Арье Зелингер — патриарх мирового волейбола, законодатель игры в ее нынешнем виде, член волейбольного Зала славы. В мире тренера израильской сборной знают лучше, чем в собственной стране. Израильтянина «Ари Сэлинджера» с почестями встречают в Голландии и США, чьи сборные он создал с нуля и поднял до мировых высот. Книга о нем вышла в Японии, где израильский мэтр, преодолев предрассудки и культурные барьеры, завоевал восемь чемпионских титулов и звание почетного гражданина страны. Книга называется TheSurvivor, но рассказывает она о выживании не только и не столько в спорте. Судьба 77-летнего Зелингера — это детство, проведенное в гетто и концлагере, бегство в Палестину, служба в израильском десанте и сложный путь к мировому признанию.

— Я родился в Кракове в богатой семье. Мой дед и трое его сыновей владели проектной компанией, строили очень красивые здания в центре города. Жили мы в одном из своих особняков, а на улице Смольки до сих пор сохранился десяток домов, когда-то принадлежавших нашей семье. У меня даже есть сертификаты, подтверждающие этот факт. Польская власть конфисковала наше имущество и отдавать не собирается.

Немцы вошли в Краков в 1939 году. Наш дом изъяли, но вселившийся туда офицер оказался сердечным человеком. Он позволил нам остаться и жить в подвале: «Столько времени, сколько смогу вас укрывать…» И мы остались. Моя мать выглядела обычной немкой, я тоже не был похож на типичного еврея. Приобрели на черном рынке немецкие паспорта, более-менее спокойно перемещались по городу. Мать предостерегала меня: только молчи, не произноси ни слова. Делай вид, что понимаешь, но говорить не умеешь. Сама она владела немецким как родным. Так мы кантовались три года. Когда стало совсем опасно, я по ночам через подкоп под забором пробирался в город за продуктами. В 1942 году появилось Краковское гетто, и наш офицер сообщил, что дальше не может нас укрывать. «Бегите…»

— Он точно знал, что вы евреи? Как он мог вас отпустить, у него ведь был приказ?

— Конечно, знал! Да, были и такие немцы. Мы поехали в деревню Бжезко, где жил мой дед. Сидим в вагоне: я у окна, мама рядом, а на скамейке напротив мальчик, ненамного меня старше. Смотрит, изучает. И вдруг говорит: «Вы евреи! Я знаю вас, я приносил вам газеты!» Мать сжала мне руку, прошептала: «Не бойся. Когда поезд остановится, выбегай. На первой улице поверни налево и беги, там дальше дом деда». Поезд остановился, я выбежал и спрятался в кустах: должен был видеть, что с мамой произойдет. Вижу, подошли два жандарма-поляка. Тот, который нас опознал, впал в экстаз, не прекращал вопить: «Евреи, евреи!» Я видел, как маму арестовали и увели…

Я сделал все, как она мне велела. Дошел до первой улицы, повернул и побежал к дому деда... В 1987 году я приехал на то место. Ничего там не изменилось. Я пошел по тому же маршруту. Оказалось, что тогдашний мой путь составил семь километров! А мне было пять лет... Немыслимо!

— А с матерью что стало?

— Мать пришла чуть позже, на вопрос, что произошло, ответила: «Ничего страшного, я заплатила им». У нее в подоле платья были зашиты бриллианты, один ушел на взятку польской полиции. Ее отпустили.

Мы прожили у деда некоторое время, а потом переехали в другую деревню. Я взрослел, становился смышленее. Меня посылали на самокате «в разведку»: издали высматривал карателей, бежал скорее сообщить об этом, чтобы успеть скрыться. Прятались мы на чердаке, были свидетелями постоянно творившихся ужасов. Немцы как-то схватили местного рава, приставили спичку к бороде и сожгли живьем.

Помню, один раз лежим на чердаке за мешками перьев (предыдущий хозяин был резником). Слышим скрип — немец лезет. Мать перепугалась, что я закричу. Я палец ко рту приложил: тихо! И указал на крышку люка — она открылась, дальше тишина, сипение… И снова закрылась. Три часа мы за мешками сидели. В неуклюжем положении у меня свело ноги, сковало, но я ничего не сказал, не пожаловался. Мама взяла меня, отнесла на кровать… Жизнь меня заставила быть собранным, выдержанным. Мать говорила, что я был дисциплинированным ребенком, что не вопреки, а благодаря мне выжила.

— Но скрываться до конца не получилось. Вас все-таки нашли и отправили в концентрационный лагерь.

— Во время одной из «акций» карателей обнаружили, схватили. 22 месяца я пробыл в Берген-Бельзене. Мать курила, не могла отказаться от этой привычки, а я добывал ей сигареты. Куски хлеба отламывал от своей доли и выменивал на сигареты у постоянно прибывавших новых людей. Я мог не есть почти, здоровым был, не жаловался. В апреле 1945-го нас освободили американцы. Посадили в поезд, везли сутки. Потом приехал Красный Крест забирать детей в Палестину. Сначала в Бухенвальд повезли, затем в Париж, в Марсель, а оттуда на корабле отправили в Израиль. Я приехал сюда один.

— Сколько вам было лет?

— Восемь. Тетя нашла меня через газету, в списках прибывших. Первым делом меня повели к врачу. Тот осмотрел, говорит: «Мальчик очень истощенный, больной. Если хотите, чтобы он нормально рос, поселите его в компанию к здоровым детям. Лучше всего в киббуц».

— Как вас в киббуце встретили?

— Первый «сабра» (коренной израильтянин — ред.) киббуца, местный «пахан», прислал своего брата побить меня. Парень пришел, был старше меня года на два. Он и не подозревал, что ему предстоит драться с уличной шпаной. Ох, как же я бил его! С плачем он ретировался. Так и встретили. Киббуц спас меня. Все ныли: одному неуютно было в общем бараке жить, другому питание не подходило — все были с претензиями. Для меня же киббуцные «беды» были раем. Рос, питался в кои-то веки как человек, выздоровел. Занялся волейболом: киббуц польским был, все умели играть.

— Как дворовые игры переросли в профессию и дело жизни?

— Я начал играть в 1953 году, а в 1956-ом поехал в составе сборной Израиля на чемпионат мира. Вернувшись с турнира, мы едва ли не всей командой мобилизовались — целью было вместе попасть в элитные части ВДВ. На курсе молодого бойца нас полгода истязали как могли, но я прошел отбор, потом курс инструктора рукопашного боя. Рейнджеров натаскивал два года. После армии, вернувшись в профессию, я принял мужскую команду собственного киббуца. Неизвестно как мне удалось вывести их из любителей в высшую лигу. Поручили женскую команду киббуца — вывел и ее в национальную лигу. Потом доверили сборную страны. Все шло замечательно, мы впервые в истории Израиля отобрались на финальную часть чемпионата Европы.

Помню, сижу в тренировочном зале в Турции. Вдруг вваливается толпа людей с камерами, щелкают объективами. Я зло спросил румынского коллегу: с чего это они заходят ко мне в зал, мешают тренироваться?

— Ты работаешь по-другому, всем интересно.
— Да ничего нового я не делаю.

По окончании того чемпионата мне вручили диплом как лучшему тренеру турнира.

— И после этого вы решили поехать поучиться в США? Чего не хватало?

— Меня напрягало, что я не мог вывести объективную причину успеха, надо было провести нить между наукой и практикой. В университете я выбрал сложное медицинское направление, защитил докторскую. И именно в день защиты диссертации поступило предложение от волейбольной федерации США.

— Вы являетесь членом Зала славы мирового волейбола. Теперь вы понимаете «объективную причину успеха»?

— Думаю, я оказался в Зале славы в результате работы с женской сборной США. В Америке от меня требовалось «сделать волейбол». Дебютировал, проиграв на Панамериканском турнире все матчи со счетом 0:3! Единственным вариантом было «замуровать» команду на долгосрочных сборах. Городок Пасадена предоставил сборной квартиры и зал. Но начались капризы: как это мы поедем в эту глушь, оставив учебу-работу? Я сказал, что поедет тот, кто этого хочет.

— Сурово.

— Иначе нельзя. Через два года безвылазного сидения в тренировочном зале мы выехали на официальный турнир в Варну. Участвовали сборные СССР во главе с [Николаем] Карполем, Болгарии, Северной Кореи, Кубы, Польши… Я не представлял, какую команду везу, она ведь ни разу ни с кем не играла. Первый матч с Венгрией мы выигрываем со счетом 3:1. Кубу одолели во втором матче. А в третьем победили сборную СССР. Венцом той бесконечной работы стало серебро на Олимпиаде в Лос-Анджелесе.

— Проиграли китаянкам в финале…

— Президент немецкой федерации Мадер пригласил меня тогда на встречу после финала. «Мы с тобой друзья, Арье, — сказал он. — У тебя не было шансов выиграть финал. Потому что я дал отмашку “своему” судье, немцу Мюллеру, судить против тебя. Если вызовешь меня в суд, я опровергну. Но решение было такое: ты должен был проиграть». Причина была простой. Восемь команд участвовало в финале Олимпиады. Олимпийский чемпион, чемпион мира, пять континентов и хозяйка соревнования. Следующие Олимпийские игры должны были пройти в Сеуле в 1988 году. Если США выиграют золото Лос-Анджелеса, японки и китаянки будут вынуждены драться за право участия от Азии. Лишиться японок нельзя: это мотор мирового волейбола. С кореянками тоже все ясно: хозяйка Олимпиады в Сеуле. Проще всего убрать нас. Мы в течение того сезона выступали лучше соперниц по финалу, китаянок, выиграли у них на чемпионате мира в 1984-м. Да и всегда я их обыгрывал! На самой Олимпиаде в группе мы в очередной раз выиграли у них.

— По вашей методической книге учатся волейболу во всем мире…

— Она вышла в свет в 1987 году, Power Volleyball называется. В рецензии библиотеки конгресса США ее назвали «лучшей профессиональной книгой всех времен». Она переиздана во всем мире. В России до сих пор служит учебником, методическим пособием для тренеров. Кстати, советский тренер Чесноков написал жалобу в американскую федерацию с требованием жестко отчитать Зелингера за то, что «он играет наоборот».

— В Википедии на русском языке о вас гораздо больше написано, чем на иврите. С чем это связано, по-вашему?

— В Израиле волейбол непопулярен. А в Японии, Голландии, России меня еще в аэропорту начинают узнавать.

— Вы много раз бывали в Советском Союзе, дружите с выдающимся советским тренером Николаем Карполем. Какие у вас были впечатления от этих поездок?

— Начиная с 1976 года я очень часто бывал в СССР и России. Проводил мастер-классы для советских тренеров, среди которых полно евреев было. Как-то ко мне приставили сопровождающего, который сообщил, что его жена — балерина Большого театра и у него квартира в Москве. Приглашал меня упрямо к себе освидетельствовать его квартиру и гараж. Боже! Сооружение из жестянок — это гараж! Привел в квартиру — там в середине комнаты висела занавеска, а за ней другая семья жила.

— Что вы считаете своим главным достижением?

— Работу в Японии. Когда я приехал, она была волейбольной супердержавой, в отличие от США и Голландии, где сравнивать мою работу было не с чем. Я был первым иностранным тренером в закрытой для чужих Японии. Язык, культура — все другое, борьба на совершенно другом уровне, шовинистское, предубежденное отношение к иноземцу, постоянные попытки навредить… Пот и слезы.

В Японии существовала традиция: волейболистка, достигшая 23-летнего возраста, автоматически списывалась в утиль. Мне же систематически пакостили — запрещали набирать в команду выпускниц спортивных школ, мне одному. Вот я и прибрал списанных «старух». Воспитывал в них киллеров, преисполненных страстью доказать, что они лучшие.

У меня была команда гигантов: высокие, мощные девушки, не в пример среднестатистическим японкам. Резали с задней линии — 50 процентов попаданий. В итоге нашу команду прозвали «Тайфун». Четыре чемпионства и три кубка Японии с ними выиграл. Потом ушел тренировать в низшую лигу, вывел команду в высшую, выиграл с ней еще четыре чемпионства и четыре кубка. Но национальную сборную Японии мне так и не дали, хотя там играл весь мой состав.

— Как вы вновь оказались в Израиле?

— В 1969 году, уезжая из Израиля, я пообещал себе, что однажды вернусь в местный волейбол. Сионизма и патриотизма для этого всегда хватало, пришло время и с профессиональной точки зрения: в Японии не осталось больше вызовов, раздражителей. Я нашел спонсора — своего бывшего ученика Коби Рихтера. Он изобретатель ультрасовременного стентирования, которым сейчас лечат инфаркты во всем цивилизованном мире, боевой летчик, рекордсмен Израиля по сбитым самолетам врага (на его счету 12 самолетов), ставший миллиардером за счет своего патента. Занимает второе место в израильском списке «Форбс». Вот его я убедил по старой дружбе, что надо спонсировать израильский волейбол.

— И как вам работается дома?

— Везде, где бы я ни работал, мне говорили: Зелингер, сделай! И я делал. В израильской федерации говорят: Зелингер, сделай, но мы тебе скажем как. Когда я приехал, глава волейбольной федерации Израиля не знал, кто я. Он обратился в сербскую федерацию с вопросом: «Вы знаете такого Зелингера? Он волейбольным тренером представляется». Его сербский коллега, мой приятель, ответил: «Вы, наверное, сумасшедший? Зелингер — отец сербского волейбола! Он научил нас в волейбол играть». Вот так и живем.

— В Израиле будет когда-нибудь сильный волейбол?

— Нет. Возможно, мое возвращение — это ошибка.

— Но вы же обыграли мощную Белоруссию Карполя, вышли однажды в финал чемпионата Европы, подняли сборную из руин?

— Израильская лига в апреле заканчивается, квалификация чемпионата Европы проходит в мае. Лига наша низкопробная, неплохие игроки за сезон деградируют. Нет времени, чтобы их восстановить, это работа не на один месяц. Выход есть, и я применял его в Голландии и США: костяк тамошних сборных не участвовал в местной лиге, а тренировался у меня в сборной. Так мы дошли до серебра и золота Олимпийских игр. А наша сборная так и останется «для внутреннего пользования», потому что управление захолустное.

— В Японии о вас вышла книга. Про что она?

— Целью книги было рассказать японским детям о Катастрофе. Меня там знают, по телевизору я часто мелькал. Они как-то пронюхали про мое детство в гетто и концлагере, хотя я нигде не рассказывал об этом публично. Пригласили на открытие музея Холокоста, вручили книгу. Впервые на государственном телевидении я выступал с речью о Катастрофе. Не здесь. В Японии…