Он был бы миллионером, если бы не революция 1917 года, но стал знаменитым фтизиатром, объявив своим личным врагом туберкулез. В год своего 85-летия заслуженный врач Украины, журналист и одессит в седьмом поколении Леонид Авербух выпустил книгу воспоминаний. А в интервью Jewish.ru рассказал, как его тетушки жили в дореволюционной Одессе, что взяла его мама в эвакуацию в Ташкент и где он встретил Анну Ахматову.

В своей книге вы приводите массу имен, подробностей, фактов о военном времени. Вы же были еще ребенком, как удалось все запомнить?
– Мне, наверное, по наследству передалась хорошая память. У моего дяди, например, она была прямо-таки феноменальной. Я испытывал мучение на его похоронах, когда зарывали в землю информацию, которая содержалась в его мозгу. Я мечтаю, чтобы изобрели способ записи содержательной информации с мозга. Но в войну я уже был не ребенком – скорее подростком, мне было 11–14 лет. Война – время тяжелое и интересное. Мы испытывали колоссальное нервное напряжение, и происходящее отпечатывалось в памяти.

Было страшно?
– Да, но страх ребенка и страх взрослого, как говорят в Одессе, две большие разницы. Детский страх всегда сопровождается любопытством.

Эвакуация, бомбардировки, голод, возвращение в освобожденную Одессу. Какое военное переживание стало самым ярким?
– Безусловно, личностное – Ахматова. В своей книге я описал, как в Ташкенте в переполненном трамвае видел Анну Андреевну. Правда, осознал и оценил эту встречу я гораздо позже.

В каком году это произошло?
– В 1943-м. Помню, как кондуктор-узбек объявил: «Следующий остановка – Лермонтовский», и в вагон поднялась величавая женщина лет пятидесяти. Кто-то прошептал: «Ахматова». И хотя я был мальчиком, как сейчас говорят, продвинутым, ничего мне это имя не сказало. Но вечером я поведал об этом эпизоде маме, и она рассказала мне о той, кого мне посчастливилось увидеть, и наизусть прочитала «Сероглазого короля». Вообще, в эвакуации была масса интересных личностей. Разве можно забыть Михоэлса и артистов Еврейского московского театра. В Ташкенте в эвакуации оказалось огромное количество театров и актеров. Осталась масса ярких, хороших впечатлений. Я обо всем этом и пытался писать.

В книге вы пишете, что, эвакуируясь из Одессы, ваша мама – фтизиатр и рентгенолог, взяла всего один узелок, в который положила лишь кандидатскую диссертацию. Это меня поразило!
– Ну что вы, не только диссертацию. Еще прихватила мои школьные грамоты. В эвакуации мама продолжила профессиональную деятельность и защитила кандидатскую степень. Впрочем, она даже по дороге в Ташкент работала по специальности. Мы попали в казачью станицу, где нас подселили к семье Кулик. Три-четыре недели, что мы там провели, мама работала рентгенологом в местной районной больнице. Ее очень полюбили и сотрудники, и пациенты. С утра к рентгенкабинету выстраивались очереди местных жителей, которые просили «профессора из Одессы» «посмотреть их на рентгене», даже если у них не было для того никаких оснований.

Мама всех принимала?
– Да, она была убеждена в необходимости раннего выявления туберкулёза среди практически здоровых лиц. Заведующий райздравотделом, 30-летний красавец-казак, уговаривал маму остаться, обещая спрятать «в случае чего», но вообще, «германец до Кубани не дойдет». Хорошо, что не послушали.

Как ваша мама вообще стала фтизиатром, как поступила в университет? Насколько это было реально женщине, еврейке?
– Мама Мальвина Григорьевна Зальцберг родилась 29 апреля 1899 года в Одессе. Ее родители дали своим четверым детям приличное образование. Вначале мама училась в частной еврейской гимназии Марии Лейбензон, близкой родственницы семьи, а завершила среднее образование в 1917 году в известной одесской гимназии Шилейко и Рихтер. Здесь, безусловно, была и процентная норма, и экзамены, но ей удалось поступить. И училась она хорошо. Процесс осложнял только отвратительный почерк и предмет – Закон Б-жий, который она как еврейка не изучала, но на уроках должна была присутствовать. Скучала и, видимо, шалила, за что неоднократно ее выгоняли из класса. После окончания гимназии мама поступила на медицинский факультет Новороссийского (Одесского) университета, окончила курсы медицинских сестер, и с 1920 года работала сестрой, исследуя туберкулёзные очаги на базе амбулатории-попечительства «Белый Цветок». Затем уже трудилась там врачом. «Белый Цветок» стал, кстати, прообразом будущих советских противотуберкулёзных диспансеров, прекрасно зарекомендовавших себя. В 1924 году мама перевелась во вновь созданный Одесский научно-исследовательский институт туберкулёза на улице Белинского, где проработала много лет.

Авторитет защитил ее от гонений во время «дела врачей»?
– Хотя одесситы и говорили «самый лучший рентгенолог по лёгким Зальцберг», но маму ни ее профессионализм, ни безупречная репутация не спасли. В 1953 году после почти 30-летней работы ее вынудили уволиться. Мама была подвергнута гнусной травле, инициатором которой был её ученик. Человек, которого, по иронии судьбы, мама сама готовила в качестве преемника, возила на конференции и съезды за свой счет. Он добился ее ухода, но занять ее место руководителя так и не смог. А мама стала заведующей рентгенотделением больницы моряков, а потом и вовсе ушла на пенсию.

А вы часто страдали от антисемитизма?
– Бывало, но сказать, что страдал – не могу, другие страдали больше. Единственное, когда я начал готовить диссертацию, меня предупредили, что остаться на кафедре я не смогу. А вообще, мне везло. После окончания института я уехал по распределению в Белоруссию. И когда в 1952 году возникло «дело врачей», меня пытались обвинить в покушении на агронома, которому я накладывал пневмоторакс и спас после осложнения, но у пациента ухудшилось зрение. Сам пациент претензий не имел, но его жена написала жалобу. Следователь дал мне ее прочитать, а там все стандартно: «Врач... еврей... убийца... Хотел нанести ущерб социалистическому сельскому хозяйству. Не вышло. Но искалечил... Прошу привлечь...» Но мне повезло – отпустили. Как позже выяснилось, помог второй секретарь Малоритского райкома партии Дмитрий Сергеевич К., который у меня получал такую же процедуру. «А отчего же он на меня не покушался?» – спросил он прокурора. «А Вы-то при чём?» – недоумевал тот. «Но я же главнее колхозного агронома, а я у него тоже каждую среду “поддуваюсь”!» Так эта неприятная история и закончилась.

В книге у вас много и смешных историй, например, про тетушек – Ракету и Ведету.
– Да, это Лиза и Ривка – сестры моей бабушки Эстер Авербух, в девичестве Гольдштейн. Лизу в семье называли Ведета, потому что она постоянно приговаривала «ведь это». А Ривку звали Ракетой за исключительную стремительность в разговоре и действиях. Тетя Ведета вышла замуж на богатого одесского еврея Боруха Шера, а Ракета – за киевского коммерсанта Давида Бендерского. Детей у Бендерских не было, они взяли на воспитание сестру моего отца Розочку Авербух. С тетей Ракетой и правда связано много семейных историй. Например, однажды она приехала на консультацию в Москву к известному юристу Плевако. С собой взяла любимую воспитанницу. Впоследствии тетя Роза вспоминала богатую квартиру адвоката. Плевако беседовал с тетей Ракетой на французском. А когда провожал к двери, она вспомнила, что не расплатилась. Извинилась, приподняла пышную юбку и достала пачку ассигнаций из-под розовой подвязки. Или другая история. У ее мужа, Давида Бендерского, была молодая любовница – белошвейка, для которой он снимал квартиру. И произошла трагедия: известный предприниматель скончался прямо на ложе любви. Девушка первым делом позвонила его жене. Когда стемнело, тетя Ракета прислала двух приказчиков, знаете, таких раньше называли «полтора жида», они тело патрона одели и перевезли домой. И киевская пресса напечатала некролог о безвременной кончине уважаемого человека… в кругу семьи. Кстати, единственной наследницей Бендерских была моя тетя Роза, у нее своих детей не было, так что, если бы не переворот 17-го года, то я, как единственный племянник, стал бы миллионером.

Но вы стали замечательным врачом. Насколько актуальны вопросы туберкулеза сейчас, при современном уровне медицины?
– Актуальны и будут актуальны всегда, ибо туберкулез имеет тысячи лиц. И эти лица постоянно меняются. Сейчас основными проблемами являются лекарственно-устойчивый туберкулез и ко-инфекция туберкулез-ВИЧ. Сегодня обе эти формы практически не излечимы.

Вы же не только лечите пациентов, но и активно занимаетесь просветительской работой. Даже создали уникальный для Украины музей борьбы с туберкулезом. Преемник есть?
– Это то, что меня мучает постоянно. В музее много артефактов, памятных предметов, книг, документов, носителей информации, ценной для будущих поколений. Мое чувство ответственности перед историей сводилось к тому, что я считал нужным это сохранить. Я пытался создать музей еще в советский период – тогда рабочие музеи были в моде, но у меня почему-то не получалось. Но в день, когда была запрещена компартия СССР (а я не был членом КПСС), я вошел в помещение, где находилось бюро диспансера, и сказал, что здесь будет музей. Основную часть коллекции я собрал за полгода. Кстати, один из экспонатов музея – том кандидатской диссертации, который мама увозила в эвакуацию. В настоящее время, мне кажется, преемник наметился. По крайней мере, проявил интерес к музею. Посмотрим.