Как «Золотой Иерусалим» поднял Наоми Шемер на вершину – а потом её погубил, рассказала в эксклюзивном интервью Jewish.ru её дочь Лели.

Помните, почему вы уехали с мамой во Францию, после чего в её карьере начался стремительный взлёт?
– После развода с моим отцом мама была в затруднительном финансовом положении. Она часто предупреждала меня, что, возможно, завтра нам нечего будет есть. В какой-то момент, чтобы выправить ситуацию, она поехала в США. Мы провели там полгода, маме удалось с большим трудом накопить каких-то денег. Она думала купить в Израиле квартиру – и даже внесла за нее залог. Но тут на воду во Франции спустили большой корабль – и мама сначала посвятила ему песню, а потом решила отправиться на нем в большое плавание. Да, у нее была скитающаяся душа, она всегда была в поиске приключений.

В общем, мама пришла к хозяину квартиры и попросила вернуть деньги. Тот отказался. Дело дошло до суда, где судья принял решение вернуть маме все, кроме шестисот лир. «Почему я не могу получить свои деньги в полном размере?» – возмутилась она. «Потому что за глупость надо платить», – ответил судья. В общем, деньги мы промотали – в основном в Париже. Мама не собиралась покорять город и искать там работу, она просто наслаждалась жизнью. Вернувшись в Израиль, мы временно поселились в комнате у маминых друзей. У нее тогда начался творческий подъем и период продуктивной работы.

Это тогда она написала «Золотой Иерусалим»?
– Чуть позже. Вернувшись из Франции, она принялась перекладывать на иврит французский шансон. А потом собрала музыкальную группу, с которой сама же и исполняла свои песни. Но группа в итоге распалась, из-за чего мама впала в кризис. И вот эту ситуацию как раз исправил «Золотой Иерусалим», который она написала для музыкального конкурса к очередному Дню независимости. Ей тогда, кстати, предложили на выбор несколько популярных певцов, которые могли бы исполнить ее песню. Но мама попросила найти девушку, которая как-то покорила нас своим голосом по радио. Это была Шули Натан – ее тогда никто не знал. В итоге она исполнила «Золотой Иерусалим» даже без сопровождения оркестра. Успех был просто невероятным.

А через три недели после фестиваля грянула Шестидневная война. За несколько дней до ее начала мама совершенно случайно запланировала выступление перед солдатами. И во время войны она оказалась на южном фронте, в Эль-Арише. Тогда же был захвачен Восточный Иерусалим. Мама рассказывала, как вперемежку со взрывами на юге она через транзистор слышала, как солдаты возле Стены Плача поют «Золотой Иерусалим». Тогда она почувствовала, что сделала главное дело в своей жизни – и что теперь нестрашно умирать. Тогда она дописала еще один куплет, и песня стала своего рода символом победы. «Золотой Иерусалим» стали переводить на другие языки.

Как она справлялась с обрушившейся на нее популярностью?
– Ей было очень сложно. Несмотря на славу, у нас по-прежнему никогда не было денег – мама сорила ими нещадно. Она вообще не понимала, как нужно вести дела, ведь тогда не было никаких пиар-агентств. Чтобы хоть как-то наладить ситуацию, она наняла одну из своих подруг на должность секретарши. Вообще, многие делят жизнь Наоми Шемер на «до «Золотого Иерусалима»» и «после «Золотого Иерусалима»», что не вполне верно. На самом деле ее жизнь делится на период до появления Мордехая Горовица, который стал ее вторым мужем, и на период после его появления. Он был адвокатом при государственной службе, педантичным йекке, то есть немецким евреем в Израиле, и привел мамину жизнь в порядок во всех смыслах. Мордехай научил ее читать документы, прежде чем их подписывать. В 40 лет мама родила второго ребенка, и мы всей семьей наконец переехали в свою квартиру. Вот в эту, в которой мы сейчас сидим и разговариваем. Нашими соседями по дому в свое время были Шимон Перес, Ицхак Рабин, Яэль Даян, Меир Паиль и еще три депутата Кнессета.

Это поэтому вскоре ваша мама стала так активно проявлять свою политическую позицию?
– На самом деле повлиять на маму было очень сложно. Она просто уяснила на примере своих родителей, что земля, на которой человек строит дом, сажает деревья и рожает детей, – это его земля. Вот почему с конца 70-х она все больше и больше стала проявлять свою политическую позицию – и поддерживать создание поселений в Иудее и Самарии. Чуть позже ей невероятно сложно далось соглашение с Египтом в конце Войны Судного дня. Она даже песню написала, в которой говорилось, что вся земля – наша. Мои уши от этого просто в трубочку сворачивались. Потом она открыла свою колонку в газете «Давар», после чего от нее отвернулись многие ее друзья. Я сама в молодости принципиально не читала мамину колонку, она жутко меня раздражала.

Что Наоми сказала бы о нынешней ситуации в стране?
– Предугадать ее мысли и действия никогда не представлялось возможным. Она постоянно удивляла нас, достаточно вспомнить ее реакцию на убийство Рабина. Мама была категорически против Соглашений в Осло. Однако, когда дело дошло до таких крайних мер, как убийство, она примкнула к митингующим и написала песню «Жертвоприношение Ицхака». А еще перевела стихотворение Уолта Уитмана, написанное после убийства Линкольна. Она была одной из первых, кто пришел в дом Рабина после его убийства. Если бы мне рассказали за три года до этого события о ее реакции, я бы ни за что не поверила.

Есть мнение, что «Золотой Иерусалим» – это плагиат. Вы согласны?
– Конечно, нет. По правилам плагиатом считается совпадение произведений в семи нотах. И все же это «мнение» совершенно раздавило мою маму. Впервые о том, что мелодия «Золотого Иерусалима» схожа с народной бакской песней об осле, ей сказали в 80-е. Тогда мама просто проигнорировала это замечание и даже не послушала песню. Спустя несколько лет кто-то пришел к ней с кассетой и убедил ее послушать запись. Она отреагировала словами: «Наверное, эта песня вошла в одно мое ухо, а вышла в другое». Уже за неделю до смерти она написала письмо знакомому журналисту, в котором мы видим, что эта история с плагиатом совершенно разбила ей сердце. Там она признается, что именно это привело ее к тяжелой болезни. Я верю в психосоматику, но все же вижу огромную несоразмерность ее реакции и того, что произошло на самом деле.

Вы много работаете с архивами своей мамы. Что вас удивило больше всего после ее смерти?
– Ошеломительная коллекция тканей, которую она оставила после себя: какие-то лоскутки, ленты кружев, из которых даже ничего нельзя было сшить. Просто половина стенного шкафа была забита текстилем! Эту слабость она унаследовала у своего дедушки, который был портным. Он штопал вещи, а маленькая Наоми в это время играла ему на пианино.

Когда вообще в Израиле основалась семья Шемер?
– Мои бабушка и дедушка со стороны мамы приехали в Палестину в начале двадцатых годов. Они, как и большинство эмигрантов из Вильны, основались на берегах Кинерета еще до создания кибуца. Эти молодые искатели приключений ничего не знали о сельском хозяйстве, но в дальнейшем были вынуждены заниматься им всю жизнь. Дедушка, выходец из религиозной семьи, привнес в будущий кибуц нигуны – это такие хасидские напевы без слов. В дальнейшем он помогал эмигрантам, нелегально перебиравшимся в подмандатную Палестину, и как-то доставал из-за границы оружие, внося свой вклад в Войну за независимость. Бабушка владела образцовым ивритом, который она учила еще в гимназии, и мы не всегда понимали, что она говорит. В Вильне она училась на инженера, но в какой-то момент заинтересовалась сионизмом и приехала в Палестину. Последствия оказались самыми драматичными. Все жили в страшном дефиците. Однако моя мама никогда не отзывалась о своем детстве как о чем-то плохом. Она смотрела на своих родителей, как на волшебников, которые из ничего могли вырастить помидоры.

Моя бабушка сразу поняла, что ее дочь никогда не будет заниматься сельским хозяйством. Маме было пять лет, когда она каким-то чудом получила в подарок свое первое фортепиано. Мы до сих пор не понимаем, откуда бабушка его достала. Люди голодают, спят на соломенных матрасах, и вдруг – пианино! Это стало проектом жизни бабушки. Она будила маму рано утром, шла с ней в хижину, где стояло пианино, клала с одной стороны от маленькой Наоми десять фасолин и просила дочь играть одну и ту же мелодию столько раз, сколько фасолин. Один этюд – и одна фасолина перекладывалась на другую сторону. И так до конца.

Остро стоял вопрос, где найти учителей. Мама как-то сказала, что музыканты, бежавшие от нацистов, стали для нее настоящим подарком. Но просто найти учителя было недостаточно. Девочка должна была расширять кругозор и слушать живую классическую музыку. Но где ее достать в кибуце тридцатых годов? Как-то бабушка услышала, что Бронислав Губерман, создавший филармонию, дает концерт где-то под Хайфой. Она тут же решила, что обязана отвезти туда девятилетнюю Наоми. Но как? В общем, договорилась с группой археологов, чтобы те подбросили их до Хайфы. По воспоминаниям мамы, археологи постоянно останавливались – то чтобы поесть, то чтобы поплавать голышом в реке Иордан. Когда наконец начался концерт, девочка, утомленная таким количеством приключений, заснула. Она не помнила ничего оттуда, но одну вещь уяснила для себя на всю жизнь: музыка – это нечто важное, к чему нужно прилагать усилия. Вообще, у мамы с бабушкой были непростые отношения. Я думаю, бабушка жила с чувством собственной нереализованности. И это то, что омрачало их с мамой связь.