Её фильмы плюют правдой в лицо – не всякому понравится. В интервью Jewish.ru режиссёр Моран Иферган рассказала, любят ли арабы Израиль, о чём молятся женщины у Стены Плача и почему сама она рвётся в Марокко.

Вы будто препарируете израильское общество: в одних ваших документальных фильмах акцент на арабов, в других – на выходцев из Эфиопии. Есть ли между ними связующее звено?
– Мои фильмы действительно посвящены конкретным общинам, которые сильно отличаются друг от друга. Вот фильм «Черные», он об уличной культуре выходцев из Эфиопии. А в фильме «Стена» много моментов посвящено моей маме, которая из Марокко. Но и те, и другие – просто части единого израильского общества. Хотя сами они это, конечно, будут яростно отрицать.

И все-таки у вас явно акцент на людей из социальных низов – так ведь?
– Просто мне кажется ненормальным, что большие семьи сидят в маленьких квартирах без денег, без всего. Что государство не может найти подхода к молодежи из этих кругов. Я ведь и сама росла в крайне неблагополучном районе Беэр-Шевы. И насмотрелась, как там жили в 70–80-х марокканцы. Я, наверное, до сих пор чувствую себя их частью. У меня другой цвет кожи, и я постарше, но училась и росла я примерно в тех же условиях. Просто представьте – вот сидят на улице отец и сыновья, они ничего не делают, только их мать ходит убирать офисы и воспитывает маленьких детей. Ужасно, но так все знакомо.

Они поэтому разрешают вам себя снимать?
– Сначала они, конечно, остерегались, думали, что я из полиции. Я их очень хорошо понимаю: в их мире, если кто-то тобой интересуется, это не к добру. Но я провела с ними очень много времени – просто брала и сидела месяцами рядом. Не так, в общем, как телевидение, которое приехало, отсняло и уехало. В общем, в итоге они мне доверились, хотя, конечно, все равно есть элемент перформанса на камеру.

Говорят, марокканские евреи, переехавшие в Израиль, до сих пор очень скучают по Марокко. Это так?
– Говорю о том, чему сама свидетель. У них очень сильная связь с Марокко. Отслеживают там все события, называют места, улицы, соседей, помнят и мечтают вернуться. Это родина для них. Мой папа приехал в Израиль, любил его, ему здесь нравилось, но всегда вспоминал и мечтал о Марокко. И хотя я, например, родилась в Израиле, но через родителей мне передалось отношение к Марокко, что это сильное место, и я хочу там побывать.

Что можно сказать в связи с этим об арабах? В вашем фильме «Палестинцы.Мы» есть человек из арабской деревни Эйлабун в Галилее. Там ваш герой, отождествляющий себя с палестинцами, останавливает на улице школьников и спрашивает: «Кто вы?» Они отвечают: «Израильтяне». И он очень злится.
– Фильм, о котором вы говорите, лишь часть телевизионного сериала, который посвящен самоидентификации четырех групп в Израиле: ашкеназов, восточных евреев и других. Я отвечала за палестинскую часть. Мой герой всегда говорит о себе только как о палестинце, ни при каких условиях не назовет себя израильтянином, хотя гражданство у него есть. Ну, а ответ подростков свидетельствует о том, что в их обществе идут определенные изменения.

Ваш фильм «Стена» кажется автобиографичным: мама, бабушка, история развода. Но при этом там столько интимных моментов, которые и друзьям не расскажешь… Это фильм про вас?
– Практически все мои фильмы касаются общественных, политических и религиозных вопросов, которые я рассматриваю через призму своего опыта. Мне кажется, что максимально «личное» кино, оно и наиболее универсальное. В «Стене», на минуточку, вообще нет лиц. Все образы – это как бы «идеи образов»: моя мама – это мама в широком смысле слова, моя бабушка – бабушка «вообще», а мужчина и женщина – это некие разнополые люди, икс и игрек. Да, многие говорят: «Какая смелость рассказывать столь личные вещи». У меня вообще нет ощущения, что я раскрываю что-то личное.

Как велись съемки «Стены»? Такое ощущение, что снято телефоном.
– Маленькой камерой. И люди видели, что я их снимаю. Я начала это делать еще до того, как решила сделать фильм. Постепенно стал собираться материал. Я вообще не планировала делать из этого «личную историю». Думала просто сделать интервью с женщинами – зачем они приходят к Стене Плача. Но со временем я поняла, что выстраивается некая связь «личного» и «общественного», сборка, которая будет интересна с кинематографической точки зрения.

То есть лично вы все-таки ездили к Стене Плача молиться?
– Я тогда уже не была очень религиозна, ездила туда просто подумать о жизни. Но уже была режиссером, поэтому камера всегда была со мной. Я проводила у Стены по 2–4 часа дважды в неделю. Иногда снимала, иногда нет. Но в итоге получилось, что съемки, вошедшие в фильм, охватывают события еврейского года: день памяти павших в войнах Израиля, благословение коэнов, Ханука, слихот.

Там что-то изменилось за это время?
– Да, и достаточно сильно. Во-первых, изменился архитектурный облик всего пространства – там прошли работы по благоустройству. На мой взгляд, стало менее приятно, тяжелее, что ли, жестче. Во-вторых, из года в год все больше людей приходят в месяце элул на молитвы раскаяния. Всегда в эти дни у Стены Плача было много людей. Но в последние годы – особенно. Прям не протолкнуться. И очень много светских. Наверное, ищут связь с духовностью. Еще стало меньше религиозного разнообразия в молитвах. Раньше можно было встретить все, что угодно, а сейчас появился общий единый стиль молитв. Хотя приходят и харедим, и вязаные кипы, и светские. На женской части гораздо строже следят за соблюдением формы одежды. Больше жесткости и своего рода насилия в атмосфере. Мне это неприятно.