Как нашёл письма отца к любовницам и почему счёл их важными для потомков, рассказал в интервью Jewish.ru сын писателя Иегошуа Бар-Йосефа.

Ицхак, что вас привело в литературный архив «Гназим»?
– Я начал здесь десять лет назад, когда искал определенную книгу и поинтересовался, нет ли здесь случайно архива моего отца, писателя Иегошуа Бар-Йосефа. Оказалось, что он, собственно, сам и принес сюда все свои бумаги. Среди личных вещей вроде свидетельства о браке и паспорта подмандатной Палестины я наткнулся на открытку, которую написал отцу в возрасте десяти лет: «С днем рождения! Когда ты приедешь домой, я подарю тебе 40 пинков под зад». Я был зол на него. Папа тогда не жил с нами. Он остался в Цфате, где у него были многочисленные связи с другими женщинами. А мне тогда только-только вырезали аппендицит, и он даже не приехал меня навестить.

Важно отметить, что мои родители приехали в Палестину в XIX веке, тогда была большая хасидская алия из Восточной Европы. В двадцать пять лет отец начал писать книги, а заодно и вести светский образ жизни. Тогда, перебирая рукописи в стенах архива, я вынужденно столкнулся с его любовными письмами другим женщинам. Мама умерла, когда мне было одиннадцать ­– и спустя год отец женился опять на американской пианистке. Судя по их переписке, они планировали свадьбу еще до маминой смерти. Она приехала в Израиль и подкупила меня подарками: фотоаппаратом, зубной пастой Colgate, которой не было в те годы в Израиле, и американской изолентой Sellotape. А главное – она привезла с собой гигантский рояль, и с тех пор в нашем доме постоянно звучали ноктюрны Шопена. Но через полтора года они развелись, и Шопен закончился.

Вот это история! Но как сотрудники архива понимают, какие документы подлежат разглашению, а какие – нет?
– Это действительно дилемма, потому что мы работаем не только с черновиками, но и с дневниками, личными письмами, а также с разного рода бытовыми записками, что, например, котлеты оставлены в холодильнике, а билеты на концерт куплены. Написавший такие невинные вещи не мог себе и представить, что когда-нибудь это будет опубликовано. И то, что мы сегодня позволяем себе это читать и показывать – вопрос, который терзает работников архивов во всем мире. Конечно, прежде всего мы обязаны обращаться за разрешением к прямым наследникам. Закон говорит, что художественное произведение может быть опубликовано без разрешения только спустя 70 лет после смерти автора. Но с письмами сложнее, потому что там могут быть личные данные, которые запрещено предавать огласке. Например, информация о болезнях. Это то, что мы называем правом на частную жизнь.

Но исследователи могут приходить и свободно работать с документами, которые многое рассказывают не только о самой личности, но и об эпохе, в которую жил писатель. Например, известно, что Черниховский был врачом. Он писал стихи на больничных бланках, на которых сегодня исследователи находят определенные рецепты лекарств. Или, скажем, сегодня сотрудники «Гназима» работают над письмами писателя Менахема Познанского. Их привлекла его переписка с дочерью: писатель там объясняет ей, почему опасно покидать стены школы без разрешения. Это 30-е годы, самые смутные в истории страны, арабы постоянно стреляли в евреев. Но я читал эти письма, когда в Иерусалиме опять происходили теракты, и все удивлялся, что с 30-х годов ничего не изменилось. Все это словно написано сегодня.

И много такой эпистолярной литературы в архиве «Гназим»?
– Вообще, архив был создан в 1951 году писателем Ашером Барашем, который понимал вес слова литературной элиты. Тогда писатели имели огромное влияние на общество, не то что сегодня. Скажем, Союз писателей Израиля создали еще в двадцатые годы, во времена Бялика и Черниховского, и члены его активно помогали эмигрантам и участвовали в политической жизни страны. Еще больше значимость писателей возросла после Холокоста, когда стало известно, сколько талантливых литераторов погибли и сколько европейских архивов уничтожено. Но в последние лет тридцать писатели утратили свой авторитет.

И тем не менее «Гназим» насчитывает архивы 800 авторов, среди которых Шауль Черниховский, Нахум Гутман, Давид Фогель, например, как представитель литературы на идише, а также Лея Голдберг, по дневникам которой можно видеть, какие грубейшие ошибки она делала в иврите. Но вообще, сегодня не так важно, где физически находится архив. Мы сотрудничаем с национальной библиотекой Израиля и с гарвардским архивом. Это значит, что у них и у нас есть доступ к документам друг друга онлайн.

Кто передает документы в архив?
– Как правило, после смерти писателя этим занимаются родственники. Во-первых, так они освобождают немало места в доме, а во-вторых, могут рассчитывать на надлежащие условия хранения: в архивных помещениях поддерживается нужная температура, используются бумажные конверты, которые не окисляются, а в случае пожара – газ вместо воды. Есть родственники, которые сдают рукописи в архив сразу же после смерти писателя, но встречаются и те, которые тянут время, потому что им больно с расставаться с личными вещами.

Некоторые писатели передают рукописи в архив еще при жизни. Как-то к нам обратился Тувия Ривнер и сказал, что готов передать свои рукописи в архив. Уже на следующее утро мы были в кибуце Мерхавия и позвонили, чтобы уточнить переулок. Но внезапно трубку поднял его сын и сказал, что писатель скончался ночью. Мы зашли к нему домой. На столе стояли коробки с рукописями. Там, в его кабинете, мы дышали тем же воздухом, каким Тувия дышал еще десять часов назад.

Бывает, что вы сами просите писателей забрать их архивы?
– Да, иногда мы сами к ним обращаемся. Есть такие, которые резко реагируют: «Вы о чем? Я еще молод». Есть другие случаи. Не забуду, как сотрудники «Гназима» долгое время вели переговоры с Рути, женой Аарона Альмога: сам поэт последние годы страдал от болезни Альцгеймера. В итоге я лично приехал к ним домой, чтобы аккуратно разобраться с рукописями. Я сновал возле Альмога с его фотографиями, на которых он был запечатлен молодым, красивым и успешным. А сам он сидел мола и неподвижно напротив телевизора, по которому шла какая-то кулинарная передача. Он с трудом понимал, что вокруг него происходит. Это было очень печально.

Открывающая фотография: Osnat Yavin