В интервью Jewish.ru белорусская певица и актриса Анна Хитрик рассказала, как её изменили два года в Израиле и зачем она после химиотерапии открыла для детей театр книг.

Как появился твой театр «Дом чёрной совы»?
– Мы с мужем переехали в Израиль два года назад ради нашего сына Степы, у него аутизм. Поселились в Раанане, отходили в ульпан, Сережа начал подрабатывать, где только мог, а я продолжила заниматься Степой. И вот одна мама, всячески помогая, повела меня к соцработникам. На обратном пути спрашивает: «Чем ты вообще занимаешься-то?» Я под нос бубню: «Ну в театре работала». Она: «Чего-чего? Чего ты там мямлишь?» А мне почему-то всегда стыдно говорить, что я в театре работаю, потому что вроде выделываюсь. Но это не так совсем. И я повторяю: «В театре работала раньше в Минске, но это же никому здесь не нужно».

– Как это не нужно?! Ты театральный клуб будешь открывать?
– Может, студию буду, да, надо подумать.
– Нечего думать, все, мы записываемся.

В общем, она взяла и сразу же в группе Раананы написала: «Так, тут одна мама обещала мне открыть театральную студию – девчонки, кто со мной?» А я ведь не то что завтра собиралась ее открыть. Но тут раз – и ко мне уже все записались. Уже группы у меня – причем не одна, а сразу семь, с детьми от 3 до 11 лет. Но мы и в Израиль так переехали. Нам позвонили, и мы за две недели собрались, все бросили и переехали.

Откуда позвонили?
– Из посольства – они нам несколько лет говорили «нет-нет-нет». У меня просто дедушка так замел следы, что документов не хватало. Ему ни учиться, ни работать в СССР не давали, и он в итоге имя сменил – стал Юрий Иосифович, а не Ефим. Документы я начала искать, когда уже все поумирали. Пошла в архивы – те сгорели. Через архивариуса мы все-таки нашли в секретном архиве в Калининграде полную анкету деда. Там наконец все было чисто и красиво: еврей. Но я до сих пор много чего не знаю. Дедушка ничего не рассказывал, все отнекивался – потом когда-нибудь. И бабушка просила его не допрашивать – говорила, что дед натерпелся. У деда во время войны немцы всю семью убили, да так получилось, что он их всех лично хоронил. Он и под Сталинградом был, спас какого-то генерала – за это давали Красную Звезду. Уже даже выписали на него орден, но так и не дали – потому что Ефим Иосифович. Но когда имя сменил, наконец стал и учиться, и работать. Под конец жизни даже директором какой-то фабрики был.

Чем вы c детьми в театральной студии занялись?
– Мы делали маски, спектакли, просто играли, развивали речь ­– не дрессировали ее заучиванием, а именно развивали, без всяких стишков. Я вот очень не люблю всякого такого: «Я кошка мяу-мяу-мяу, я лапкой бюм-бюм-бюм». Идея ведь изначально была, чтобы дети говорили по-русски, чтобы ребенку хотелось узнавать новые слова. Русская речь довольно ограничена здесь, никто ж ей особо не пользуется. Родители при этом хотят, чтобы русский язык остался. Чтобы он не остался на уровне «диван-дверь-дерево», мы много читали, обсуждали героев. Я стараюсь, чтобы ребенок учился видеть. Моя задача – показать ему в линейке шею жирафа, а в шарике – чье-то лицо или толстый живот. Вот сегодня Степа начал просить меня: «Купи машинку – и эту, и эту». И моя задача ­– научить его, что из коры получаются классные машинки, а еще из картона. И купить тоже можно, конечно, чтобы было разно. Тогда, может, будет разносторонность, умение смотреть шире и дальше, будет свобода разума. Понимание, что не наглость и хамство – это свобода, не то, когда тебе все позволено.

Про вседозволенность ты думаешь, потому что есть мнение, что израильские дети определенным образом воспитаны?
– Воспитаны – верное слово. Многие считают, что израильские дети – наглые. Но есть грань между свободой и наглостью, распущенностью. Иногда даже невидимая. На гиперактивных детей тоже говорят, что они наглые. Но ведь это не так. Просто ты как взрослый должен увидеть, что он не может высидеть у тебя на уроке все 45 минут. Что его максимум – это 20 минут. А остальные 25 минут ты должен продолжать учить его, но по-другому – через игры, движение. Для меня нет наглых детей. И вообще – это же дети, они учатся, меняются. Два года жизни в Израиле перестроили меня полностью. То есть в свои 39 я могу стать совершенно другим человеком. Что говорить о детях?!

Как тебя перестроил Израиль?
– У нас ведь вон какая история вышла. Открыли мы студию в прошлом сентябре, да в октябре закрыли. Потому что у меня диагностировали рак. Было больно, плохо и страшно. Но я очень хотела работать. Я сама гиперактивная – мне тяжело дома. Когда у меня были первые два дня пересменки между химией – я сразу начала что-то резать из картона, красить. Ходила, в общем, лысая, опухшая и все твердила мужу: «Нужно сделать читку, нужно позвать детей». Муж уговаривал просто полежать, почитать. А я кричала: «Я не могу лежать. Я чувствую себя неживой!» Это ведь очень сложно – что всем тебя жалко, а ты даже не можешь этому сопротивляться. Все время больно, руки – не руки, голова – не голова. В общем, все бесит. А дети – они ж честные. Они, конечно, сделают жалостливое лицо, но через минуту им на тебя уже плевать. И это очень помогало. Они тащили энергию, но потом сполна отдавали. Ну и класс.

То есть ты все-таки устроила читку сразу после химии?
– Да, это было на Пурим. Мама моя приехала, ходила, кричала: «Дооооченька, ты себя убива-аааа-еееешь!» А я напялила синий парик, какую-то страшную юбку. У меня было красное лицо от химии, его невозможно было закрасить, полное отсутствие бровей и ресниц, зато – лишние 15 килограммов, набранные за время болезни. Просто богиня НЛО. Но так как был Пурим, было в тему. Пришло 28 человек – прямо в нашу квартиру, и мы на коробках спектакль сыграли. Это было вау, я плакала от счастья. Поняла, что все, начинаем создавать театр. Вот это было уже очень осознанно.

Что у вас за спектакли?
– Я бы сказала, что у нас что-то среднее между читкой и спектаклем. Я выбираю книгу, которую хочу прочитать детям, адаптирую ее, порой, кстати, даже нагличаю – персонажей новых ввожу или концовку меняю. Потом я делаю фигурки героев, создаю декорации. Многие дети не могут просто слушать, им нужна визуализационная поддержка. Ты показываешь им, например, Буратино. И пока они его разглядывают, ты им можешь уйму информации накидать. Иногда я вижу в зале совсем малюток и думаю: ну все, конец, материал сложный, это же вам не «Курочка Ряба». Там герцогини, хамелеоны, расследования. Но все слушают, вовлекаются, смеются. И какая-нибудь двухлетняя кроха весь спектакль бегает туда-сюда, а потом останавливается, показывает на фигурку пеликана и говорит: «Пеликянь!» То есть она тоже для себя что-то взяла.

Ты одна все делаешь?
– У нас команда. Есть крутой директор Оля. Мы с ней в ульпане познакомились, а потом Оля привела сына на спектакль и говорит: «Что же вы его нигде не рекламируете». Я честно сказала, что не умею. Зато выяснилось, что Оля все умеет – она в Москве в супер-ивент-агентстве работала. И вот я сижу теперь такая наглая, ничего не знаю, кроме чистого творчества. Муж мой Сережка – артист, он заведует светом и звуком. У нас с ним группа, студия в шкафу. Мы взаправду открываем шкаф, обвешиваемся майками нашими всякими и записываем песни. В том числе песни для наших спектаклей. И вот что. Мы же и раньше с группой выступали. В залах было по 800 человек. Один раз – даже четыре тысячи. Это мы в Москве на разогреве у Сургановой играли, но неважно: ты их видел, они тебе аплодировали. А тут я гляжу – 50 человек на спектакль пришли. И волнуюсь не меньше. Хожу, переживаю, ведь это все мое – тут картонки нашла, тут папье-маше склеила. И понимаю, что все, чему меня научили – такое неважное, такое наносное. Вот это все – «Я актриса», «Большой театр». Все это чушь. Тебе есть, кому рассказать историю. Это счастье.

Расписание ближайших спектаклей для детей – на сайте «Дома чёрной совы»