В интервью Jewish.ru музыкант Йонни Дрор рассказал, почему детям нужны консерватории, как арабская музыка набрала популярность и зачем ему на сцене шофар.

Ты независимый музыкант?
– Я фрилансер. В докризисный период большую часть моего заработка составляли концерты в Израиле и за рубежом, а также сотрудничество с разными артистами. Еще я занимаюсь звукозаписью. Время от времени встречаются краткосрочные проекты. У меня очень ненормированный график. Нередко три-четыре крупных проекта накладываются друг на друга, и мне приходится один из них отменять. А потом раз! – и тишина. Вообще, музыканты все сейчас в очень плачевной ситуации, потому что привыкли зарабатывать на прибыли от билетных продаж. Эта профессия по-настоящему пострадала. Есть, конечно, выступления в Zoom и подобные милые вещи, но это несерьезно. Но что сейчас стремительно развивается, так это область домашней звукозаписи. Еще у каждого появилось больше времени, чтобы сочинять. Благодаря технологиям писать музыку стало гораздо проще. Этой возможностью пользуются многие, я в их числе – скоро выйдет мой первый релиз. Так что в целом я вижу кризис как одну из возможностей для развития. Музыканты стали играть более интимные вещи.

Как относишься к сервисам вроде Spotify или Apple Music? Это зло или благо?
– Это потрясающие платформы для людей моего поколения – они дают такую доступность, которая нам раньше и не снилась. А кто что из этого может выбрать – это вопрос воспитания и культуры. Система образования ответственна, чтобы как минимум привить ребенку чувство вкуса. Тот, кто не привык слышать с детства качественную музыку, даже не подозревает, что он порой слушает не столько музыку, сколько манипуляцию над его сознанием. Сегодня важно сохранить в образовательной программе доступ к живым выступлениям и уж точно не обсуждать сокращение бюджета консерваторий на 75 процентов. Мы так в итоге получим детей-дураков, и они вырастут в граждан-дураков, которыми проще управлять.

Что думаешь об Иерусалимской академии музыки и танца, где ты учился?
– Закончив обучение, я просто перестал играть. Помню, что даже не пошел забирать диплом – попросил выслать мне его почтой. Академия как образовательный институт с его подавляющей системой – это очень угнетающее и разрушительное место. Хотя преподавательский состав там замечательный. Еще студентом я попрощался с карьерой классического музыканта. И в конце концов был вынужден попрощаться с музыкой как таковой на долгие годы. Я отправился в путешествие, чтобы проветрить голову и понять, как поступить с собственной жизнью. Начал с Нью-Йорка, потом почти год скитался по Австралии, где работал в области сельского хозяйства, затем двинулся на Восток, потом снова в Штаты. Вернувшись в Израиль, вообще стал изучать хай-тек. Только в 32 года я снова начал играть. Никто меня не знал, мне пришлось начинать все сначала.

Почему ты решил использовать шофар на сцене?
– Один из участников группы, с которой я когда-то играл, думал включить в репертуар шофар и хотел послать за ним кого-нибудь в Старый Город в Иерусалиме. Но я решил купить его сам. На тот момент я жил в районе Флорентина и нашел прямо по соседству семью, которая из поколения в поколение создает на своей фабрике шофары. Помню, как зашел на их производство впервые – такая вонь! И владелец этой фабрики настолько же отвратителен, насколько харизматичен. Я просто влюбился в него. Тогда же я взял инструмент, попытался сыграть на нем, но не смог издать ни звука. Владелец фабрики удивленно поднял брови: «Ты уверен, что тебе нужен шофар?» В общем, я купил тот, из которого мне удалось выдавить хотя бы малейший звук. Теперь, когда я играю на нем, слышу крик раненого животного, из которого вытаскивают душу.

Шофар – совершенно дикий инструмент, который никак не связан с религией. Я бы не хотел называть его священным, но есть в нем нечто трансцендентальное. Однозначно, игнорировать силу шофара невозможно. Мне посчастливилось пережить с ним удивительные приключения. Однажды я трубил в шофар на Янки-Стэдиум в Нью-Йорке на международном чемпионате по боксу. Один из спортсменов был евреем. Какую карьеру он мог бы мне сделать! Но он, к сожалению, проиграл.

Как столкновение разных культур в Израиле отражается на музыке?
– Эмигранты привезли в Израиль свои музыкальные традиции со всех уголков земли. Например, русская алия привезла музыкантов высочайшего уровня. Вспомним, что и Тосканини, в свою очередь, стоял у истоков нащего филармонического оркестра. Очевидно, что у коренного населения было тоже свое наследие, но оно было подавлено ашкеназской культурой. Когда Израиль стал принимать репатриантов, арабская часть населения испытывала настоящий стыд за свою музыку, которая была более низкого качества. Но в последние 30 лет мы наблюдаем революцию. Музыка «мизрахит» стала частью мейнстрима. Сейчас действуют три-четыре оркестра, которые исполняют арабскую классику. В Израиле стали появляться школы арабской музыки. Я сам учился играть на дудуке в одной из таких школ. Кстати, многие музыканты-поселенцы очень любят арабскую музыку, хотя это идет вразрез с их политической позицией. В общем, конфликты конфликтами, но у Израиля есть огромное преимущество перед другими странами – новое необыкновенное сочетание стилей. Это одна из причин, по которой израильские исполнители так востребованы за рубежом. Публика очень заинтересована в том фьюжене, который здесь есть.

У тебя самого в роду и ашкеназы, и иракские евреи. К какой культуре больше склоняешься?
– Да, моя мать из Бруклина, а отец – из Ирака. Мой дед в Ираке был известным раввином, в 50-е годы он построил в Иерусалиме синагогу. Ребенком я ходил как в ашкеназскую синагогу, так и в иракскую. Так что обе эти культуры я впитал совершенно естественным образом. Однажды один из моих учеников принес с собой на урок сборник религиозной поэзии. Тогда я впервые увидел поэзию, записанную нотами, и испытал потрясение. Я сыграл фрагмент отцу, и тот сказал: «Ух ты! Я слышал это в детстве!» Я увидел, как сильно это взволновало моего отца, и почувствовал, что круг замкнулся.

Сейчас набирает популярность проект «Цав а-Шаа», что можно перевести как «Веление времени». Израильские музыканты исполняют кавер-версии разных песен на иврите. Любопытно, что главная цель проекта – сохранение национального наследия. Неужели его можно растерять?
– В мире много красок, и если их раскрутить очень-очень сильно, до состояния головокружения, то мы ничего не увидим. Я думаю, в эпоху пресыщения информацией можно растерять все, что угодно. Поэтому стоит, к примеру, достать с полки всего один инструмент и играть одну мелодию в течение часа. Сядь, я сыграю тебе на сякухати.