С Михаилом Туровским мы встретились на его персональной выставке в Нью-Йорке спустя 14 лет после первого интервью художника нашему изданию. Та давняя встреча произошла вскоре после его возвращения из Киева, где в Национальном художественном музее Украины проходила его персональная ретроспективная выставка. Многое произошло в творческой жизни Туровского за эти годы. Были созданы новые циклы работ, состоялись масштабные интересные выставки. Совсем недавно он принял участие в проходящей в Нью-Йорке коллективной выставке «Мы за Украину». С Михаилом Туровским мы встретились, чтобы побеседовать о переменах в его творческой жизни, о «голой правде» в искусстве, о любви длиной в 55 лет, а также об изданных и еще не опубликованных афоризмах художника, который по совместительству оказался еще и писателем. 

«Я все измеряю ценностью человеческой жизни»

— Ваше первое интервью нашему изданию было посвящено поистине эпической серии работ «Холокост»...

— Действительно, в 2001-м я закончил работу над циклом «Холокост». В июне-июле того года у меня состоялась ретроспективная выставка в Киеве, подводившая итог моей 20-летней работы на Западе. Это был мой своеобразный творческий отчет, даже название выставка получила соответствующее: «Возвращение». Через 20 лет я вернулся в родной город, вернулся к своим истокам. Получил возможность встретиться с друзьями и коллегами, многие из которых в то время были еще живы. Я показал на этой выставке 26 работ из цикла «Холокост», который к тому времени включал 45 картин и казался мне законченным. Однако, вернувшись в середине июля в Америку, я за полтора летних месяца написал новый цикл из 20 картин, который назвал «Внимание! Всем раздеться!» Эти 20 картин манерой исполнения несколько отличаются от предыдущих 45, но являются очень важным дополнением к циклу «Холокост».

Вообще, киевская выставка помогла мне лучше оценить перемены, произошедшие со мной в эмиграции. Я был одним из первых художников, вынесенных эмиграционным ветром на Запад, и оказался в полном творческом одиночестве. Нужно было выжить в условиях, почти невозможных для человека моей профессии. Мне удалось удержаться на плаву. Как бутылку, брошенную в океан с вложенным в нее посланием, однажды выбрасывает на сушу, так вынесло и меня к берегу, где мне удалось кое-чего добиться. Правда, в любом успехе могут быть скрыты будущие невозможности. Успех, как некое газовое облако, может отравить автора, подтолкнуть его к самолюбованию, к постоянному возвращению к уже достигнутому. Со мной, мне кажется, этого не произошло, хотя был соблазн лишь пользоваться уже накопленным и получать с этого дивиденды.

— То есть, было ощущение черты, за которой началось что-то новое?

— Иногда возникает ощущение, что определенный период в работе закончился, поставленные перед самим собой задачи решены. Появляются новые идеи, которые требуют осуществления, хочется что-то изменить, что-то сделать по-новому. Многие художники мечтают о переменах, но не каждому, кто стремится перейти из одной ипостаси в другую, это удается. Пикассо удалось сделать это семь раз на протяжении его творческой жизни. Семь раз менялись его пластические идеи, но масштаб таланта оставался неизменным.

— И как бы вы охарактеризовали себя в новой ипостаси?

— Ох, этим самоисследованием я как раз и занимаюсь по 28 часов в сутки.

— Где берете еще четыре часа?

— Все очень просто: я встаю на четыре часа раньше (смеется). Оказавшись в эмиграции, я пережил чувство колоссальной драмы — драмы внутреннего дискомфорта и оторванности от общества. Надо было какими-то своими щупальцами душевными это ощутить и потом выразить. Интуитивно я был готов к движению в нескольких направлениях. Это подтолкнуло меню к полистилизму. Более того: я понял, что все происходящее в наше время выразить с помощью одного стиля невозможно: слишком противоречивы события нашей жизни и наши представления о них. Этот полистилизм вызывает некоторое недоумение у искусствоведов, потому что всеобщее представление о развитии художника в наше время состоит в том, что в процессе своей работы творец должен прийти к самоутверждению своего стиля, чтобы стать легко узнаваемым, чтобы у него появилась своя ниша, своя коммерческая площадка. В этом больше всего заинтересованы те, кто торгуют искусством.

— Однако, несмотря на полистилизм, почерк Михаила Туровского легко узнаваем…

— Почерк, как вы говорите, или стиль — это всегда продолжение темперамента художника, в моем случае это тоже справедливо. Темперамент определяет накал всего, что делает художник. Он является для меня движущей силой и одновременно сдерживающим началом. Некоторые закономерности присущи мне органически. Это определяет единство всего, что я делаю, даже если это состояние — состояние маятника. Так я называю свое постоянное движение от фигуративного к абстрактному и от абстрактного к фигуративному.

Для меня мерилом и смыслом моей работы является человек. Я экзистенциалист. Жизнь человека, ее быстротечность, ее обреченность (позвольте самоцитату: «Жизнь — это то, что всегда плохо кончается), присутствие в ней любви, а иногда и счастья — об этом постоянно думается и страстно хочется выразить. Это пространство, которое я для себя нашел, мое пространство. И, если обстоятельства вносят свои коррективы и выталкивают меня из этого пространства, я вновь ищу вход в него. В результате появился цикл картин, названный мной «Голая правда». Название обусловлено тем, что все персонажи этого цикла голые, и речь идет о правде их жизни.

— Это серия ню?

— Это серия о взаимоотношениях человека со своим окружением, с самим собой, со своими воспоминаниями. Я лишил человека таких деталей, как галстук, носки, шляпа и т.д. Можно перефразировать известное выражение из сказки Андерсена и сказать: «Человек-то голый».

Голым, беспомощным и безоружным по отношению ко времени человек будет рождаться и в 35-м веке. И только любовь наполняет и, наверное, всегда будет наполнять сушествование человека смыслом. Эти идеи определяют весь пафос цикла, который уже близится к завершению. Мне бы хотелось, чтобы вся эта масса рисунков и картин давала людям, которые на них смотрят, ощущение своей всечеловеческой общности. Хочется крикнуть: «Люди, берегите Землю! В конце концов, это наша общая могила».

— Какие работы вы представили на выставке «Мы за Украину»?

— Те, которые можно отнести к художественной публицистике, где невозможно точно определить место и время происходящего, но можно увидеть степень накала эмоций, любви или тревоги художника. Аналогии есть в истории искусства, можно, например, вспомнить о творчестве Гойи. Мы не видим исторического контекста, но остро ощущаем апокалипсис в отношениях человека с действительностью... Человек истерзан пыточными приспособлениями, которые называются Война, Ложь, Несправедливость. Сегодня это актуально для Украины, моей родины. Думаю, что, к несчастью, эти образы будут актуальны еще очень долго.

— В предыдущем интервью нашему изданию вы сказали, что Холокост продолжается постоянно, меняются только убийцы. Это высказывание стало пророческим для Украины. Как вы воспринимаете то, что происходит сейчас на вашей родине?

— Воспринимаю очень болезненно, глубоко сочувствую Революции Достоинства. Ведь и в моей собственной жизни произошла подобная революция, когда я должен был избавиться от того, что ограничивало меня, без оглядки на то, что меня ждало впереди.

— Вы имеете в виду эмиграцию?

— Да. Думаю, что, встав на путь перемен, Украина показывает всеобщее стремление своих граждан к достойному европейскому существованию, к возможности стряхнуть с себя те институции рабства, которые столетиями утверждались Российской империей. То же самое происходило в Британской и Французской империях. Просто развал Российской империи происходит у нас на глазах, а Франция и Англия все это давно пережили.

— Если вы приводите такие примеры, значит, твердо верите в позитивное будущее Украины? И ваше участие в выставке — это, фактически, манифест в поддержку выбранного Украиной пути?

— Несомненно. Это мучительный путь, он чреват ошибками. Но это не должно являться поводом отказаться от своего выбора. И у меня есть желание поддержать свою страну в этой борьбе. Но для нас, художников, лучшим способом выразить свое отношение к происходящему, является творчество. Приходится показывать те тернии, через которые пролегает путь к звездам. Звезды показать я не могу.

Секрет короткого замыкания

— В 2005 году вышел сборник ваших афоризмов «Зуд мудрости, или КНИГА» с прекрасной вступительной статьей Игоря Губермана. Сегодня ваши афоризмы гуляют по соцсетям уже без указания авторства…

— Так уж устроен этот жанр: когда афоризм обретает популярность, он, как правило, теряет автора. Я думаю, что для меня это самая большая награда. В Москве на протяжение последних лет выходило многотомное издание «Антология сатиры и юмора России ХХ века». Один том этого издания посвящен афоризмам. Я получил в нем 13 страниц — это очень много.

Один из составителей этого тома написал: «Если не знаешь, о чем писать, — пиши роман, если знаешь — пиши афоризмы». Многие мои афоризмы живут уже своей жизнью, люди приняли их и пользуются ими, причем иногда очень неожиданным образом. Например, как-то моя жена увидела в Интернете фото какого-то большого конгресса сибирских бизнесменов. Над сценой висел баннер: «Чем длиннее тупик, тем он больше похож на дорогу». И подпись: «М. Туровский». Это, конечно, очень приятно. Это признание, которое украшает жизнь, дает почувствовать ее острее.

— Ваши живописные работы и афоризмы как-то связаны друг с другом?

— Раньше они являлись отдельными категориями моего бытия, существовавшими как бы параллельно. Но однажды, каким-то естественным образом, афоризмы соединились с живописью в картине-автопортрете «Meditation», а потом — и с графикой. Так в «КНИГЕ» появились рисунки к афоризмам. Они являются не иллюстрациями к ним, а пластическим выражением тех же идей.

Вообще, это ощущение непредсказуемости творческих ощущений напоминает мне саму жизнь. Я, например, до сих пор не могу понять, почему у меня возникают афоризмы. Даже попытался найти какую-то формулу этого процесса: «Афоризм — это результат короткого замыкания двух половинок головного мозга».

— Может быть, у вас есть новые неопубликованные афоризмы? Поделитесь специально для нашего издания?

— Почему же нет. Я прочитаю вам кое-что из «КНИГИ» и кое-что новое, ранее не публиковавшееся:

«Художником нельзя родиться — художником можно только умереть».
«Книги — переносчики душевных заболеваний из одной эпохи в другую».
«Вся материя ушла на брюки. На крылья уже не хватило».
«Счастливые дарят свой талант, счастливчики — продают его».
«В человеческой семье поэт — всегда лишний рот».
«Поэт разговаривал с Б-гом и унижался в бухгалтерии».
«Честолюбие помогает войти, а чувство юмора — выйти».
«Лучше иметь хороший вкус, который иногда изменяет, чем плохой вкус, который не изменяет никогда».
«В борьбе с самим собой все слабости хороши».
«Извечное страдание Руси: татарско-еврейское иго».
«В прошлом все неприятности человечества исходили от евреев, а сейчас еще и от неправильного питания».
«Лицо каждой эпохи портит гримаса антисемитизма».
«Евреи — дети своего времени и пасынки каждой эпохи».
«История повторяется. С евреями она повторяется чаще».
«А ведь не у каждого антисемита есть даже национальность».
«В России должны жить Вечные Жиды. У них есть шансы дожить до лучших времен».
«Умные и молчат умно».
«Родился — пиши пропало».
«Герои — это те, кто учат нас не бояться жизни».
«Признак надвигающегося безумия — перестать бояться жизни».

— То есть, когда боишься жизни, значит, нормальный?

— Вы знаете, я отказываюсь комментировать то, что написал, поскольку уже не согласен с написанным и хочется сочинить что-нибудь противоположное. Вот еще несколько фраз:

«Учтите, несу свой крест только до места казни!»
«Хлеб не должен быть выше человека, и человек не должен быть выше хлеба. Они равновелики».
«Я столько раз терял свою голову, неудивительно, что в ней уже не мои мысли».
«Да здравствует прогресс! Люди будут умирать только от положительных эмоций».
«Соль земли расфасована на каждого человека».
«Жизнь юмориста трагична, потому что все люди хотят смеяться бесплатно».
«Жизнь всех смешивает с грязью, а затем лепит из этой смеси новых людей».
«Ах, как много еще страсти в старой привычке жить».
«Толпа всегда страшна. Особенно если у нее одна национальность».
«Коммунисты и нацисты — язычники. Миллионные человеческие жертвоприношения — обряды их религий».

— А что-нибудь на еврейскую тему из нового есть у вас?

— Есть кое-что:

«Кроме денег, жизнь накопила во мне много еврейского».
«Чем известен иудей? Тем, что полон он идей».
«Одни получают от своего ума удовольствие, другие — пользу».
«Сексуальность евреев очевидна: Ближний Восток все время в положении».
«Как украшают лицо русской литературы африканские губы Пушкина и еврейский нос Гоголя!»

Предложение будущей жене я делал на «Вы»

— А теперь можно мне самой прочитать один ваш афоризм? «Когда молчат музы, говорят жены художников». Расскажите о вашей жене.

— Не правда ли, неплохо сказано? На самом деле, моя жена в дружбе с моей музой. По ее словам, «у нас брак втроем». Вместе мы уже почти 55 лет. Оглядываясь назад, я вспоминаю, что предложение своей Софии делал, обращаясь на «Вы». У меня есть даже афоризм: «Любовь. Вначале на “Вы”, потом на “Ты”, а потом на “Мы”». Мы действительно стали «мы».

За это время в нашей жизни произошло столько всего: родились и выросли наши дети, появились внуки. Нам достался нелегкий кусок жизни. Эмиграция, борьба за выживание (и в жизни, и в искусстве), мои тяжелые болезни — все это мы проходили вместе, плечом к плечу, рука в руке. Или, как говорят по-английски: «Back to back — against the World». Мы не наскучили друг другу, не пришли к взаимному разочарованию. Я думаю, брак — это самый большой подарок, который я получил от жизни. Мы не только муж и жена, мы — партнеры в общем деле. То, чем я занимаюсь, самое главное для моей жены. И то,что я делаю, — это самое главное, что я могу ей отдать.

— Я знаю, что ваш сын художник, а дочь — поэт. Получается, они поделили между собой ваши таланты?

— Мой сын Роман не только талантливый художник, но еще и композитор. Когда он родился, моя мама склонилась над колыбелькой своего первого внука и сказала: «Композитор родился». Правда, поначалу особой склонности к музыке он не проявлял, но в 13 лет однажды услышал отрывок из Вагнера. Эта музыка буквально ошеломила его. Затем он самостоятельно научился играть на гитаре и на лютне. И стал писать не только картины, но и музыку для лютни. Его произведения исполняют многие известные лютнисты, он переложил для лютни огромное число стариных украинских народных песен, фактически познакомив с ними музыкальный мир.

Моя дочь Евгения — поэт и клинический психотерапевт. Она хорошо говорит по-русски, но стихи пишет по-английски и с пациентами тоже общается на этом языке. В Нью-Йорке часто устраиваются поэтические чтения. И хотя мне сложно оценивать английские стихи, по тишине, которая наступала в зале, когда читала Женя, и по взрыву аплодисментов и приветсвенных криков, когда она заканчивала свое чтение, я думаю, что пишет она хорошо. У нее вышло несколько небольших поэтических сборников, кроме того она занимается переводом произведений современных русских поэтов на английский. В общем, у детей жизнь интересная. Нас с женой это радует.

— Еще один ваш афоризм: «Если бы жизнь не давала трещин, в ней не за что было бы зацепиться». Что это были за трещины в ткани жизни, и что вы сквозь них видели?

— Были трещины, причем немало. Самые первые испытания принесла война. Отец добровольцем ушел на фронт и погиб в 1943-м. Бежав с мамой и старшим братом Анатолием из Киева, мы дважды лицом к лицу сталкивались со смертельной опасностью. Мы не смогли попасть на баржу, которая отправлялась вниз по Днепру. Мы с братом были еще детьми (ему 14, мне — 7), а мама была очень маленького роста. Нас просто отодвинули более сильные люди. В отчаянной давке на баржу погрузилось огромное количество людей, взрослых и детей. Нам удалось попасть на небольшую лодку с моторчиком, в которую уместилось человек 15-20, и мы шли в фарватере этой баржи. Где-то в районе Днепропетровска налетели немецкие самолеты и начали бомбить. Бомба попала в эту баржу. Был страшный крик сотен людей, а через несколько минут все стихло, и только только круги по Днепру разошлись — река в этом месте очень широкая. А наша лодка укрылась у берега, и немцы, очевидно, нас не заметили, а может, их не интересовала столь мелкая цель. Не думаю, что тогда я по-настоящему осознал, что призошло у меня на глазах. Но этот крик и эти круги на воде — первое, что я вспоминаю при слове «война».

Вторая встреча со смертью тоже произошла во время бегства от немцев. Мы ехали в грузовике, вдоль дороги лежали убитые люди, разбитые тележки, расстрелянный скот. В грузовике находились женщины и дети. И в этот момент появились немецкие самолеты. Они шли нам в лоб, очень низко, я даже мог разглядеть лицо пилота, но не стреляли, видимо, патроны кончились. Мне было очень страшно. Я навсегда запомнил, как рев моторов заглушал стук зубов людей, вдавленных в дно грузовика смертельным ужасом.

Я выжил в той войне благодаря усилиям моей мамы и ее сестры Рахили, которая нашла нас, забрала к себе и фактически стала моей второй матерью. Я рос, учился, приобретал профессию, появилась семья, словом, жизнь шла своим чередом. С проявлениями антисемитизма в Советском Союзе я сталкивался постоянно: в школе, при поступлении в институт, в аспирантуру Академии художеств, в быту. Все это оставляло свои зарубки и вспыхнуло новой болью, когда в 1965 году в Киеве был объявлен конкурс на установку памятника в Бабьем Яру, и по его итогам был принят проект, в котором не было даже намека на то, что Бабий Яр — это место кровавой расправы над деятками тысяч евреев.

Когда случилaсь эта несправедливость, это надругательство над памятью о погибших, я в течение нескольких дней, находясь в каком-то наваждении, создал цикл гравюр на тему этой трагедии. Так началась работа над эпосом «Холокост», которая продолжалась с перерывами до 2001 года. В нее входят 80 картин и множество рисунков и гравюр. В них мало цвета, они почти монохромны. Мир смертников лишен красок. Это мой памятник трагедии моего народа. Все, над чем работал после окончания этого цикла, включает элемент драмы. Женщина с косой всегда стоит рядом с моей политрой.

— Можно попросить вас закончить нашу беседу афоризмом, который отражал бы ваше сегодняшнее настроение?

— Ну и задачку вы мне ставите! Ну, вот это, пожалуй: «В человеческой комедии я удлинил бы сцены любви».