Мим Григорий Гуревич работал с Аркадием Райкиным и дружил с Марселем Марсо. Специально для Jewish.ru он рассказал, как советская пропаганда жила в пантомиме – и чьи головы он лепит на заказ.

Давайте начнем с истоков. Чем вас увлекла пантомима?
– Кажется, в 61-м году я впервые увидел спектакль великого мима Марселя Марсо – и два часа сидел как завороженный. Придя домой, перед зеркалом я «проигрывал» увиденные образы – это была любовь с первого взгляда. Пантомима – величайшее искусство: оно ограничивает то, чем люди пользуются с утра до вечера – слово. Трудна в освоении, но очень легка в восприятии. Язык жестов и мимику понимают все люди и даже животные. Собака не разговаривает человеческим голосом, но она реагирует на язык тела, даже на выражение глаз. Взглянув на человека, всегда можно понять: обманывает он или говорит правду, горит у него огонь внутри или уже нет азарта от жизни. Но вот создать сюжет, философию, эмоцию без слов – это очень трудно. В этом ограничении и есть величие пантомимы. Гораздо проще написать рассказ или создать постановку по пьесе. Чтобы получилась удачная пантомима, нужно быть мыслителем. Вспомните «Снежное шоу» Славы Полунина: романтический спектакль без слов – и он прекрасен.

В СССР пантомима была невероятно популярна. Как вы полагаете, почему?
– Расскажу такой случай. Однажды мы были на гастролях в Баку и встретили Марселя Марсо. У меня даже фото сохранилось: валяемся на пляже, разговариваем. У Марсо была запланирована встреча с министром культуры Фурцевой. В числе прочего он хотел обсудить с ней создание театра пантомимы в Москве под моим руководством. И вот позже мы встречаемся еще раз, уже в столице, в гостинице «Пекин», ужинаем. Марсо говорит, что театр пантомимы Фурцевой не интересен. «Мы заняты пропагандой Амарантова», – так она ему ответила. Знаменитый мим Борис Амарантов гремел в те времена с миниатюрой «Берегите мир», или «Атомщик доигрался», где жонглировал булавами – американскими атомными бомбами. И в этом суть истории: Советский Союз использовал пантомиму в целях пропаганды. Правда, потом пропагандист Амарантов эмигрировал в Америку.

Эмигрировали и вы. Почему?
– Пришлось. После трех счастливых лет работы в театре с Аркадием Райкиным нас уволили. На новую программу пришел свежий режиссер, который ну совсем ничего не понимал в пантомиме и превратил нашу группу в «живую заставку». Мы как манекены появлялись на подиуме в начале и в конце спектакля Райкина – на этом все, наше присутствие в театре стало бессмысленным. За нами уволили и Карцева с Ильченко, и Мишу Жванецкого.

А вскоре началась совсем откровенная цензура. «Высокой» театральной комиссии не понравилась пантомима-протест «Человек – машина» – о государственной махине, которая раздавливает человека. Мы остались без работы. Совершенно без денег. Раз в неделю я преподавал в эстрадной группе у Доната Мечика, отца Сережи Довлатова, у него я получал 15 рублей в месяц. И я начал работать над тем, чтобы улететь.

У маминой приятельницы дочка с мужем уезжали в Израиль, и она попросила их написать письмо для меня по воссоединению с родственниками, фиктивное. Те, кому разрешали выезд, направлялись в Вену. Дальше распределение кто куда, я выбрал Нью-Йорк. Но до этого – еще четыре месяца в Риме, человек без документов, паспорта и гражданства. Прилетел Марсель Марсо с женой и маленьким сыном. Он был потрясен, что я уехал: считал, что советский зритель очень образован, его реакция великолепна, залы битком. Мы еще раз потом встречались в Нью-Йорке, и Марсо все советовал: «Делай сольную карьеру мима!» Но у меня тогда мозги были настроены на группу, поэтому я ни о чем другом не мог думать.

Почему в Америке не сложилось с пантомимой?
– По прилете в Америку я сразу пошел по нью-йоркским группам мимов и был страшно разочарован. Это какая-то белиберда: технически несовершенно, да и сюжеты несуразны. Я создал в Америке шесть групп пантомимы. Но все это был голый энтузиазм. Артистов только готовить надо два года перед тем, как они выйдут на профессиональную сцену. Больших денег это не принесло – ни мне, ни моим ученикам. А американские актеры пантомимы, естественно, хотели зарабатывать много.

Есть ощущение, что пантомима – уходящий жанр. Куда ни посмотри, везде вокруг комики и стендаперы, а мимов не видно.
– Могу говорить про Америку, потому что живу здесь больше 40 лет: здесь пантомима действительно пришла в большой упадок. В Нью-Йорке осталась только одна группа – The American Mime Theatre. При этом она возникла еще до того, как Марсель Марсо приехал со своим первым выступлением в Ленинград – то есть давным-давно. Они малопопулярны и, думаю, в основном существуют на гранты. Пантомима перестала быть сценическим жанром и ушла на улицы: она существует сегодня в основном в виде уличных мимов.

Когда вы сами последний раз выступали с пантомимой? Какова была реакция публики?
– Осенью прошлого года в Нью-Йорке. Исполнил пантомиму «Зонтик» – спектакль, посвященный Анне Павловой. Его создала моя хорошая знакомая, аргентинская балерина Аналия Фарфан. Она пригласила в спектакль не только меня, но и японскую танцовщицу, исполнительницу индийского танца и русскую певицу с романсами. Зал был полон, а выступление шло в церкви, где в подвале, на мое удивление, пряталось профессиональное театральное помещение на 400 мест с прекрасным оборудованием и светом.

Я редко выступаю сейчас как мим – мои пантомимы всегда были построены на молодых телах. Вот у Славы Полунина нет такого ограничения, и в этом его большое преимущество. Как и у Марселя Марсо – он закончил выступать в возрасте уже за восемьдесят. Но, пожалуй, есть одна пантомима и у меня, которую я мог бы сыграть хоть в последний день жизни. Она называется «Характеры»: там надо надевать маски, их штук 15, а движения, которые характеризуют каждого персонажа – вне возраста. Вообще, чем старше актер, тем более значительны будут движения – чтобы показать характеры, нужен жизненный опыт.

Мим может стать актером кино? Знаю, что вы снимались в роли тени Олега Даля в одноименном фильме «Тень».
– В Америке я снялся в нескольких фильмах, но существенных ролей не случилось, и я решил не тратить время на кастинги. Хотя до сих пор состою в союзе актеров Нью-Йорка. Была одна очень смешная маленькая роль в сериале «Закон и порядок». И опять – получить ее косвенно помогла встреча с Марселем Марсо! Прихожу на кастинг для эпизода, а режиссер, узнав, что я мим, спрашивает: «Кстати, вы знаете, что роль, на которую вы идете, очень маленькая – надо сказать только одно слово “да”?» И я вспоминаю, что аналогичная ситуация была у Марсо. Я говорю: «Я знаю, о чем вы хотите сказать. Что великому миму Марселю Марсо за всю его жизнь предложили только одну роль в кино, да и ту – с одним словом: “Да”». Режиссер мне сразу: «Вы получаете эту роль!» Играл главу русской банды. Его в наручниках сажают в полицейскую машину, задают какой-то вопрос, и он отвечает: «Да».

В 80-е вы сфокусировали внимание на скульптуре. Вероятно, самая известная ваша работа – это «Пассажиры». Кто решил украсить ею станцию метро в Ньюарке, штат Нью-Джерси?
– Шел 1984 год, я преподавал скульптуру и рисунок в школе изящных и промышленных искусств Ньюарка – это что-то типа Мухинского училища в Петербурге. И мне изначально предложили поработать над скульптурной композицией для метро. Тогда я проехался по всем станциям и понял, что идеальное место – Penn station, главная станция метро Ньюарка. Сразу возникла идея групповой скульптуры. Я собрал несколько студентов и одного преподавателя, выстроил их, как будто они стоят на станции, отфотографировал. И начал работать. Всего там семь персонажей. Идея проста – это пассажиры, проходящие через станцию и ожидающие поезда, одни из нас. Как «Граждане Кале» Родена.

Интересно, что бронзовую табличку с именами автора и участников проекта украли почти сразу же. А скульптуры стоят до сих пор. Они сейчас расставлены свободно: люди могут проходить через них. Но в 85-м их поначалу накрыли прозрачным кубом из акрила: тогда у хулиганов была мода на все прыскать красками из банок.

Сегодня вы продолжаете создавать скульптурные работы?
– Да, работ много. Например, бюст изобретателя Кадзуо Хашимото, который сегодня стоит перед Технологическим институтом в Нью-Джерси. Создавал его по фотографиям, долго не мог добиться сходства. В итоге приехал помощник Хашимото: подсказывал, что нужно поменять – в лице, форме головы, прическе.

Еще были «головы» миллиардера и филантропа Финна Касперсена. Бюст так ему понравился, что он заказал его в шести экземплярах. Это было очень смешно: оказалось, что он каждому родственнику хотел подарить свою голову.

Наконец, проект, над которым работаю прямо сейчас – я назвал его «Город-лабиринт». Это такая объемная скульптурная композиция из картона, окрашенного под металл. Внутри спрятаны неожиданные находки: ключи, символы, тупики, загадки – аллегория современного города. В следующем году проект выставят в музее русского искусства Mora art в Нью-Джерси.