Накануне парада Победы в Москве 88-летний Виктор Гехт рассказал Jewish.ru, как похоронил расстрелянных немцами родителей, чудом сбежал из гетто и в 13 лет стал «сыном полка».

Какой была ваша жизнь до войны?
– До прихода фашистов мое детство было счастливым и безоблачным. Я родился 31 октября 1931 года в Бучаче, мое настоящее имя – Изидор, позже пришлось его сменить, Виктором меня называть в детском доме всем было удобнее. Моя мама Пепа работала в школе учителем биологии и географии, отец Самуэль Герш занимался поставками зерна. Родителям принадлежал хороший дом на окраине города, с садом и огородом. У дедушки Шимона Гиршгорна имелась небольшая лавочка – там он учил меня читать на идише, вместе, по картинкам, мы изучали истории о потопе и сотворении мира. Дедушка постоянно посещал молельный дом, значился старостой.

Наша семья соблюдала кашрут, посуда в доме разделялась на мясную и молочную, к шаббату мама пекла халу и зажигала свечи. Основные религиозные даты отмечались нами дома, взрослые накрывали праздничный стол со сладостями и вином в серебряной посуде. На Хануку зажигали не свечи, а фитили в масле, папа надевал талес, накладывал тфилин и молился. На Пурим мне покупали деревянную трещотку. В общем, я получил настоящее домашнее еврейское воспитание. Мои близкие были скромными трудолюбивыми людьми, они дружили с соседями всех национальностей, помогали им – и в тяжелые времена оккупации многие из них также откликались и на нашу беду.

Помните ли вы начало оккупации?
– Помню, потому что в первые же дни у нас убили 60 евреев, бывших советских активистов. И я понял, что детство кончилось. Вскоре заработала местная украинская администрация и полиция, на их руках – море крови невинно убитых евреев: детей, стариков, женщин. За время нацистской оккупации в Бучаче произошло несколько крупных акций уничтожения евреев, и это не считая убийств без всякого повода. Немало жизней унесли эпидемия тифа и голод.

К началу осени 1941-го через Бучач по нашей улице под конвоем вели большую колонну румынских евреев: оборванные, голодные старики, еле передвигающие ноги. Они верили, что их отправляют на переселение, но потом мы узнали, что всех их уничтожили. Зимой 1942-го оккупанты приказали всем евреям носить на левой руке белые повязки с вышитой звездой Давида синего цвета, все вещи с мехом нужно было обязательно сдать немецкой армии. За окном долго держались суровые морозы, и ни один еврей не имел права носить теплую одежду, на которой можно разглядеть хоть кусочек меха. Весной 1942 года нашу семью насильно выгнали на улицу из собственного дома – его вскоре заняла прислуга из немецкого сельскохозяйственного имения.

Так вы попали в гетто?
– Да, ютились все вместе среди еврейских детей и взрослых, скрюченных, опухших от голода. Многие наши соседи болели тифом, изможденных людей одолевали вши и блохи, еды и воды почти не было. До сих пор удивляюсь, как родители тогда могли добывать хоть немного еды. Наш рацион в основном составляла красная свекольная вода, кусочки свеклы, плавающей в ней, горсть фасолин. Настоящим праздником считалась целая картофелина! А в феврале 1943-го маму убили. Она, как обычно, отправилась на поиски хоть какой-то еды – в итоге возвращалась в гетто чуть позже положенных шести часов вечера. У входа ее окликнул полицай, она попыталась убежать и спрятаться, но тот выстрелил ей в живот. Раненую, истекающую кровью, ее оттащили в тюрьму, где она и умерла ночью в страшных муках, шепча мое имя – обо всем этом потом мы узнали от очевидцев. Нам лишь выдали ее тело. Позже я лично видел ее убийцу-полицая с трезубцем на форменной фуражке. К сожалению, подобные зверские расправы совершались тогда постоянно, особенно усердствовали украинские пособники фашистов.

Вам с папой удалось в итоге бежать из гетто?
– Нас приютили Иосиф и Варвара Заривные, они на тот момент уже прятали у себя в доме мою бабушку Розу и тетю Малю с малолетней дочкой. Немцы отступали, появилась надежда на спасение. Но в один из вечеров на хуторе появились фашисты. Мы с бабушкой быстро пробрались из сеней на чердак, подняли лестницу и спрятались в соломе, хозяев в хате не было. Отец с тетей Малей и ее дочкой, которую она держала на руках, были в тот момент в сарае и приняли решение броситься бежать из хутора. Их убили. Мы с бабушкой, прячась, слышали их предсмертные крики. Той же ночью в поле мы их и закопали. С бабушкой мы после этого разъединились. Я стал «сыном полка» 3-й гвардейской танковой армии, бабушке удалось с помощью родственников из Галиции перебраться в город Штутгарт, где она трудилась на шляпной фабрике, а в 1947 году уехала в Израиль.

Что вы, 13-летний подросток, делали в армии?
– Помогал легко раненным, обгорелым танкистам: сидел с ними, кормил, перевязывал. Сколько километров постиранных бинтов перекатал, сейчас и не расскажешь. Бинты тогда стирали, как следует кипятили, потом сушили и опять использовали. Госпиталь для легко раненных располагался рядом с фронтом, спустя какое-то время обгоревших танкистов отправляли долечиваться в тыловые больницы. Моя эта деятельность не прошла даром, позже, несмотря на юный возраст, меня признали участником войны.

Возвращались ли в Бучач в мирное время?
– И не раз. Жившие когда-то в Бучаче сейчас рассеяны по всему белому свету – обитают и в США, и в Израиле. Но мы несколько раз собирались, ходили на могилы, общались. Нынче в Бучаче не встретить ни одного еврея, местечко стало от них свободным, думаю, наши люди там уже никогда не поселятся. Лишь вросшие в землю и покосившиеся надгробия на могилах старого еврейского кладбища будут напоминать, что здесь когда-то жили евреи. А сколько их покоится в 14 братских ямах в окрестностях Бучача! Еще более трех тысяч евреев из Бучача вывезли в Белжец и там уничтожили, данные факты отмечены чрезвычайной комиссией по расследованию злодеяний фашистов. Ужасно представить, что в ноябре 1942-го на Украине в среднем погибало 1700 евреев ежедневно. Я пишу об этом в своей книге «Воинское звание – воспитанник», которую мне помог выпустить фонд «Холокост», я рассказываю об этом школьникам и студентам. И всегда советую подрастающему поколению искренне любить свою родину, не оставаясь равнодушным к происходящему.