В эксклюзивном интервью Jewish.ru литературный критик Галина Юзефович рассказала, почему Пелевин лучше всех, на кого из новых авторов стоит обратить внимание и как смириться с тем, что дети мало читают.

Не могу не начать с вопроса в лоб: что читать-то сейчас из русской литературы?
– В какой-то момент была ситуация, когда придешь в книжный магазин, а там одна Улицкая. Придешь через четыре месяца, а там опять Улицкая, но уже другая её книга. Было ощущение замершего времени, когда одни и те же имена, никаких новых нет и, видимо, не будет. Литература остановилась, забронзовела, это было довольно травматично лично для меня. В последние 3-4 года стали появляться новые имена – не то чтобы все они прям однозначно прекрасны, но они есть. В прошлом году мне очень понравилась книга молодой петербургской писательницы Ксении Букши. Это совершенно замечательный сборник рассказов, объединенных в одну сюжетную конструкцию. Называется «Открывается внутрь». Я полюбила книгу Дарьи Бобылевой «Вьюрки» – странный, удивительный, необычный русский народный хоррор. Потрясающий сборник прозы Натальи Мещаниновой вышел, Дмитрий Глуховский вдруг – бах! – и написал крутейший роман. Кристина Гептинг, ее совершенно чудесный небольшой роман «Плюс жизнь», очень яркий – про мальчика из провинции, болеющего СПИДом. Это коллизия – провинция, ВИЧ-инфицированный от рождения, его жизнь. И при этом не чернуха совершенно, а какая-то очень милая, трогательная, местами очень смешная проза. Наконец, в общем, уходит фиксация на прошлом, когда все хотели написать про наш тяжелый ХХ век. Появляются какие-то более живые, актуальные, симпатичные, молодые тексты людей, которых мы еще не знаем.

На последнего Пелевина вы написали довольно сдержанную рецензию и опубликовали рейтинг его произведений, который возглавила «Священная книга оборотня». Помню, несколько лет назад вы писали, что этот роман всего лишь «оправдывает ожидания». Что изменилось?
– «Священная книга оборотня» вышла в 2004-м, у нас тогда были совершенно другие ожидания и от литературы, и от Пелевина, и от окружающей жизни. Мы жили в другом мире. Литература – это такое искусство, которое видится отчасти и на расстоянии. Мы можем ее воспринимать синхронно сиюминутно, а потом проходит время, и мы можем смотреть уже спокойно, менее вовлеченным взглядом. Издали понимаешь, что, возможно, в романе не хватало актуальности, которая была в «Generation “П”» и которая так и поразила всех, настолько это остро и живо было, и вовремя. Может быть, там не хватает и язвительной сатиры. Но прошло 15 лет, и «Generation “П”» перечитывать неинтересно, незачем, а «Священная книга оборотня» до сих пор воспринимается как литература, ее читать интересно, она не разочаровывает. Скажем, два года назад мне смертельно понравился «iFuck 10». До сих пор считаю, что это выдающееся произведение, но теперь впечатление несколько померкло. Не потому что текст ухудшился, а потому что жизнь с тех пор изменилась, и то, что тогда было попаданием в «яблочко», сейчас считается общим местом.

Вы писателя Пелевина сами для себя как оцениваете?
– Он самый умный из писателей, пишущих сегодня на русском. Есть люди, которые пишут лучше, есть люди, которые умеют более сложно и увлекательно выстроить сюжет, но авторов, которые бы думали интереснее, у нас, кроме Виктора Олеговича, нет. Он для меня не писатель-беллетрист, а философ, культуролог, осмысливатель нашей сегодняшней жизни. То, что он выбрал для этого форму художественной литературы – случайность. Он с тем же успехом мог писать эссеистику или философские трактаты.

Легко ли современному автору стать массовым столь же быстро и широко, как это случилось с Пелевиным?
– Шансов примерно ноль. И дело не в том, что эти авторы чем-то хуже, а в том, что самая главная тенденция, которую мы наблюдаем со всех сторон, – это тенденция к распаду крупных общностей. Бестселлер в начале нулевых и бестселлер сегодня различаются на порядок. В начале нулевых годов нормальный тираж был от 50 тысяч экземпляров, а сейчас такой себе только Пелевин позволить и может. Книг выходит больше, но каждая из них продается меньшим количеством экземпляров, потому что читатели разбегаются по своим маленьким пузырькам – знаете это ужасное слово «микроинфлюэнсоры»? Я преподаю девятый год – в «Вышке», совместном бакалавриате ВШЭ и РЭШ, в бизнес-школе Сколково – и каждый год прошу студентов написать небольшой списочек того, что они за последние N лет прочитали не по школьной программе. С каждым годом я вижу все меньше пересечений в этих списках, при том что ребята, которые их заполняют, из очень схожей среды, с похожим бэкграундом. Вот если бы мы с вами начали составлять такой список, то я думаю, пересечений было бы процентов 70. Мы все читали одно и то же. Существовала в том числе культурная повестка. Сейчас все читают разное. В этом нет ничего хорошего или плохого, это наша новая реальность, которую надо обживать. Пелевин – реликт прежней эпохи, когда существовали большие, глобальные, единые для всех месседжи. Сейчас, наоборот, есть запрос на узко таргетированную аудиторию: литература для девочек 12–14 лет, литература для девочек 12–14 лет, которые ходят в черном.

Сколько книг вы прочитываете за месяц? Может, какие-то специальные техники используете?
– В месяц я читаю порядка 5000 страниц – 10–12 книг среднего размера, посвящаю этому от 2 до 6 часов в день. В скорочтение как методику я не очень верю. Чтение – это чисто механика, мы все читаем, предугадывая, – чем лучше механизм угадывания разработан, тем быстрее и точнее ты формируешь догадку. Нужно просто больше читать. Поскольку большую часть книг я читаю по работе, у меня есть несколько способов ознакомления. Если собираюсь просто упомянуть книгу, и мне надо с ней просто ознакомиться, то я читаю очень быстро и свой предугадывательный механизм разгоняю на максимум. Это чтение довольно беглое и поверхностное, недостаточно глубокое, чтобы выкатить какой-то осмысленный анализ. Если я собираюсь писать развернутый текст, то нарочно себя замедляю, не позволяю проглядывать, фиксируюсь и читаю максимально медленно. Когда я хочу прочитать книгу, но у меня нет никакого желания с ней близко знакомиться, могу ее прочитать буквально по первым предложениям абзацев. Но книги вообще ориентированы на разные способы чтения. Тексты с интригой читаются быстро, потому что читатель торопится её разгадать, а бывает проза медленная, где много петелек и зацепок, она, наоборот, рассчитана на вдумчивое чтение.

Скажем, любимого мною писателя Зебольда нельзя читать быстро, потому что это не имеет никакого смысла. Поскольку я читаю курс по современной литературе, там нет никакой обязательной программы. Какую книгу я сочту важной, такую и будем проходить со студентами. Я могу взять «Тайную историю» Донны Тарт, а потом решить перечитать «Щегла». Мне Б-женька послал очень хорошую, истинно еврейскую память. Если бы я была еврейским мальчиком, и мне надо было выучить Талмуд, я бы точно выучила. У меня нет проблемы восстановить сюжет в памяти. Я перечитываю, чтобы найти в любимом тексте какие-то мелочи, которые, может быть, проглядела, чтобы найти что-то такое неочевидное, что-то за текстом. Сверить свои ощущения тогдашние со своими ощущениями теперешними. Это еще один режим – повторного чтения.

Ваша задача как литературного критика, она в чем?
– Я на стороне читателя, мой непрямой опосредованный работодатель – он. Моя задача – разговаривать с ним о книгах. С читателем, который время от времени читает, но не имеет возможности перебирать по крошечкам весь этот огромный массив текстов, который на него сегодня катится. Который, к тому же, новой литературы наверняка побаивается: «А вдруг она трудная? А вдруг я ничего не пойму? Нет уж. Лучше я Ремарка перечитаю». Вот к такому читателю я прихожу, беру за руку, буквально, и говорю: «Не бойся, дружок, это ничуть не страшнее Ремарка. Сейчас я покажу тебе всё, а дальше ты сам разберешься». Вот примерно так можно описать мою работу.

Вы писали как-то, что ваши сыновья мало читают. Как пережили такое?
– Мои дети относятся к категории «условно читающих», младший ребенок может прочитать две книги в месяц. Выглядит мало, особенно если с собой сравнивать, но если посмотреть на детей по сторонам, то окажется, что вовсе не мало. С первым сыном я, конечно, была фрустрирована, потому что думала, он сейчас будет читать, как я, и мы с ним наконец все обсудим. Но, в общем и целом, мне было довольно легко с этим сжиться. Почему мы хотим, чтобы дети читали? Мы хотим разделить с ними наш культурный опыт. Чтобы у нас были какие-то теплые точки соприкосновения, чтобы мы разговаривали понятными друг другу цитатами, чтобы у нас была какая-то общая система образов, которые мы используем, и нам не нужно их переводить. Вот эта единая кодовая система. Причем литература для нашего поколения – ужасно важная, но не единственная кодовая система. Просто мы за нее цепляемся, потому что она для нас самая простая и органическая, для меня – точно. Но можно выстраивать ту же систему близости на других вещах, не обязательно циклиться на литературе. Если понять вот эту суть своего желания – попускает.