Книги израильтянина Давида Гроссмана – бестселлеры во всём мире. На встрече с русскоязычными читателями он рассказал, как пережил смерть сына на войне и был уволен из-за Ясира Арафата.

Писатель Давид Гроссман прошел обычный путь израильского гражданина: служил в армии во время Войны Судного дня, учился в Еврейском университете. Но совсем не как все он с детства работал на радио, а потом много писал – прозу и публицистику. В 1986 году он издал роман «См. статью “Любовь”» о судьбах евреев, переживших Холокост, а его книга «С кем бы побегать» стала мировым бестселлером. Но трагедия не обошла его стороной: в 2006 году его сын Ури погиб во Второй Ливанской войне. Это не ожесточило его: Давид Гроссман по-прежнему открытый, умный и острый собеседник. Впрочем, он не так часто выступает на публике. Признает, что не любит этого, хотя и не может молчать, когда молчать нельзя. На днях Давид Гроссман встретился со своими русскоязычными читателями: его книга «Как-то лошадь входит в бар», получившая в 2017 году престижную Букеровскую премию, в прошлом году наконец-то была переведена на русский язык. Но рассказывал Гроссман не только о книге.

Как вы еще ребёнком стали работать на радио?
– Мы, поколение, родившееся в Израиле в 50-е, почти ничего не знали о Холокосте. Я вспоминаю, как стоял под палящим солнцем на школьном дворе, и директор рассказывал нам про шесть миллионов жертв. Но ребенок не может понять эти цифры, хотя может понять трагедию Анны Франк. Но потом я прочитал все книги Шолом-Алейхема – и не один раз! Я просто жил там, в этом мире еврейского местечка, для меня это было, как мир Гарри Поттера для сегодняшних детей. И в какой-то момент, читая про Тевье-молочника и других героев, я вдруг понял, что это люди, которых больше не существует. Это было самое первое мое столкновение со смертью. В то время не было телевидения, только радио, и я слушал очень популярную программу «Хороши двое» – тогда весь Израиль ее слушал. И там объявили конкурс на знание произведений Шолом-Алейхема. Мне было девять лет, я сам купил открытку и послал на радио, написал, что хочу участвовать. Мне ответили и пригласили на экзамен: для родителей это было, как если бы им написал сам Бен-Гурион. Оказалось, что со своей отличной памятью я все знал лучше взрослых. И победил, выиграл 1100 лир. На радио решили, что теперь я буду делать интервью с разными людьми, и это перевернуло мою жизнь. Я был самым юным корреспондентом на радио, это открыло мне новый мир. У микрофона тогда выступали великие артисты, я обожал театр у микрофона. И с тех пор голос так важен для меня. Нет ничего теплее человеческого голоса. До сих пор, написав книгу, я читаю ее вслух, иногда стоя: я должен понять, как ее «услышит» читатель. Вот так началась моя карьера. Много лет я вставал в 6 утра и вел утренние новости, интервьюировал людей. А потом все закончилось. Однажды утром я узнал, что на конгрессе в Тунисе Ясир Арафат – тогда лидер Организации освобождения Палестины – признал концепцию «два государства для двух народов». Я считал, что это очень важно и надо срочно рассказать об этом, но придя на работу, увидел, что новость задвинута на задворки. Я сказал, что не буду читать новости. Мне ответили: «Тогда их будет читать кто-то другой». И меня уволили. Потом, правда, восстановили, но я понял, что должен уйти, что не могу видеть, как слова превращаются в официоз».

Какую идею вы вкладывали в книгу «Как-то лошадь входит в бар»?
– У меня была подруга. Мы уже жили вместе в Иерусалиме, но однажды поссорились, она собрала вещи и уехала в Хайфу. И тогда я сел к столу и написал рассказ об американском солдате-дезертире, о том, как он одинок. Я послал этот рассказ ей в Хайфу, и она вернулась – с тех пор она моя жена. Тогда я понял, что если стоишь перед какой-то силой – неприятие, беззаконие, что угодно – и не можешь ее побороть, то можешь найти слова. Книга «Как-то лошадь входит в бар» – монолог стендап-комика Довале. Он выступает в баре в Нетании, и начинается это танго со слушателем. Он вульгарен, груб, но вдруг видит в зале маленькую 50-летнюю женщину, которая, оказывается, помнит его с детства и говорит очень важные для него слова: «Ты был хорошим мальчиком». Этими словами она как бы «раскалывает скалу» – мы видим другого человека и слышим уже совсем другую историю. Вот есть люди, которые работают на работе, которая им не подходит, или живут с человеком, который им не подходит, или существуют не в том гендере. Но вдруг происходит что-то – чудо, и они становятся теми, кто они есть на самом деле. Они освобождаются. Такое чудо происходит с героем, который вспоминает детство. Моя задача – понять героя. Для этого надо стать им. Мне очень важны эти физические ощущения. Мне надо двигаться, как он, иногда мне нужно узнать, как он выглядит. Когда я писал «С кем бы побегать», я искал девушку-героиню, ходил по улицам, заходил в магазины, и однажды в магазине компьютеров увидел ее – девушку в грязных джинсах с лицом нежным и сильным одновременно, и понял, что это то, что я искал. Она и не знает, читая книгу, что внешне – это она. Или у меня была героиня Ора, чей сын уходит воевать. И я никак не мог понять, почувствовать ее. Сел и написал ей письмо. «Дорогая Ора, почему ты мне не поддаешься?» Когда написал, понял, что все должно быть наоборот. Это я должен поддаться, стать ею. Так все получилось.

О чём вы размышляете чаще всего?
– Мы были близкими друзьями с Амосом Озом. Он был моим учителем и старшим другом. Сейчас я по два раза в день думаю, что бы он сказал. Раз в месяц я приезжал к нему в Рамат Авив, и он варил мне «самый лучший кофе в городе». Это не был самый лучший кофе, но уж точно была самая лучшая компания. Мы много говорили о ситуации в стране, о насилии, о нашей мечте, что разбилась вдребезги, о внуках, о той реальности, что мы оставляем им. Мы думали, что у Израиля все же есть надежда на мир, что то, что мы видим – это временно и что нас ждет другое будущее. Да, мы должны быть сильными, иметь сильную армию, но всегда должны помнить, что на силу всегда найдется другая сила, на сильную армию – еще более сильная армия. Эта страна – наш дом. Но сейчас наш дом похож на крепость, на место, где мы обороняемся. Мы делаем одно и боимся другого, и это такая бесконечная параллельная жизнь. Надо пытаться жить иначе, делать все, чтобы ситуация изменилась. Когда 13 с половиной лет назад мой сын погиб в Ливане, я думал, где жить и стоит ли вообще жить. Я мог уехать, меня приглашали университеты Европы и США. Но Израиль – это место, где я могу быть самим собой. Каждый должен решить, где он может быть самим собой. Это моя страна, мой дом, моя жизнь. Но сейчас состояние нашего общества определяют страхи, реальные и мнимые. Наши лидеры хорошо понимают, в чем наши реальные страхи, и умело связывают их со страхами из прошлого, со страхами Холокоста. Успешно манипулируют этим. Но я жду тех, кто преодолеет эту ситуацию. И желаю этого и нам, и нашим соседям.

Два года назад Давид Гроссман произнес речь перед семьями скорбящих жертв конфликта – израильтян и палестинцев. Это были семьи, которые нашли в себе силы провести такую общую траурную церемонию. Речь, в которой он призывал к миру, всколыхнула страну. Среди прочего тогда он сказал: «Трудно отделить память от боли. Вспоминать больно, но самое страшное – это забыть. И как легко в этой ситуации поддаться ненависти, ярости, мести. Но я обнаружил, что каждый раз, когда меня соблазняют ярость и ненависть, когда я поддаюсь им – сразу чувствую, что теряю контакт с моим сыном, как будто закрывается какая-то дверь. И я принял решение, я сделал свой выбор. Я знаю, что даже внутри боли есть дыхание, и есть творчество, и есть хорошие дела. Утрата не только разделяет, но и объединяет. Здесь даже застарелые враги – израильтяне и палестинцы – могут объединиться именно потому, что у них общая боль и общая потеря. Может быть, у нас получится, и война уйдет, и мы начнем жить, жить полноценной жизнью, а не просто выживать от войны к войне, от катастрофы к катастрофе».