Как без всякой помощи раскопал в Польше газовые камеры Собибора и понял, что там убивали по 900 человек в десять минут, в интервью Jewish.ru рассказал израильский археолог Йорам Хаими.

Как выглядел бывший концлагерь Собибор, когда вы начинали там раскопки в 2007 году?
– Вокруг нас были сплошь деревья и два памятника погибшим на асфальтовом покрытии. Мы абсолютно не понимали, откуда нужно начинать раскопки, чтобы добраться до остатков лагеря. В те годы участок открывали для посетителей только в летние месяцы, поэтому мы работали, пока он был закрыт: весной и осенью, и еще дважды зимой. Работать там зимой было сложно: земля промерзала, шел снег, холод пробирал насквозь.

Что вас подвигло проводить раскопки вдали от дома, да еще в месте со столь страшной и трагичной историей?
– В 2007 году я узнал, что два брата моей матери были убиты в Собиборе. Летом того же года я поехал туда, чтобы побывать на месте их смерти. Я наивно полагал, что найду там архив, какие-нибудь документы о моих родственниках. К своему удивлению, я не нашел ничего, кроме деревьев и работающего неподалеку детского сада. Тогда я обратился к управляющему территорией с вопросом: почему вы не проводите здесь раскопки? Он озадачился. Тогда я рассказал, что я израильский археолог, предложил свои услуги. Вскоре мне позволили там копать.

Кто вам помогал? Власти Израиля, Польши?
– Начинал я практически один, без помощи со стороны правительств Польши или Израиля. Лишь в «Яд Вашем» пошли мне навстречу – выделили две тысячи долларов, что для подобного проекта сущие гроши. Тем не менее на эти деньги я купил билеты в Польшу, нанял рабочих. Сам я работал бесплатно, как волонтер.

Ситуация с финансированием изменилась лишь в 2010 году. Поляки увидели, что мы сделали огромное количество находок, добыли о лагере принципиально новую информацию. Тогда было принято решение о строительстве нового мемориального комплекса и музея на территории Собибора под протекцией Словакии, Польши, Голландии и Израиля. К раскопкам присоединились археологи из Польши и Голландии. На наше исследование стали выделять деньги, мы смогли расширить площадь раскопок, привлечь больше рабочих и сделать еще больше открытий.

Главным открытием стало обнаружение газовых камер?
– Да. В 2011 году мы нашли «Дорогу на небеса» – так нацисты ехидно называли тропу, ведущую к газовым камерам. Привела туда она и нас – прямиком к толстому слою асфальта, положенному властями в 1960-х годах для памятных монументов. Чтобы добраться до основания камер, нам потребовалось три года: ждали официального разрешения на слом покрытия, сносили асфальт, прорывались через горы строительного мусора. Лишь затем началась археология.

В результате мы выяснили, что всего в лагере было восемь газовых камер – с коридором посередине. Общий размер конструкции – 350 квадратных метров. Сюда загоняли 800–900 евреев за раз. Людей убивали выхлопными газами от мотора, работающего на бензине, а не на дизеле, как во многих других лагерях. Это делало гибель еще мучительней. Десять минут – и все кончено.

Рядом с газовыми камерами мы нашли девять открытых крематориев с тысячами предметов сожженных здесь узников. Всего мы собрали около 80 тысяч артефактов. Они позволили нам связать лица и истории с именами, которые до сих пор были лишь безмолвными строчками в нацистских списках. Завершающим итогом исследования стало создание трехмерной модели лагеря, того самого лагеря, который немцы стерли с лица земли и засадили картошкой, чтобы скрыть свои преступления. Те, кто отрицают Холокост, больше не смогут сказать: «этого не было». Вот факты.

Какой момент оказался для вас самым тяжелым во время раскопок?
– В ходе раскопок крематориев я нашел металлическую бирку восьмилетнего еврейского мальчика из Амстердама по имени Дедди Зак. Восьмилетний мальчик сгорел в крематории, и от него остался лишь этот жетон с именем и датой рождения. Я отправил данные с бирки в центр Вестерборк и уже через полчаса получил от них досье мальчика и его фотографию. И вот я стою среди остатков крематория с этим жетоном в одной руке, а в другой – телефон и фотография этого малыша. Милый, красивый ребенок. Как можно было бросить его сюда? Как можно быть столь жестокими? В этот момент я почувствовал небывалую злость и негодование. Я впервые по-настоящему осознал, что немцам было все равно, кого убивать: младенца, ребенка, женщину – плевать.

Расскажите о ваших убитых в Собиборе дядях. Удалось ли что-то узнать об их судьбе?
– Мои дяди были родом из Касабланки. В 1930-е годы они переехали во Францию вместе с моей мамой. Моррис, старший брат, был фотографом, владельцем фотостудии в Париже. Младший, Джеки, делал витражи, работал со стеклом. В Париже они жили в четвертом округе, одной из старейших частей города. В феврале 1943 года кто-то донес на них в полицию: «В этом доме живут евреи!» Братьев арестовали и отправили сначала в транзитный лагерь Дранси в пригороде Парижа, затем – я так и не понял, почему – их несколько недель держали в заключении в Голландии, потом вернули в Дранси, а уже оттуда отправили в Собибор. Обычно французских евреев из Дранси отправляли в Освенцим, но тут почему-то сделали исключение. Попади они в Освенцим, у них было бы больше шансов выжить – работоспособных немцы предпочитали использовать. Но Собибор – другое дело. Здесь каждый подлежал уничтожению. Сюда отправляли на смерть тысячи евреев из других лагерей. Часто, как и вышло с моими родственниками, без составления всяких списков – сразу в газовые камеры. Поэтому очень сложно сказать, сколько точно людей лишили жизни в Собиборе. Мы знаем цифру в 250 тысяч человек. Уверен, что их было больше.

Сегодня раскопки прекращены, построен новый музей и мемориальный центр. В одном из интервью вы назвали его «больше похожим на торговый центр или кантри-клуб». Почему?
– Прежде всего, эти слова – не моя выдумка. Однажды на раскопках к нам подошел польский турист и спросил: «Что это тут строится? Кантри-клуб? Торговый центр?» Было смешно это слышать. Теперь по сути: я абсолютно уверен, Собибору необходим мемориальный центр. Прекрасно, что он наконец появился, и не важно, красив он или нет. Но я также полагаю, что построен он должен был быть не на остатках лагеря, а рядом, как это сделано в Освенциме, Вестерборке. Но это мнение не было услышано. На территории лагеря стоят три жилых дома, представляете, там, где был лагерь смерти! Так вот, я и мои коллеги предложили полякам выкупить эти дома и превратить их в музей. Нас не поддержали. Все, что нам рекомендовали – копать быстрее. В итоге строительство центра на этом месте не позволило нам исследовать оставшуюся территорию лагеря. Еще есть план построить на месте «Дороги на небеса» стену, чтобы обозначить это место. Считаю идею ошибкой, так как стена помешает дальнейшим исследованиям.

Из-за всего этого я и ряд коллег рассорились с администрацией мемориального комплекса. Он был открыт год назад – мое имя там нигде не упоминается. Никаких благодарностей, будто все, что мы раскопали и нашли, спустилось с небес. Жаль, конечно. Но с другой стороны, это не наша страна, и они вольны строить, как им угодно.

Читал, что местные жители катаются по территории бывшего лагеря на велосипедах, устраивают пикники.
– Да, еще собирают грибы, выгуливают собак. Что поделать, остатки лагеря находятся в красивом лесу, люди свободно прогуливаются там и не разбирают, «вот именно здесь был лагерь смерти». Надеюсь теперь, когда там построен мемориальный комплекс, эта привычка постепенно сойдет на нет.