В эксклюзивном интервью Jewish.ru акционист Таль Энгельштейн рассказал, зачем варил человеческий жир, почему в лягушках без кожи лучше ловит блютуз и как в мусорном пакете обнаружить целый мир.

Что сформировало тебя как художника?
– Мои родители – клинический психолог и инженер – всегда поощряли мою самобытность и страсть к рисованию. В юности я помогал подросткам из неблагополучных семей в школе-интернате, и это наложило большой отпечаток на мою дальнейшую судьбу. Мне интересно исследовать человеческую душу и погружаться в тяжелые состояния: я всегда тяготел к мрачным историям, коих было полно у детей-беспризорников. Потом я поступил в Академию «Бецалель», но быстро забросил занятия живописью и стал развивать собственное видение. В итоге моя дипломная работа в академии была очень странной – я представил перформанс с панками.

Как это?
– Я подружился с четырьмя панками, жившими в заброшенном доме – они и согласились принять участие в моей работе. Я привез семь тонн песка в галерею «Бецалель», покрасил эту дюну в чёрный цвет, уложил на неё панков и накормил их снотворным. Они спали в темноте с зажженными на голове фонариками. Смотреть на спящего панка, насильно одурманенного, который вообще-то сторонится общества – в этом есть что-то травмирующее.

За два месяца до выставки я пережил операцию. Отойдя от наркоза, я обнаружил себя в другой палате, и это произвело на меня такое сильное впечатление, что с тех пор я думал только о том, как кого-нибудь усыпить. Этот перформанс оказался настолько безумным, что я даже сам не понимал, искусство ли это. Но я увидел воплощение в реальности своих самых смелых идей. С того момента я занимаюсь только инсталляцией и перформансом.

Какая из твоих выставок стала самой скандальной?
– «Ночь в саду». Одним из её элементов стали бабочки, которых обычно выпускают во время свадьбы. До церемонии их принято хранить в холодильнике, и эти бабочки тут же умирают при соприкосновении со светом – ведь фактически эти насекомые уже повреждены. А я посадил их в огромный надутый пакет, но потушил в зале свет – и бабочки продолжали жить. Но в том же пакете лежала ещё мёртвая гниющая мышь – из тех, что продают для кормления змей.

В этой работе мне было важно показать жизнь на грани смерти, её последний вздох. В то же время я хотел дать зрителю почувствовать себя тюремщиком. Тогда многие решили, что я издеваюсь над животными – об этом писала пресса. Одна зрительница даже порвала пакет, чтобы выпустить бабочек на волю. Но это был глупый поступок: бабочки не умели летать – она их фактически убила! Совершенно катастрофическая история.

Ты специально провоцируешь публику?
– Я не создаю намеренных провокаций, а просто выражаю протест. Да, есть что-то печальное в том, что бабочки держатся взаперти. Но в любом случае их продают для свадеб и век их очень короток. А я сделал всё, чтобы продлить им жизнь. В конце концов, это не сильно отличается от того, как содержат рыбок в аквариуме или кота в четырех стенах.

Задача искусства – показать действительность без прикрас, пусть это и будет болезненно. Искусство не стерильно, как и человек не этичен по своей природе. Я оставляю в своих работах место для жестокости и не стремлюсь показаться хорошим человеком в обывательском смысле этого слова. Иногда я травмирую публику, но взамен открываю ей новые горизонты. Это своего рода знак великодушия: если художник даёт тебе пережить что-то новое, значит, ты ему не безразличен.

Почему ты все время возвращаешься к мотиву с мёртвыми животными?
– Не всегда, хотя я показывал публике и мёртвого голубя, и мёртвую крысу. Еще была работа с мухами и стульями в Германии. Я тогда соорудил трубу, по которой запах из кухни ресторана поступал прямо в галерею. А потом работал над изготовлением карамельных стульев как настоящий столяр. Каждый такой стул весил семьдесят килограммов! Потом я проделал в них дырки и поместил туда личинки голубых мух, которые живут в диких условиях и водятся в гниющем мясе. Запах из ресторана разогревал пространство, поэтому мухи вылуплялись и поедали стулья.

Всё происходило в тёмном и немного липком пространстве, где публика слышала жужжание мух и ощущала странный запах – будто ты сам сидишь в сковородке. А как-то я купил консервированных лягушек и вставил в них динамики, из которых доносилось кваканье. Но мне не понравилось, как выглядели лягушки, и я снял с них кожу.

Тебе самому не мерзко?
– Ещё как мерзко! Но в лягушках без кожи лучше ловит блютуз. А так – всё, над чем я работаю, мне кажется отвратительным. Не то чтобы я все время возился во внутренностях и прикасался к дерьму. Я делаю это только тогда, когда у меня появляется определенный творческий взгляд. И если есть цель – у меня нет преград. При этом я осознаю всю банальность моих действий: мясник, скажем, отделяет кожу от плоти постоянно.

Знаете, на протяжении года я собирал тексты больных шизофренией. И это были совершенно манипулятивные тексты – как у бездомных, которые пытаются выманить у тебя деньги. Обычно мы думаем, что потерявший связь с реальностью не способен манипулировать, поэтому меня заинтересовала такая двойственность. Ведь психотическое мышление устроено так же, как и художественное: оно собирает воедино совершенно разные вещи.

Почему ты начал собирать эти тексты?
– Я обратил внимание, с какой одержимостью люди пишут безответные сообщения своим любимым, которые их бросили. В моем воображении телефон в конце концов не выдерживает, и эти сообщения начинают проникать в телефоны окружающих, как радиоактивное излучение. Тогда мы с одним хакером создали пиратскую сотовую сеть, к которой ты автоматически подключаешься при приближении к парковке и начинаешь получать сообщения с неизвестного номера. Это выглядело так, будто кто-то из близких просит тебя о помощи. Тысяча людей за два дня получили триста таких сообщений. Вдобавок к этой атаке я развесил по городу постеры с этими безумными текстами. Представь, ты получаешь сообщение на телефон и вдруг на улице наталкиваешься на тот же текст на постере. Так ты сам становишься параноиком!

Это вообще законно?
– Нет.

Что способно остановить тебя?
– Я делаю всё, чтобы ничто не смогло.

На убийство тоже способен пойти?
– Меня абсолютно не интересует убийство. Все мои идеи – это часть рутины, с которой мы встречаемся изо дня в день. Тут нет ничего экстравагантного. Мертвая крыса и голубь – это то, что мы постоянно видим на улицах. Бабочек и так продают для свадеб. Мух – для рыбаков. Консервированных лягушек – для лабораторий. Хакерская атака – да, несколько выбивается из списка, но она не причинила физического вреда. То же самое с нами делают накануне выборов, когда разные партии заваливают нас сообщениями. Но я не делаю того, что выходит за границы: я не занимаюсь порнографией – у меня нет цели показать труп.

Что из твоих работ представлено в Тель-Авиве сегодня?
– Моя новая работа – это результат сложного периода, когда я курил без остановки. У меня было чувство, что внутри моего тела курят восемьдесят человек. Я начал развивать эту идею, взял электронную сигарету и подсоединил её к молокоотсосу. Это как голодный безнадзорный ребенок, которому остается только курить, если он не получает молоко. Такой младенец-наркоман, взращенный сигаретой.

Мы нуждаемся во внимании других, как младенец нуждается в материнском соске. Я решил, что дым будет виться из цветов, как символ красоты нашего внутреннего голода. Тогда я собрал старые потрепанные цветы с парижского кладбища Пер-Лашез – они напоминали мне опаленные сигаретами рты.

Это же вандализм.
– Да, совершенно незаконно. Я подсоединил к цветам сигареты и молокоотсосы, в которые залил человеческий жир как символ сытого человека, толстеющего от переизбытка еды.

Где ты достал человеческий жир?
– Я год летал в разные места в поисках организации, которая согласится мне его предоставить. Согласных не нашлось, поэтому я привез жир – результат сразу трёх липосакций – из клиники Бангкока, где закон плохо регулирует такие вещи. Я сварил его на очень тихом огне, а потом провез в Израиль в контейнере для хранения косметики.

Ты подходишь для этого мира?
– Смотри, я одет, у меня есть квартира, телефон и кредитка. Я не сумасшедший – со мной все в порядке. Но в искусстве ты можешь увидеть разрыв между свободой воображения и тем, что общество от тебя ожидает. Я просто воплощаю в реальность свои фантазии. Это как заглянуть в мусорный пакет и обнаружить там целый мир. В любой грязи можно отыскать красоту.