Для интернета Дмитрий Хомак – личность легендарная. В «лихие 90-е» он был одним из ведущих от России энтузиастов FidoNet и первых компьютерных сетей, активным участником и делателем всей той среды, в которой зарождался российский Интернет. В благополучные нулевые он основал культовый сайт «Луркоморье» и возглавил редакцию не менее культового и легендарного «Башорга», которые стали интернет-энциклопедиями современной российской культуры и жизни. Они их не столько описывали, сколько формировали.

Первую половину турбулентных 2010-х Хомак провел в судах и препирательствах с Роскомнадзором, который по обвинению в распространении запрещенной информации несколько раз блокировал отдельные страницы «Луркоморья», а в марте 2015-го даже заблокировал весь ресурс на несколько дней. Параллельно на Хомака, как он считает, оказывалось давление со стороны сотрудников силовых органов.

В результате Дмитрий Хомак живет в Тель-Авиве, хотя еще совсем недавно не собирался никуда уезжать. О будущем Рунета, границах личной свободы и новой волне эмиграции Дмитрий Хомак рассказал в интервью корреспонденту Jewish.RU Илье Дашковскому.

Почему ты все-таки уехал?

– Решение уехать было спонтанным. До 2011 года я вообще не думал, что мне придется уезжать. Казалось, что Россия всё равно политически вывернет в нужную сторону. Если уж не в сторону идеального варианта европейской демократии, то к чему-то близкому к Южной Корее. А в 2011 году, когда уже было известно, что Путин пойдет на третий срок, я как-то сидел в кафе и понял: всё. К тому же так повернулось, что уголовное дело за шуточную публикацию оказалось реальностью. В прошлом году, когда я уже стал израильским гражданином, ко мне домой, как на работу, стал ходить оперуполномоченный по борьбе с экстремизмом. Делал он это регулярно – раз в неделю.

Роскомнадзор на своей странице в социальной сети «ВКонтакте» недавно написал: «Уважаемый Дмитрий Хомак, ну как же так? Нормально же взаимодействовали». Глава ведомства Александр Жаров тоже отмечал, что ты «сотрудничаешь»…

– Никогда мы с ними нормально не взаимодействовали, потому что это шантаж, а не диалог! Они просто требуют убрать какой-то материал из-за того, что анонимному эксперту что-то не понравилось. И либо мы соглашаемся, либо нас целиком блокируют. Такой подход вредит всему Интернету в России. Не только СМИ, но всей IT-сфере.

Как блокировки сказываются на рекламе?

–Печально. Из меня и так коммерческий чувак не очень. А тут еще рекламодатели побаиваются у нас размещаться.

А так ли важен этот сайт сейчас? Может, ну его?

– Он несколько подустарел, конечно, но это архив. Закрыть его – это как библиотеку напалмом забросать. И вопрос, нужен или нет, решают пользователи: пока нас читают 200 тысяч человек в сутки. Это пик, на который мы давно вышли и пока с него не падаем.

Была ли вообще какая-либо цель при создании «Луркоморья», кроме как пошутить и заработать?

– Мы никогда не были прибыльными. Была цель систематизировать в Интернете информацию о новых явлениях. В «Википедию» нас не взяли, потому что это казалось несерьезным: про «Звездные войны», например, в русской «Википедии» нельзя было писать. Не было это и приколом. Когда мы с ребятами пришли в «Башорг», то поняли: мимо нас проходит куча информации, которая нигде не систематизируется. Это целый пласт культуры, который на тот момент не фиксировался.

Эта культура породила даже свой язык. Вы помните, как появился язык «Лурка»?

– Никто точно не знает. Мы вместе сидели в IRC-чате, и в этой переписке язык создавался на ходу. Мы игрались: забирали самые интересные обороты из Интернета, чатов, блогов, иногда дословно переводя фразы с английского. Но я, само собой, не говорю на таком языке.

Такие явления, как «Луркоморье» и «Башорг», оказали большое влияние на Рунет…

– Это было важно вообще для русской культуры, как бы пафосно это ни звучало. Мы принесли интернет-культуру в провинцию, где Интернет тогда был редкостью. Большинство наших читателей были из регионов. Например, из Томска. Там в то время не было даже нормального Интернета. Было томское внутреннее интернет-кольцо, куда заливали зеркала сайтов. В России в начале нулевых за приемлемые деньги можно было сидеть в локальной городской сети. Всё остальное было недоступно. Мы приучали людей к тому, что компьютер и Интернет – это не страшно.

Ты же не один делал свои проекты. Где сейчас команда?

– Мы разбежались, потому что всё стало слишком опасно и закончилось обысками и допросами по 282-й статье. Из шести человек, делавших безобидный «Башорг», сегодня в России никто не остался. Двое сейчас в Тель-Авиве, еще двое – на Кипре, один – между Лондоном и Кипром. Еще есть человек, который сейчас во Вьетнаме и работает в команде, делающей поисковик Côc Côс. В России вообще из моего поколения и среды общения очень мало кто остался.

Почему при переезде ты выбрал Израиль, а не США, Канаду или Германию?

– Израиль был не сразу. До этого я некоторое время проторчал в Юго-Восточной Азии, мотаясь в Москву и обратно. В первую очередь, я журналист, причем русский журналист и технический писатель, который с 1998 года пишет про компьютеры и видеоигры. А это, мягко скажем, не очень хорошо конвертируется в США, Канаде и других странах, где не говорят по-русски.

Ну и чем может заниматься русский журналист и технический писатель в Израиле?

– Как журналист, я тут работаю в интернет-редакции на «Девятом канале», но это печально, потому что он вещает для бабушек, которые не выучили иврит. Деньги там кончаются: инвестор из России, доходы у него в рублях, расходы в шекелях, из-за падения рубля к основным мировым валютам содержание канала стало обходиться в 1,6–1,7 раза дороже.

Чем планируешь заниматься дальше?

– Я пытаюсь вспомнить программирование, потому что я не занимался этим уже много лет. Почти все, кто работал в интернет-бизнесе в России, после переезда в Израиль не могут понять, что им делать – ходят спрашивают друг у друга, чего да как. Те, кто пораньше приехал – я их называю «ранняя путинская алия» – нашли себя в локализации израильских проектов на российский рынок. Сейчас эта ниша тоже схлопывается по тем же причинам: доходы у них в рублях, а его курс упал.

Работы нет, а люди продолжают ехать…

– Скоро в Израиле снова появится отдельная русская культура, как в 90-х годах. Я каждую неделю встречаю тут нового чувака из московской тусовки. Причем я же не ищу их специально. Недавно, например, стою в очереди в МВД и вижу бывшего шеф-редактора новостей телеканала «Дождь». Прихожу в Министерство абсорбции и вижу там известного литератора. Иду в гости к знакомому издателю, а у него там свежеприбывшие сидят, у них ламинат на удостоверении личности еще не остыл. Все они еще три года назад были уверены, что никуда не поедут, потому что по уши погружены в русскую культуру и зависимы от нее в профессиональном плане. Но когда случается допрос в следственном комитете или какие-нибудь похожие мероприятия, то уже не до культуры.

Не собираешься запустить свой проект на израильском рынке?

– Очень интересная идея в теории, но весь Израиль по населению меньше половины Москвы. Здесь есть местные интернет-звезды, которые неплохо зарабатывают, но это всё на иврите. Это всё очень маленькое, локальное. Допустим, многим в Израиле не хватает чего-то вроде «Афиши», «Рамблер-Кассы» или «Кинохода». Но это в Москве сотни кинотеатров и возникает проблема выбора, а в Израиле – четыре кинотеатра в округе. Становится понятно, почему подобных проектов тут нет: расписание легче посмотреть на сайте кинотеатра.

Можно вспомнить, что тут произошло с русской прессой и литературой. Можно еще увидеть какие-то обломки на книжных ярмарках, но в целом к 2005 году она закончилась. Но всплеск русской культуры тут вскоре обязательно будет, и смешается он со всплеском французской культуры.

Как ты оцениваешь израильский IT- рынок?

– Тут очень хороший именно хай-тек, а не Интернет. В Москве все истории успеха были про чистый Интернет, здесь же они в медицине, биотехнологиях, биохимии. Всё это работает на экспорт. Такое впечатление, что треть страны занимается высокими технологиями или как-то связана с ними. А внутренний рынок маленький, поэтому Интернет здесь довольно тоскливый и застрял на уровне 2003-2004 годов.

Ты в Израиле полтора года. Уже почувствовал себя местным?

– Сложно стать местным, когда постоянно работаешь в русском Интернете. Вообще, конкретно Тель-Авив – это такой город, что тут через две недели все становятся местными. Но именно израильтянином я еще, конечно, не стал.

Но, наверное, уже и не чужой?

– Израиль – страна, в которую большинство населения так или иначе «понаехало». Тут все очень понимающе относятся к детям, старикам и новым репатриантам. Никто не будет на тебя коситься, если на иврите что-то неправильно скажешь, всегда помогут и подскажут. Тут нет московской агрессии. Я в Москве и по голове получал, а здесь мне безопасно и спокойно.

Ты приехал в Израиль один?

– Мама не поехала. Сказала, что она врач и поэтому нужна дома. Брата и девушку взял с собой.

А дома, в семье делался какой-то акцент на еврействе? Соблюдались какие-нибудь праздники или традиции?

– Детство у меня было советско-диссидентским, как и положено в интеллигентной еврейской семье. Еврейство сидело в семье очень глубоко, но для меня это было не заметно, хотя у бабушки с дедушкой был идиш, а на кухне – еврейские блюда. Дед вообще боялся показывать еврейство. Когда в конце 80-х всё это разрешили, мой папа притащил из синагоги коробку мацы на Песах, и дедушка закричал: «Ты что, ты что, а если увидит кто?!» Но от меня никто не скрывал, что мы евреи. Тем более что дед в моменты тревоги переходил-таки на идиш и ругался, чтобы внуки не поняли.

А со случаями антисемитизма тебе самому приходилось сталкиваться?

– В школе была история, когда мне было 12 лет. Какой-то юноша, с которым мы постоянно ругались, на уроке музыки встал и назвал меня жидовской мордой. Это было одновременно и прекрасно, и очень больно. Не для меня. Потому что учитель музыки была завучем, и фамилия у нее была еврейская. Но это единичный случай. В Москве до конца нулевых никаких проблем с этим у меня не было.

Переезд в Израиль как-нибудь повлиял на твое самоопределение?

– Я больше интересуюсь идишской культурой, она в целом гораздо интереснее и роднее, чем израильская. Но она по большей части осталась в Нью-Йорке. Я чувствую свою причастность к ней, хотя отношения к ней имею мало: зазор между мной и бабушкой с дедушкой очень большой.