сестра, восемь (!) племянников — детишек малых... И я решил сделать фильм, и таки его сделал. А потом, когда фильм под названием «Расстрел» был уже готов, подклеил (тогда все это можно было) к нему еще и обращение к Гусинскому и Березовскому. Мол, если вы евреи — так я им и сказал — то приведите эту могилу, где ваши соплеменники лежат, в порядок!

— Откликнулись?

— Ага, держи карман шире! Вообще, у меня с этим фильмом много историй связано: в 2005-м он участвовал в Ялтинском кинотелефоруме, и там мне приз за него вручал главный антисемит Украины.

— О Господи... Час от часу не легче...

— Ну да, некто Иван Чиж. Тогда он был председателем Госкомитета телевидения и радиовещания Украины и сам напросился мне вручать. Ну, так бывает: я и сам, бывало, вручал (смеется) премии, не посмотрев фильма лауреата. Ну вот, этот Чиж и запел, как в таких случаях полагается: яркий прорыв в документалистике, замечательное исследование, то да сё...

— А ты, конечно, ему взял и при всех всё сказал?

— А то! Так и сказал, дословно, клянусь тебе: вы, говорю, не премии мне тут вручайте, а приведите нашу еврейскую могилу в порядок и докажите тем самым, что Украина перестала быть антисемитской страной!

— Тут у Чижа типа инфаркт случился...

— Типа да. Побелел, как полотно, и даже я слышал, как у него сердце стучит.

— Бедный Чиж... Ну, а могилу-то привели в порядок?

— Ага. Привели. Только, как всегда, сами евреи собрали деньги и все сделали. Чиж и пальцем не пошевелил, как и городские власти, впрочем. Но все равно: теперь каждый год 11-го декабря здесь собираются люди, чтобы почтить память тех невинно убиенных. Но, ты знаешь, равнодушие не только так называемые «антисемиты» или наши люди проявляют. Не только... Я вот пытался этот фильм отдать в архив «Яд Вашем» — национальный мемориал Катастрофы и героизма, что в Иерусалиме на Хар а-Зикарон (Горе Памяти) находится. Так меня там тоже бюрократы замордовали: гоняли из кабинета в кабинет. Хотя это место потрясающее: там материалов по Холокосту собрано более шестидесяти миллионов, десятки тысяч пленок, свидетельств и прочее.

— Понятно. Грустно, Миш, но я вот о чем сейчас: ты вот такой «правдоруб», я же давно тебя знаю, со всеми в ссоре из-за этого — при виде непорядочности сразу бьешь наотмашь... Морально уничтожаешь?

— Если бы только морально, хе-хе-хе...

— Я и хотела спросить: ты откуда такой хулиган выискался? Нет чтобы на скрипочке играть, как себе большинство представляет мальчика из хорошей еврейской семьи...

— Да я и вырос-то в неблагополучном районе Симферополя: там драки каждый Б-жий день случались — стенка на стенку, бывало, ходили. Так что в дворовых драках я и поднаторел: как-то в поездке так укрыл одного хама, что и сам об него руку сломал. К тому же я профессиональный спортсмен, мастер спорта по фехтованию. Так что...

— У тебя в этой книге, которую теперь все мы будем ждать с нетерпением, в «бомбе» этой твоей, там есть та знаменитая история с Маресьевым?

— А как же!

— Я помню, интервью у тебя брала, ты мне рассказывал интересные про него истории, что, мол, он не один такой был: многие наши летчики во время войны летали без ног. Это правда?

— Более тысячи человек таких было: один вообще летал со сломанным позвоночником, его в самолет заносили буквально на руках. Но с Маресьевым же продолжение было, ты еще не знаешь! После нашего с тобой интервью еще кое-что случилось: он тогда еще жив был, и сам Ельцин его пригласил на прием в Кремль 9-го мая 1997 года. И старик заупрямился: мол, я посмотрел, говорит, фильм, обо мне, Дегтярем снятый, и это типа клевета, и не пойду я никуда! Юмашев подошел к Сванидзе (тот тогда был председателем ВГТРК) и говорит: «Дед [они так Ельцина называли] буянит, не знаю, что делать. Говорит, снимет он тебя с должности, потому как этот твой Дегтярь облажал нашего героя».

— А ты его облажал, что ли?

— Да нет, просто рассказал интересную историю, что Борис Полевой, автор «Повести о настоящем человеке» (сейчас все это уже подзабылось), был как бы «Пигмалионом» для Маресьева, и они друг от друга зависели: каждый считал, что благодаря другому карьеру сделал. Разве не интересно?

— Это и есть самое интересное, вообще-то. Но сердце кобры — тоже ничего...

— А что делать? Езжу повсюду, снимаю экзотические репортажи, «Лукойл» вот заказывал фильмы сделать, тоже была работа ничего себе... Работаю. Но не для главных каналов, конечно. Со всеми в ссоре, с начальством не могу ладить.

— Репортер должен любить правду? Извини за такое инфантильное определение...

— Почему «инфантильное»? Так и есть...