В эксклюзивном интервью Jewish.ru участник легендарного ВИА «Песняры» Александр Виславский объяснил, почему этот советский ансамбль был флагманом мировой эстрады, и рассказал, куда пропали дерзость и вызов белорусской сцены.

Каково быть участником ансамбля «Песняры», когда он – символ советской эстрады?
– Я проработал с «Песнярами» с 1987-го по 1991-й и потом ещё один год в студии ансамбля. Главное, чему я там научился – пахать. Сейчас я преподаю, и мои ученики когда говорят: «Ой, мы та-а-ак устали!» – я отвечаю: «Не смешите, а то у меня треснет губа».

В 1985 году я пришёл в молодежную студию ансамбля «Песняры». И где-то около года там протусовался: мы организовали с ребятами ансамбль и год просуществовали при нашей филармонии как группа «Проспект». Потом развалились, и музыканты разбрелись по разным коллективам. Я пришел к руководителю ансамбля «Песняры» Владимиру Мулявину, а он мне сказал: «Я тебя год не видел. Не знаю, как ты поешь, как пишешь». Я написал одну аранжировку, спел песню, поиграл с оркестром на клавишных – и меня взяли в основной состав.

Началась работа, и я до сих пор пожинаю её плоды. Я был аранжировщиком, играл на клавишных инструментах, пел. Я был универсальным солдатом – заменял практически любого. Это был лучший ансамбль Советского Союза, и попасть туда было практически невозможно. Это был флагман советской эстрады, ну и, в общем-то, мировой. Явление, огромный пласт национальной культуры.

Как вы тогда туда попали?
– Моя жизнь была связана с «Песнярами» с самого детства. В 1970-х годах я пел в хоре мальчиков при Белорусской консерватории. Мы выступали на правительственных концертах, а Мулявин отбирал талантливых детей. И вскоре появился мультфильм «Квака-задавака», который озвучивали «Песняры», и я уже там пою в хоре.

А дальше пришлось очень много работать. Расписание в «Песнярах» было плотным-плотным: ночами я писал аранжировки, практически каждый день были репетиция и концерты. Никаких фонограмм! Все выкладывались, выворачивались наизнанку – это был такой социалистический капитализм. Мы иногда не понимали, какой день недели нынче, где сегодня концерт. Были у нас специальные люди, которые будили нас в гостинице, ставили под душ, наливали кофе или чай, давали бутерброд и – вперед на сцену! Физически это очень сложно было – каждый день переезды. Я в отпуске не был ни одного дня за те годы.

Сначала «Песняры» были одни, но потом появилось несколько групп, эксплуатирующих название «Песняры» и сложившийся образ. Как так получилось?
– Состав особо не менялся до 1991 года, а потом уже началась текучка. Одни работали пару месяцев, вторые – по полгода, третьи – даже год. Я уехал за границу работать в оркестре Финберга, а когда вернулся, то было уже 4-5 коллективов под этим именем. Особого творчества уже не было, но люди ходили на концерты. Они и сейчас гастролируют, но изначальная кошерность коллектива потерялась. Это уже какие-то отголоски, на мой взгляд.

Слушая концерт в минских клубах «Хулиган» или «Репаблик», можно обнаружить, что современная белорусская музыка полна дерзости и вызова.
– Я с вами не согласен. Иной раз слушаю, и мне кажется, что это какой-то совковый пережиток – отрыжка отрыжки, калька с кальки. Очень мало самобытности, да и новых идей как таковых особо нет. Практически 90% уходят в пошлятину – больно смотреть, как хорошие и толковые певцы и певицы попадают в эту систему и деградируют. Всех одной гребёнкой я, конечно, не хотел бы. Толковые музыканты имеются, но они категорически не хотят в «ящик». Мы не можем стоять рядом с бездарями-фонограмщиками. Как сказал Валера Дейнеко: «Талантам надо помогать, а бездари прорвутся сами».

Мало что известно о вашей семье. Расскажите?
– Я сейчас живу с женой. Она у меня скрипачка, преподаватель, но помогает мне как мой секретарь: она ведет все записи, курирует мои встречи, интервью, съемки. Обо мне сейчас документальное кино снимают. Родители у меня рабочие. В маме течёт еврейская кровь, в папе – немецкая. Мама еще маленькой девочкой в сталинском лагере оказалась, потому что бабушкина семья попала под раскулачивание. Перед самой войной её арестовали и отправили в лагерь.

Знаете, бабушка была очень красивая. И очень сильная. Еврейка, но всегда скрывала это. Бабушка умудрилась бежать из лагеря вместе с моей мамой и моей тетей. Она рассказывала, как они плыли на какой-то барже без документов, и красноармейцы, проверявшие пассажиров, просто пожалели их. И только они добрались до Беларусии – началась война. Они пережили всю оккупацию.

Она рассказывала вам про оккупацию?
– Мать говорила, что партизаны были разные и немцы были разные: днём от одних прятались, ночью – от других. В семье это обсуждалось, но под покровом страшной тайны. Мама с нами, она, слава Б-гу, жива. Она совершенно в здравом уме, но всё равно прячет сухари под подушку – на всю жизнь осталась эта привычка голодного детства. Я знаю много подобных историй. Мы с женой её заначки находим и вытряхиваем незаметно.