Сегодня исполняется 130 лет со дня рождения Лиона Фейхтвангера, одного из самых известных еврейских писателей. В домах советских евреев собрание его сочинений делило книжные полки с Шолом-Алейхемом. Корреспондент Jewish.ru побывала в гостях у единственного наследника Лиона — его племянника, британского историка Эдгара Фейхтвангера. Эдгар рассказал о том, каково ему жилось по соседству с Адольфом Гитлером, как его семья покидала Германию после Хрустальной ночи и почему знаменитый дядя ездил в сталинскую Россию.

Эдгар Фейхтвангер вот уже более 60 лет живет в небольшом английском доме неподалеку от Винчестера, что примерно в часе езды от Лондона. Дома здесь не пронумерованы, каждый имеет свое имя, которое написано на деревянной табличке, часто спрятанной в кустах малины, так что, проезжая по узкой проселочной дороге, сложно найти нужный адрес. После долгого плутания нам приходится остановиться перед красной машиной Королевской почты, чтобы спросить дорогу. «Вот тот дом, что вы ищете, — улыбается почтальон. — Мне трудно его спутать с другим: посылки с книгами я доставляю сюда чуть ли не каждый день, это моя самая частая остановка во всей округе».

— Вам очень повезло, если вы собрались писать о Лионе. Вот только что почтальон принес новую его биографию, — встречает меня с порога Эдгар Фейхтвангер, протягивая книгу на немецком. — Хотите выпить вина? Русским всегда нужно предлагать выпить, я помню. Один мой родственник рассказывал, что когда работал дипломатом в Вене, то всегда перед важными переговорами с русскими пил много молока — чтобы потом не так сильно пьянеть.

— Папа, покажи еще две свои новые книги, на испанском, они тоже недавно пришли, — — из кухни доносится голос Эдриана, наливающего вино, — сына Эдгара, переводчика и по совместительству главного хранителя наследия Фейхтвангеров, ведущего в интернете очень подробный семейный блог. — А еще вот те две новые статьи про тебя и Гитлера.

— Гитлер, Гитлер, Гитлер… Видите, я от него никак не избавлюсь, он и тут меня достанет: каждый день с почтой приходит что-нибудь о нем, — сетует Эдгар, перебирая книги и вырезки из газет с заголовками «С Гитлером по соседству» и «Гитлер и я». — Но что ж поделать…

— Так вы действительно жили рядом с Гитлером?

— Да, моя семья жила с ним по соседству в Мюнхене в начале тридцатых годов. Он тогда как раз перебрался в эту свою знаменитую виллу, прямо рядом с нашим домом. Тогда это, конечно, был шок: выступавший за рабочих Гитлер переезжает в роскошную виллу! Но потом все быстро поняли, кто он на самом деле.

— Вы его часто видели?

— Лицом к лицу я столкнулся с ним только однажды. Это было в 1933-м, я пошел на прогулку со своей няней, а он как раз выходил из своего дома. Он только что стал канцлером, и люди на улице сразу стали ему кричать «Хайль, Гитлер!» Потом я часто видел, как он приезжал или уезжал из дома на своем длинном «Мерседесе». Вскоре его охрана уже начала следить за тем, чтобы, пока он садился в машину, никого не было на той стороне улицы. Все должны были перейти на противоположную сторону и оттуда приветствовать его.

— Что вам больше всего запомнилось в нем?

— Я очень хорошо помню детали: как он выходил из дома, как шофер заводил двигатель, как охрана его провожала... Меня сейчас часто спрашивают об этом, я читаю много лекций на эту тему. И основная мысль, которую я хочу донести, состоит именно в том, что все представляют Гитлера как человека с какой-то другой планеты, хотя на самом деле он был простым, обычным человеком... Который потом, правда, стал необычным.

— И этот переход произошел прямо на ваших глазах?

— Можно сказать и так. Я видел, как у него появлялось все больше машин, как он уже никуда не выходил без охраны. Как нестройные ряды рабочих, приветствовавших его, превратились в безупречные ряды СС. Но, с другой стороны, всем было известно, что происходило за стенами этой его виллы, где, кстати, подписывал договор Чемберлен, где покончила с собой сводная племянница Гитлера — из-за романа с ним. Говорят, он очень переживал по этому поводу и именно тогда познакомился с Евой Браун, которая работала в соседней вилле ассистенткой фотографа Генриха Гофмана и часто загорала на крыше в непристойном виде, как казалось местным благочестивым соседкам. Я, кстати, очень люблю ту фотографию Гитлера в плетеном кресле на вилле Гофмана: на ней видно как раз, что он одновременно и обычный, и необычный человек.

— Но эту перемену в нем чувствовали все? Тогда, в 1933 году, можно было предугадать, что вскоре случится то, что случилось?

— Давайте лучше я вам кое-что покажу, а вы сами решите?

(Эдгар уходит в другую комнату и возвращается с двумя тоненькими тетрадками, аккуратно перевязанными сатиновой ленточкой.)

Вот смотрите, это моя школьная тетрадь. Видите, написано 1 мая 1933 года, а под надписью свастика? Это мы отмечали в школе Первое мая (с приходом к власти Гитлера 1 мая было объявлено Днем национального труда — прим. ред.). Наша учительница была довольно прогрессивной для своего времени. Вот это все она заставляла нас писать на уроке истории. А вот первая мировая война, разделение сил: Германия и Австрия на одной стороне и 27 врагов против них. И я старательно выводил всех этих врагов, хотел понравиться учительнице. (Эдгар переворачивает страницы с нарисованными детской рукой самолетиками, солдатами, танками и немецким флагом.) Видите, флаг я рисовал все время немножко неправильно, путал очередность цветов... А тут вот война кончилась, была разруха, но пришел Гитлер и наступил рассвет Германии. (Эдгар раскрывает разворот, на одной стороне которого нарисовано восходящее солнце со свастикой внутри, а на другой — приклеена аккуратно вырезанная из газеты фотография Гитлера с улыбающимися детьми.) И мой отец должен был все это подписать: вот стоит его подпись.

— Как вообще ваши отец и дядя относились к происходящему, к приходу к власти нацистов? Почему они так долго не уезжали из страны? Когда для них наступил переломный момент?

— Переломным моментом, конечно, стала Хрустальная ночь, когда забрали моего отца. Это было ужасно. Отец был очень успешным издателем, у него было много работы, много связей, дома в его кабинете постоянно собирались писатели... Он вообще был очень спокойным человеком. Но все, конечно, чувствовали, что вот-вот должно случиться что-то плохое. Особенно после убийства Эрнста фом Рата (немецкий дипломат, застреленный евреем Гершелем Гриншпаном, чья семья была депортирована из Германии в Польшу — прим. ред.).

— А вы помните Хрустальную ночь? Как забрали отца?

— Конечно, помню. Пришли ночью и увели. Нам запретили пользоваться телефонами, я не мог ходить в школу... Да, это был последний день, когда я пошел в школу.

— Лиона тоже арестовали?

— Ему и другому моему дяде удалось спрятаться. Нацисты об этом так и не узнали.

— Почему?

— Слушайте, тогда они еще не были такими организованными, не искали под каждой кроватью, как во время войны. И их основной задачей было напугать нас, чтобы мы уехали из страны.

— Вы и уехали...

— Да, когда отец вернулся, конечно, уже не было другого выхода, кроме как уехать. Вернулся он очень больным: его долго держали на морозе. Я очень хорошо помню тот момент, когда мы покидали Германию. Нам разрешили взять с собой мебель (кстати, в комнате, где мы сейчас с вами сидим, много чего из нашей мюнхенской квартиры), но золото, серебро, драгоценности брать не разрешалось. Помню, как отец потерял самообладание, что ему было совершенно несвойственно, схватил серебряную менору и разбил об пол. Это для меня было знаком того, что он сдался.

— Почему вы поехали именно в Великобританию? Были ведь еще варианты...

— Да, мы долго решали, куда поехать. Такие страны, как Америка, с трудом принимали эмигрантов. До сих пор не могу понять, почему отец не поехал в Швейцарию, где у нас были связи. Но мы узнали, что, вложив тысячу фунтов в британскую экономику, можно получить въездную семейную визу. Мы все — отец, Лион, другие родственники — насобирали эту тысячу фунтов и приехали сюда.

— Почему Лион за вами не последовал?

— Он тогда был во Франции. В то время никто и подумать не мог, что Франция так быстро падет.

— Ваша семья поддерживала связь с Лионом, пока он находился во Франции?

— Нет, конечно, во время войны это было невозможно. Потом уже, когда война закончилась и отец вернулся в Германию, Лион просил его писать о том, что там происходит, как все изменилось, как живут люди. И отец подробно все описывал.

— А какие были отношения у вас и вашего отца с Лионом? Каким вы помните дядю?

— Сам я мало его помню. Знаю по рассказам семьи, что когда меня ему представили как племянника, он что-то пошутил по этому поводу. У нас с ним были довольно теплые отношения. С отцом — сложнее. Ведь сначала мой отец был намного успешнее Лиона, я уже говорил, что он был известным издателем. А потом, после переезда из Германии, все переменилось: Лион стал известным. Но у них было одно объединяющее качество — по характеру оба были очень спокойными и сдержанными, несмотря на такое непростое время. Думаю, это даже было качество всего их поколения...

— Что заставило Лиона Фейхтвангера поехать в Советский Союз? Он рассказывал что-то об этой поездке?

— Напрямую от него я ничего об этом не слышал, но многое рассказывала его жена Марта. Не знаю, чем он руководствовался, но, как я уже сказал, он был очень спокойным человеком. В нем было что-то утопичное: Лион думал, что разум может победить иррационализм. Мне кажется, это тоже дало о себе знать.

(К беседе подключается сын Эдгара. Эдриан — автор диссертации о Лионе и его связях в СССР.)

— Лиону была не чужда идея того, что он может быть гражданином мира, быть выше национализма, — поясняет Эдриан. — Хотя, конечно, очень сложно быть таким постнационалистом во время войны... Но есть и еще одна причина. Многие исследователи говорят, что Лион стал таким показательным «хорошим евреем» Сталина. И, пользуясь этим положением, он мог способствовать выезду за границу многих советских евреев.

— Это доказано?

— Есть косвенные доказательства. Например, известно, что он замолвил слово за актера немого кино, который потом переехал в Голливуд. Однако я все же согласен с отцом, что Лион был такой утопичной фигурой — как его герой еврей Зюсс из одноименного романа.

— Тем не менее Лион так и не вернулся в Германию. Эдгар, как вы думаете, почему?

— Думаю, ему было хорошо в Америке.

— А вы хотели бы вернуться?

— Нет, мой дом здесь. Мои жена и дети на 150% англичане. Моя супруга — дочь генерал-майора Уберта Эссама, командующего высадкой десанта в Нормандии, дочь замужем за консулом района Вестминстер в Лондоне. Так что я очень прочно связан с этой страной. Так уж получилось, я здесь живу. Но часто бываю в Германии.

— Ваша последняя поездка, кстати, была довольно необычной.

— Да, как раз месяц назад мы ездили в ту самую виллу в Мюнхене, где жил Гитлер. Сейчас это здание принадлежит полиции, и туда никого не пускают, а меня вот пустили. Я стоял на том балконе, откуда Гитлер приветствовал толпу. Был в той комнате, где он принимал Чемберлена...

— И что вы почувствовали, находясь в этом доме?

— Что я есть, а его нет.

— Вы историк, много писали о выдающихся исторических деятелях — о Бисмарке, королеве Виктории, о том же Гитлере. По-вашему, таков итог жизни этого, как вы сказали, «обычного необычного человека»? Что его просто нет?

— В общем-то, да. Личность, какой бы сильной она ни была, зависит от обстоятельств. В истории вообще многое зависит от обстоятельств: есть личности, но есть и обстоятельства, и они складываются так, а не иначе. Можно по-разному смотреть на Гитлера. Есть, например, множество исследований, которые рассматривают его жизнь с точки зрения фрейдистских теорий. Я же пытался показать в своей книге, что он был обычным человеком, но сложившиеся обстоятельства сделали его необычным.

— Что такое вообще история?

— История — это факты. Но каждое поколение трактует их по-своему.

— Можно ли извлекать из прошлого уроки? История нас чему-то учит?

— Уроки истории? Это зависит от того, что вы понимаете под уроками. Я думаю, что нельзя научиться у предыдущих поколений. Каждое поколение проходит все заново.

— То есть мы совершенно не застрахованы от повторения того, что случилось в XXвеке?

— Думаю, что вряд ли.

— В начале нашей беседы вы сказали, что Гитлер так или иначе до сих пор присутствует в вашей жизни — через все эти книги, статьи, лекции, фотографии, встречи... Вас это не волнует?

— Подозреваю, что все так бегают вокруг меня, потому что я «остаток», единственное, что осталось от той эпохи. А вообще меня волнует много всяких мелочей. Например, мой зуб — скоро надо идти к зубному. Важно иметь хорошие зубы, когда ты много говоришь на публике.