«Надежда русской литературы» уже несколько лет работает в онкоцентре. В интервью Jewish.ru писатель Александр Иличевский рассказал, как берегут от коронавируса онкобольных и что будет с нами после пандемии.

Как писатель, лауреат «Русского Букера» и «Большой книги» стал сотрудником отделения радиотерапии в израильском госпитале?
– Нынешняя эпоха так устроена, что в ней нужно иногда менять жизнь – в том числе предмет занятий. Семь лет назад я переселился в Израиль, и постепенно литературные заработки превратились в прах. Я не очень-то хотел присутствовать в литературной жизни Москвы, хотя она и отвечала мне взаимностью. Вот и стал размышлять, чем бы заняться. Но все самое серьезное, конечно, в жизни происходит помимо твоей воли. Обстоятельства сложились так, что я стал работать в отделении радиотерапии иерусалимского госпиталя Hadassah. По сути, как физик, я занимаюсь разработкой планов лечения онкологических болезней.

Какая у вас сейчас обстановка в госпитале в связи с коронавирусом?
– Больница есть больница, и здесь соблюдается полный карантин: никто не слоняется без дела, все в масках, перчатках, на входе охрана измеряет температуру. Но все равно мы не в безопасности, поскольку сами больные должны соблюдать карантинные меры, а это уже зависит от сознательности всего общества. Онкологические больные – люди часто с ослабленным иммунитетом и организмом, даже если они не получали в недавнем прошлом тяжелое лечение, как, например, некоторые виды химиотерапии и облучения. Поэтому опасность увеличивается многократно для всех: и заразиться, и пострадать.

Вы вообще писали, что теперь живёте под двойным слоем спецзащиты: и от излучений, и от коронавируса. Как дома общаетесь с близкими?
– Примерно, как в рассказе Чехова «Пари»: я читаю, работаю, переговариваюсь через дверь с ними, с собакой, которую иногда не удержать, и тогда она вламывается поприветствовать хозяина. Если близким приходится заглядывать ко мне в комнату, например, принося еду, они это делают в маске и перчатках. Общаемся мы по телефону и «телеграмму», в основном, продумываем иные способы коммуникации. Например, планируем, когда станет тепло, встречаться на балконе для просмотра кино. Но пока это фантазии.

Все ли израильтяне ведут себя так же осознанно на карантине?
– Я не могу сказать про всю страну, поскольку из-за того же карантина не имею возможности перемещаться. Но по тем сведениям, что у меня есть, карантин в разных местах соблюдается и переживается по-разному. В целом я бы, конечно, хотел, чтобы граждане были более бдительны, но уже то, что я вижу у себя в госпитале, вселяет надежду, что довольно скоро придет полное осознание ситуации. Лично я выступаю за самые жесткие меры полноценного карантина. Но та дилемма, что у нас есть – остановить передвижения полностью или нет, она сложная и решать ее надо продуманно. Скажем, пока по данным статистики не очень понятно, к каким сценариям нам следует готовиться, насколько принятые меры уже оказались эффективными.

Из карантина и последующего за ним кризиса мир выйдет совершенно другим. Какие изменения предсказываете вы?
– Мир станет более разобщенным, и это ужасно, конечно. Постепенно все стабилизируется, конечно, но осадок, увы, останется. Из кошмарных сценариев мне видится опасность войн. Из пандемии все страны выйдут с огромным уроном, и это может обернуться и ресурсными войнами, и в целом враждебными действиями экономик. Миру всегда надо было быть единым, и сейчас я бы особенно обратил на это внимание. Ведь Грета Тунберг – это Дева Стокгольмская, девочка-пророк. В сущности, все, что она говорит, это слова Вернадского и Тейяра де Шардена: «Человечество выживет, лишь когда объединится». Понимаешь это особенно, когда видишь: первое, что сделал вирус, – это разобщил человечество в буквальном смысле слова. Он вбил клин всюду, куда было только можно: между странами, между бедными и богатыми, между теми, кто в карантине, между людьми вообще. Исходя из этого, ясно, что можно противопоставить бедствию – взаимовыручку.

Вы глубоко погружены в реальную жизнь – что вам это дает как писателю?
– Возможность осмыслить жизнь, сделать ее связным текстом. По крайней мере, попытаться это сделать в данный период эпохи. В этом есть некий азарт: мир в принципе разобщен и суть первозданный хаос, если оставить его без осмысления. Погружение в реальную жизнь иногда сопровождается удивительным ощущением воронки смысла, когда многое вокруг утягивается под обложку целого. Так было – очень ярко – с романом «Матисс». В этой книге Москва словно бы отдельный герой – не фон, не место действия, а некая стихия, обретшая образ, лик.

Вы ведете своего читателя по тексту с тихим восторгом первооткрывателя. Пишется это с таким же ощущением?
– С ощущением исполнения замысла. А если повезет, с осознанием, что рождается новый смысл. Это некое такое приобретение, которое можно сравнить, наверное, с прожитым возрастом, поскольку мысль – это мера времени, и если ты не подумал ничего удачного, то ты как бы и не жил.

«Чертёж Ньютона», «Воображение мира», «Точка росы» – такие тэги на вашей странице в Facebook, они же – названия сборников ваших новых текстов. Вы спокойно делитесь текстами в соцсетях, не опасаетесь урона для продаж?
– Продажи давно не приносят ни копейки. В какой-то момент все заработки закончились, ибо в русской культуре с тем, что называется текстом, дела обстоят печально. Текст в нынешнее время невозможно никак защитить с правовой точки зрения. Он относится теперь к категории несобственности, это как лавочка в парке: любой ее может использовать, любой ее может сломать. Несобственность – это то, что защитить дороже, чем произвести. Поэтому литература испытывает такой удар: тут и потеря неприкосновенности, и вызовы новой эпохи – например, со стороны визуальных искусств. Но главная беда, конечно, в части первой: литература в русской культуре перестала быть частным предпринимательством. Рукопись уже нельзя продать, потому что рано или поздно она всем достанется бесплатно. Вот почему писатели вынуждены становиться медиаперсонами. Вот почему прекращаются все продажи, как только становится доступна электронная форма текста.

Ваши тексты печатают, как правило, маленькие издательства. Крупные вами не интересуются или вы к ним не очень стремитесь?
― Я, может быть, и стремлюсь, да кто меня спрашивает? Если судьба пошлет мне читателей, я буду только рад.

В чем ваша основная писательская амбиция?
― В том, чтобы писать то, что самому прочитать было бы очень интересно.

Есть ощущение, что Израиль для вас и вправду земля обетованная. Как долго вы шли к решению переехать? Как для вас открывалась страна?
― Когда мне было 20 лет, я год провел в Реховоте: учился в Вейцмановском институте. Тогдашнее время, несмотря на все жизненные неурядицы, приключавшиеся со мной, мне показалось очень славным, наполненным какой-то необъяснимой эйфорией, исходившей от самой земли, от всего, что меня окружало. Нигде и никогда я ничего подобного не испытывал. Ощущение, что жизнь на этой земле не вполне зависит от твоих внутренних переживаний. Я это запомнил навсегда. Вот это чувство памяти о месте, где просто так, задаром, может быть хорошо, привело меня сюда снова. Впоследствии по мере вживания в страну многое происходило, и многое менялось, конечно, в отношении. Но ведь любые, самые безоблачные в начале отношения не могут быть всегда ровными. Однако фундамент, заложенный в них когда-то, до сих пор ощущается. Первые три года после переезда я носился по стране как угорелый, пытаясь впитать все, что вижу. Я бывал в таких местах, куда за 30 лет старожилы могут и не выбраться. Израиль – необыкновенно разнообразная страна, и для каждого в ней отыщется свой уголок уюта. Я не могу сказать, что я завершил свои поиски. Но надежды не теряю.

Автор открывающей фотографий: Татьяна Илюхина.