«Наша задача – отвлечь стражников»

Коллеги называют Виктора Богорада явлением в карикатуре черного юмора, он сам себя – философом, рисующим на вечные темы. В любом случае он мастер более чем признанный: около 20 выставок, столько же разных международных наград. В интервью Jewish.ru карикатурист рассказал, что изменилось в профессии с приходом к власти Путина и расстрелом редакции журнала Charlie Hebdo, а также почему он не любит слова и не рисует женщин.

Журналисты вашего поколения часто говорят, что самые интересные годы их жизни пришлись на перестройку. А как обстоят дела у карикатуристов?
– То же самое. В перестройку появилось много новых газет, карикатуры стали печатать на первых полосах многотиражных газет. До этого я, как и многие другие карикатуристы, работал инженером, а в перестройку все стали уходить в прессу. Я в 1989 году возглавил художественный отдел газеты «Перекресток» и вел ежедневную рубрику на первой полосе газеты «Смена». Приходила масса писем от читателей. Помню, как в начале 90-х увидел свою картинку в виде листовок, расклеенных на стенах. Это было приятно. Что еще было в это время? Отсутствие цензуры, отсутствие запретов, время фантастической свободы.

Вы говорите, что никогда не ломаете голову над картинкой – она приходит к вам сама. Как же выглядит ваш рабочий день?
– У меня есть теория. Я считаю, что подсознание человека – огромнейший компьютер, у которого решение для всех задач уже есть. Вся проблема в том, как получить это решение. Да, подсознание имеет решение, но чтобы спасти нас от сумасшествия – есть фильтры, стражники такие, которые отделяют наше сознание от нашего подсознания. Наша задача – эти фильтры обойти, отвлечь этих стражников. Если вы почитаете биографии великих людей, то увидите, что один пил кофе, чтобы пришло вдохновение, другой яблоки ел, третий держал ноги в холодной воде – у каждого были свои приемы. В вас уже есть готовые стихи, картинки, тексты – надо лишь найти подходящий способ извлечь их оттуда.
Я не пью кофе и не держу ноги в холодной воде. Я вхожу в специальное состояние, объяснить которое не могу. Я просто говорю себе: «Нужна картинка на такую-то тему». Через некоторое время – может, полчаса, может, 10 минут, а иногда мгновенно – я получаю ответ. Как это происходит, я не знаю. Никто пока не может объяснить, как работает подсознание. А когда я уже вижу эту картинку в голове – остается только нарисовать ее. Рисую я быстро. Так и устроен мой рабочий процесс.

Ваши работы отличаются от других тем, что в них ничего никогда не подписано. Почему? Разве подпись не упрощает читателю задачу?
– Карикатура без слов – высший пилотаж. Слова – костыли. Когда карикатуристу приходится подписывать: слева Путин, справа Кэмерон – значит, карикатурист не может изобразить своих персонажей так, чтобы их без подписи узнали. Карикатурист прибегает к подписи только в двух случаях – если нет навыка или нет времени. Несколько лет назад в Петербург с мастер-классом приезжал очень известный американский карикатурист – Кевин Каллахер. А в американской карикатуре очень много слов, чувствуется сильное влияние комиксов. И вот он интересную фразу сказал: «Когда мне удается сделать карикатуру без слов, я горжусь собой. Но это бывает редко». А я сижу и думаю: «А я это каждый день делаю. И не горжусь собой».

Ваши основные заказчики – общественно-политические издания. Не сложно заниматься политической карикатурой в наше время?
– Я уже практически не рисую политические карикатуры. Нет заказов – такая обстановка в стране. Редакторы не хотят политической карикатуры, боятся. Зачем им нужны лишние неприятности? Чаще всего заказывают карикатуры на экономические темы.

По вашим словам, карикатура должна быть «умной, злой, но не обидной». Как вы чувствуете эту грань?
– На что человек обижается? Возьмем, к примеру, политика. Политик не обижается, когда критикуют его действия. Он к этому привык. Он обижается, когда начинают издеваться над его физическими недостатками. Во времена Французской революции, когда был расцвет политической карикатуры, роялистам рисовали лица в виде задницы свиньи. Обидно? Конечно. Физические недостатки высмеять просто: если персонаж сутулится – сделать его горбатым. Издеваться над делами и издеваться над физическими недостатками – это совсем разные вещи. У меня был случай в начале нулевых, когда в «Ведомостях» вышла моя карикатура на Михаила Лесина – он тогда был министром печати. Это был год, когда арестовали Гусинского. Я нарисовал Лесина на кладбище, где у одной могилы было написано «Свобода Печати». Злая картинка. Но Лесин был нарисован очень похоже, я не издевался над его обликом. И что удивительно – ему понравилась эта картинка. Он попросил у редакции оригинал себе на память. Есть еще замечательная история про Шарля де Голля. Он страшно обижался, когда его рисовали: у него был большой нос, и все, конечно, рисовали этот большой нос. Де Голль подавал в суд на карикатуристов. Но когда он баллотировался на последний срок, ему кто-то подсказал рассказать избирателям, что он собирает карикатуры на себя. Расчет был такой, что если человек может сам смеяться над собой – это хорошо. Он это сделал и поднял свой рейтинг.

Почему вы никогда не рисуете женщин?
– Женщины, чтобы скрыть свои недостатки, очень много времени тратят на косметику и прическу. А я вижу все эти недостатки с первой секунды и подчеркиваю их в рисунке. Я всегда вытаскиваю недостатки лица, его особенности, чтобы изображение получилось более узнаваемым. Женщина же хочет, чтобы я ее нарисовал похожей, но красивой. Как бы ты ни нарисовал женщину, она все равно обидится, поэтому я стараюсь этого не делать. Однажды я был в Мюнхене на выставке с коллегой Сашей Сергеевым. К нам подошла журналистка из какой-то очень серьезной газеты. Поверьте мне, она была очень некрасивой. Но у нее была замечательная соломенная шляпка. Она нас попросила нарисовать ее. Я отказался. А Саша согласился. Что он сделал? Он нарисовал ее сверху: нарисовал ее шляпку, а из-под шляпки торчал кусочек носа – чтобы лица не было видно. Нос похож, шляпка похожа – журналистка пришла в восторг. Вот такой выход Саша нашел, я был под впечатлением. Но что касается правильных лиц, их рисовать очень трудно – не за что зацепиться. Сложно было в свое время рисовать Касьянова. У него совершенно правильные черты лица, все уравновешено, гладко – кошмар для карикатуриста.

Вы говорили, что лучшее образование для карикатуриста – техническое. Почему?
– Юмор возникает, когда вы сначала анализируете, а потом синтезируете. А сочетание «анализ+синтез» – это основа технического образования. Техническое образование способствует развитию системного мышления. Карикатура в каком-то смысле – это изобретение. Вы придумываете трюк. Ситуации, которая ложится в основу вашей карикатуры, нет в действительности – это ваше изобретение.

Для карикатуры важно хорошее чувство юмора, при этом я слышала, что карикатуристы довольно мрачные люди. Это как с клоунами?
– В общем-то, да. Клоун и так на манеже выкладывается, а вы хотите, чтобы он еще и дома юморил? Да он же устал. То же самое с карикатуристами. У него все уходит в рисунок. Карикатуристы не умеют особо держать общество, юморить в компании, каламбурить. Я не знал ни одного карикатуриста, который был бы душой компании.

Что еще требуется карикатуристу, кроме хорошего чувства юмора?
– Хорошее образование. Карикатурист должен знать и музыку, и литературу, и обычаи. Например, я захочу нарисовать мексиканца, но ничего о них не знаю. Я нарисую человека в шляпе, а мне потом скажут: «Какой же это мексиканец, когда у него на голове совершенно бразильская шляпка!» Мне нужно быть очень точным, чтобы с одного взгляда читалось, кто изображен на картинке. Важны мельчайшие детали. Картинка должна читаться в течение 3-5 секунд: читатель бросил взгляд, понял, улыбнулся. Все. Если этого не произошло, если читателю что-то непонятно – значит, карикатурист не справился.

Вы много рисовали карикатур для англоязычных изданий. Как шутить в картинке так, чтобы иностранец понял и посмеялся?
– Многие визуальные образы взяты из литературы – начиная от сказок, кончая Библией. У американцев в основе образования лежит Библия. То есть вы приезжаете в Штаты, а там везде Библия, даже в гостинице. Поэтому американцы часто цитируют Библию, берут образы оттуда. А в Европе, например, в основе образования – античность. Троянский конь, кентавр. И такие вещи надо учитывать. У меня был американец, который смотрел на моего кентавра и спрашивал: «А это кто такой?»
Если я хочу, чтобы американец рассмеялся, я не должен брать идиомы русского языка. Исключено. Он их не знает. Я не могу сыграть на «моя хата с краю» или «своя рубашка ближе к телу». Я не могу обыграть Колобка – они не знают, кто такой колобок. Даже с Красной Шапочкой нужно быть осторожным. У нас Красная Шапочка может носить любой головной убор – и беретик, и шапочку, и что угодно. А в Америке каждый американец с детства знает, что Красная Шапочка носит только капюшон (red riding hood, дословно – «красный капюшон»). И американец не понимает, что девочка в красном беретике тоже может быть Красной Шапочкой.

Как расстрел редакции карикатурного журнала Charlie Hebdo повлиял на вас, на ваших коллег?
– Я прошлой осенью был на фестивале редакционных карикатуристов во Франции. Нас охраняла полиция на каждом шагу. Ехал автобус с карикатуристами, весь окруженный полицейскими мотоциклами. На том фестивале были карикатуристы из 35 стран, и все в один голос сказали, что после Charlie Hebdo работать стало сложнее: издательства стали к карикатуре относиться с опаской. Редактор газеты больше не может предугадать, как прочтут карикатуру, какие могут быть последствия. Раньше к карикатуре относились как к несерьезному жанру. А когда пришла кровь, поняли, что у этого несерьезного жанра могут быть очень серьезные последствия. В России многие редакции отказались от карикатур.

Сам я никогда не рисую картинки, связанные с религией или национальностью. Как бы ты ни нарисовал, предположим, Карабах – одна из сторон обязательно обидится. Подобная карикатура не работает на решение проблем, она работает, как бензин в костер. У каждого карикатуриста есть свои ограничения, и это – мои.

Артисты театра относятся к артистам цирка со снисхождением. Есть ли такой же момент с художниками и карикатуристами?
– Конечно. Художники считают, что карикатура – это что-то не очень серьезное, печатается только в самом конце журнала. Они считают, что пока они работают на вечность, мы только развлекаем публику. В Русском музее однажды была выставка карикатуристов, и мне долго пришлось объяснять искусствоведам, что карикатуры – тоже искусство. Серов, например, хоть и запомнился картинами, рисовал и карикатуры.
В России нет никаких книг по карикатуре, никаких серьезных искусствоведческих исследований. На Западе карикатуристы выставляются в музеях, считаются классиками. В России же нет ни одного музея карикатуры. В Польше есть музей, в Голландии есть, в Швейцарии их несколько, а у нас ни одного. В России другое отношение не только художников, но и общества к карикатуре. У нас нет учебных заведений, где обучают карикатуре, комиксам. С советских времен считается, что комиксы, карикатура – это гримаса капиталистического мира. А в Южной Корее, к примеру, порядка 150 учебных заведений, специализирующихся на карикатуре.

В свободное от работы время вы пишете карикатуры на философские темы. Вы называете себя «художником-философом, рисующим на вечные темы». А вы рисуете что-нибудь на еврейские темы?

– Один раз мои работы выставлялись в музее карикатуры в Варшаве. У меня нет ни одной работы на еврейскую тему, но в каталоге музея было написано: «У Богорада очень грустные еврейские глаза, и он рисует все через эти грустные еврейские глаза». Все мои работы были признаны еврейскими по смыслу и по настроению, хотя там не было никаких пейсов. Как я сам себе объясню это? Понятно, что опыт и бремя жизни определяют состояние. Для меня еврейский художник – это не тот, кто рисует местечко, пейсы, какие-то атрибуты. Это особый взгляд на мир. И печальный, и веселый. В общем, они там, в Варшаве, моментально все определили. От себя не убежишь, как говорится.