В эксклюзивной беседе с нью-йоркским корреспондентом Jewish.ru участник легендарного «Самолётного дела» Юрий Фёдоров объяснил, зачем он пошёл на захват самолета, ради кого отсидел двадцать лет в лагерях и почему никогда не боялся КГБ.

Юрий Федоров живет в американской глубинке – в затерянном среди Катскильских гор маленьком городке Флейшманнс, что в центральной части штата Нью-Йорк. До финансовой столицы мира всего три часа езды, но Флейшманнс – это совсем другой мир с лесами, озерами и горными речками, стекающими к Гудзону.

Федорова легко принять за одного из трех сотен соседей – он тоже живет в деревянном и довольно обветшалом, зато собственном доме с красивым садом. И главное – тоже бородат и одет во фланелевую рубаху. Что он русский, можно определить лишь по акценту, хотя по-английски он говорит очень неплохо – особенно для человека, проведшего 20 лет в мордовских лагерях.

Катскильские горы – излюбленное место отдыха нью-йоркских евреев. Их даже прозвали Еврейские Альпы. Они усеяны пансионатами и домами отдыха, и евреи, устав от суеты мегаполиса, приезжают сюда летом подышать свежим воздухом, а заодно послушать выступления любимых артистов и комиков, гастролирующих в это время по санаториям в Еврейских Альпах.

Флейшманнс, к слову, облюбовали сатмарские хасиды сразу после того, как эта община перебралась из Венгрии в США в 1946 году. И без трений между сатмарскими хасидами и отдыхающими тут нью-йоркскими евреями не обходится: как известно, сатмарские хасиды не признают Государство Израиль, а многие американские евреи, напротив, всеми силами его поддерживают.

Похоже, что судьба русского человека Юрия Федорова навсегда будет связана с евреями и Израилем. Еще в 1970 году он принял участие в знаменитом «Самолетном деле» – попытке еврейских активистов, которых не выпускали из СССР, захватить пассажирский самолет и угнать его в Швецию. За это Фёдоров получил пятнадцать лет лагерей по статье «Измена Родине» и отсидел от звонка до звонка, как и другой участник этой акции, украинец Алексей Мурженко.
– Всех других, кто по нашему делу сидел, постепенно обменяли или выкупили, – рассказывает мне Фёдоров, сидя за столом на террасе. – Кого на советских шпионов, попавшихся за рубежом, а кого – на оборудование. А мне еще во время следствия майор КГБ сказал: «Вы с Мурженко будете сидеть до конца».
Наверно, чтобы неповадно было связываться с евреями.

Попал Фёдоров в еврейскую компанию благодаря своему другу и подельнику Эдуарду Кузнецову – одному из организаторов угона самолета. Первые сроки они все получили еще в начале 1960-х – за антисоветскую деятельность, выразившуюся в создании подпольного диссидентского кружка и производстве самиздатовских листовок. После выхода они поняли: в Советском Союзе у них спокойной жизни не будет и вскоре их снова посадят. Но поскольку из СССР их не выпускали, они решились на побег. И Фёдоров вместе с ними.
– Это была для нас просто возможность уехать из страны, – объясняет Фёдоров.

Они планировали скупить все билеты на один из внутренних регулярных рейсов, ворваться в кабину пилотов, связать экипаж и угнать самолет в Швецию. Член группы Марк Дымшиц, без сомнения, справился бы с управлением самолетом.
– Почему Швеция, а не Финляндия, до которой лететь ближе? – спрашиваю я у Фёдорова.
– Из Финляндии нас бы выдали обратно в СССР.

Но о плане побега знали очень многие отказники, за которыми пристально следил КГБ, да и диссидентская среда была нашпигована стукачами, так что вскоре информация о подготовке к похищению самолета дошла до Лубянки.
– Мы чувствовали за собой слежку. Понимали, что нам не дадут уйти за границу, – рассказывает Федоров.
– Зачем же тогда решились идти на захват самолета? – удивляюсь я.
– Дабы мир узнал о том, что советские евреи борются за право выехать в Израиль и даже готовы пойти на крайние меры, – объясняет мне Фёдоров.

Задержали их всех уже непосредственно в аэропорту. Потом был арест, суд и смертный приговор для Кузнецова и Дымшица, который потом под давлением возмущенной мировой общественности бал заменен на пятнадцатилетние сроки заключения.
– Действия под наблюдением КГБ, конечно, были в чистом виде жертвой. Эдик Кузнецов решил, что мы будем исполнять наш план до конца. А его срыв будет иметь даже большее значение, чем реализация, – делится со мной воспоминаниями Фёдоров. – Если бы люди в КГБ были мудрее, то они бы дали нам улететь и получили бы отличный материал для пропаганды. Но они решили нас брать.

Вообще-то, Федоров не любит говорить о себе и вспоминать то время – он по жизни молчалив. Натура ли у него такая, или же долгий срок отсидки приучил его к молчанию – сказать трудно. И уж тем более не любит говорить за других – это точно лагерное. Сколько я его ни спрашивал о других участниках «Самолетного дела», в ответ получал неизменное:
– Про других ничего не знаю. Могу отвечать только за себя.

Он и в Америке много времени проводит в одиночестве, а компанию ему изредка составляют многочисленные коты и кошки: свои и приблудные, полудикие и промышляющие охотой на мышей и кроликов в соседских садах – благо заборов во Флейшманнс ни у кого нет, и это главное, что отличает дачи в этом местечке от классических советских.

Маленький тощий котенок, слепленный из рыжих, черных и белых лоскутков, не дает нам покоя и постоянно запрыгивает на стол. Федоров его терпеливо, без тени раздражения, снимает и спускает обратно на дощатый пол. У котенка, к слову, нет имени – Фёдоров не дает имён приблудным, уважая их статус диких животных.

Евреев-подельников Федорова освободили раньше срока. В 1979 году семь участников заговора, включая Кузнецова и Дымшица, были обменены. В 1981-м обменяли еще одного. Федорову и Мурженко предстояло отсидеть еще четыре года, но освобожденные подельники о них не забыли – под давлением Кузнецова за них стала хлопотать вся мировая еврейская общественность.
– Евреи и Израиль мне всегда помогали. Я всегда чувствовал эту поддержку, – говорит Фёдоров. – Благодаря этой поддержке меня не могли убить в лагере, она спасала от «несчастных случаев» – если бы я погиб, началось бы международное расследование на высшем уровне с запросами из-за границы в адрес советского правительства. Ни властям, ни уже тем более лагерному начальству такой скандал был не нужен. Поэтому я мог быть с начальством тверд и открыто говорить: «Да, я антисоветчик». Если не держаться твёрдой позиции, то они начнут с тобой играть и искать способ совсем сломать.

После освобождения Фёдоров, как опасный рецидивист, был направлен под административный надзор в город Александров, но и там еврейские активисты его не оставили – встретили его, купили ему там дом и собрали денег на первое время. Но сразу возникла другая проблема:
– Нужно было немедленно устраиваться на работу, чтобы не попасть под статью о тунеядстве, – вспоминает Фёдоров. – Но посмотрев на мои сроки и судимости – антисоветская агитация и измена родине, – на работу меня брать никто не хотел.
И опять перед Федоровым встала та же дилемма – садиться или уезжать? Сомнений, что снова упекут, не возникало, а местный александровский кагэбэшник ему в открытую сказал:
– Поедешь в Москву – сядешь.

Попытаться эмигрировать во второй раз Федоров решил без крайних мер – взял одно из многочисленных приглашений, которые ему слали из Израиля борющиеся за его вызволение из Союза евреи, и подал документы в ОВИР. Естественно, ему довольно долго портили нервы и в результате отказали.
– Я позвонил в Москву знакомым еврейским активистам и рассказал им об отказе. Телефонная линия была на прослушке. На другой день меня вызвали и сказали: «Мы тебя не задерживаем. Можешь ехать, когда захочешь».

Выпуская Фёдорова, советские власти, вероятно, хотели избежать нового витка кампании за его освобождение на Западе, которая при содействии еврейских активистов без сомнения началась бы после формального отказа на выезд.
– Этот вопрос решался на самом верху. Выпустили меня и еще нескольких сидельцев. Наш рейс в Вену был настолько пустой, что я смог взять с собой собаку, – вспоминает он.

Фёдоров уехал из СССР по израильской визе – как любой советский еврей. Но до Израиля, как и многие из них, не доехал – встретивший его в Вене Кузнецов посоветовал ему ехать в США. Однако друзей в Америке за долгие годы жизни там Фёдоров не нашел. Все его друзья– в Израиле, в России. И в прошлом. Основав благотворительный фонд, Фёдоров помогает нуждающимся советским диссидентам: в России сегодня до них никому нет дела, и на их мизерные пенсии никак нельзя ни выжить, ни поправить подорванное за долгие годы тюрем и лагерей здоровье.

Уже много часов мы сидим на веранде и пьем чай, а мимо нас на своих грузовичках проносятся фермеры, плотники и другие местные жители. Евреев за рулём не видно – была суббота. Сразу за дорогой начинается желто-красный осенний лес, поднимающийся к ярко-синему небу по крутому склону. И наконец я задаю свой главный вопрос Фёдорову: что он думает о «Самолётном деле» сейчас, спустя почти полвека?
– Мы подали людям пример – показали, что с системой можно бороться. И это было самое важное, – отвечает он.

Действительно, после нашумевшего «Самолетного дела» начались определенные послабления для желающих эмигрировать евреев. В 1970 году из СССР выпустили всего тысячу евреев, в 1971-м – уже тринадцать тысяч, в следующем – более тридцати тысяч. А в 1974 году выпустили и нашу семью. Так что Юрий Федоров изменил и мою судьбу.