Противоречия Амоса Гитая

Израильский режиссер Амос Гитай представил на Венецианском кинофестивале фильм «Ана арабия» («Я — арабка»). Журналистка Яэль приходит в дом пережившей Холокост Ханы, которая уже покинула этот мир, оставив мужа и детей. Муж Ханы, араб Юсуф, рассказывает журналистке о том, с какими трудностями столкнулись молодые влюбленные, боровшиеся за свои чувства. Дочь Ханы расскажет, как сажала вместе с матерью сад на каменистой почве Израиля, невестка Ханы — как унижал ее муж, сын Ханы, другой сын Ханы — как хорошо жить вдали от цивилизации (все это происходит на границе Яффо и Бат-Яма). Общий месседж картины: «Ребята, давайте жить дружно». Интересным решением, осуществленным Гитаем в «Ана арабия», с точки зрения техники является то, что он снял фильм одним дублем. Но как это повлияет на зрительский интерес к догматичной и в целом скучной картине — не совсем понятно.

— Господин Гитай, сложно было снимать одним дублем?

— Да, непросто. Самая сложная проблема заключалась в том, чтобы найти камеру, с которой оператор мог бы ходить полтора часа. Да еще и так, чтобы не выпускать актеров из поля зрения. Конечно, это сделало фильм очень статичным, но мне и нужно было показать просто жизнь и разговор.

— Несмотря на эту техническую деталь, можно ведь было сделать действие более динамичным? Или в размеренности повествования тоже есть некое послание?

— Как человек, живущий в этом регионе, который все время находится в обстановке нарастающей жестокости, я хочу показать, что люди могут жить вместе и любить друг друга. Но здесь важно было избежать попытки изобразить ситуацию с наивно-позитивной точки зрения, не представлять ни одну из сторон ангелами, не внушать, что хэппи-энд обязателен. Религиозные фанатики, националисты, считающие себя ангелами, убивают друг друга без зазрения совести. Так что я думаю, что мой фильм — о противоречиях. Даже место, которое мы выбрали для съемок, несовершенно, но очень красиво внутренне. Так что это было органичное решение: показать людей, которые живут вместе, любят друг друга, ненавидят друг друга, но не убивают.

— А как, собственно, прием одного дубля помог сформировать эту концепцию?

— На самом деле, это мы с вами знаем, что фильм снят одним дублем. Я всегда радуюсь, когда люди после фильма говорят, что не знали, как он был снят. Это значит, что формальный прием не заслоняет собой идею картины.

— Ваш фильм был не единственной израильской лентой, представленной в Венеции. До этого показывали «Вифлеем» Юваля Адлера. И после просмотра я разговаривала с западными коллегами, которые говорили, что они на стороне палестинцев, что Израиль должен уйти с занятых территорий.

— Я не видел этот фильм и стараюсь не принимать ничью сторону.

— Но как вы лично реагируете, когда здесь, в Европе, слышите, что Израиль называют агрессором?

— Люди могут думать все что угодно. Я не хочу критиковать Израиль. Но, если не заниматься демагогией, все должно подвергаться критическому осмыслению. Действия израильтян нужно подвергать сомнению, так же, как и действия арабов. Я не считаю, что в этом конфликте есть ангелы и демоны. Я не религиозный человек, но еврейская традиция — это, в первую очередь, идея осмысления, критический подход. И величайшие библейские тексты — критические, это не пресс-релизы. Если помните, даже величайший царь Давид в Библии называется «аморальным», потому что он возжелал Батшеву и отправил ее мужа на войну, чтобы от него избавиться. И те, кто записал эту историю, не обошли этот поступок Давида вниманием... И это урок нам всем.

— В чем состоит урок?

— В том, что ты можешь быть самым распрекрасным царем и правителем для своего народа, но если ты совершаешь аморальные поступки, ты остаешься аморальным человеком. И в этом сила библейского текста. Так что не стоит бояться критики Израиля. Критика идет на пользу, если она продиктована не предвзятостью и политическими соображениями, а является порождением размышлений.

— Ваш фильм все восприняли очень по-разному: кто-то увидел в образе высохшего дерева в конце образ умирания, кому-то показалось, что минимализм съемки означает иссушенность земли, о которой идет речь. Вы вкладывали все эти образы в свою картину?

— Вы знаете, когда была выключена камера, моя режиссерская роль закончилась. Я считаю, что каждый зритель должен воспринимать фильм без моих пояснений, я сказал в нем то, что считал нужным. Честно говоря, очень часто в моих фильмах зрители находят образы и значения, о которых я и не думал. Возможно, они возникли в картине подсознательно. Иногда меня об этом спрашивают, а я даже не думал о том, что люди там увидели. Потому что мы лишь отчасти идем за идеями, снимая кино. Важную роль в этом процессе играет также подсознание, интуиция. Так что я всегда с интересом слушаю, как фильм воспринимается, потому что зрительское восприятие не менее важно, чем то, что я вложил в картину.

— И все-таки кинематограф должен отражать происходящие в обществе процессы или становиться неким топором, которым художник пытается поправить уродства общества?

— Мне кажется, и то и другое. Мы не просто изучаем какую-то историю и создаем к ней иллюстрации. Мы ищем пути самовыражения — кто-то через живопись, кто-то через литературу, кто-то через кино. Вы же знаете, я собирался стать архитектором. Но почувствовал, что мне есть что сказать, и я хочу это сказать. Так я и решил снимать кино.

— Но подходящее ли это все-таки место для прямых политических деклараций?

— Почему нет?

— А «Ана арабия» — политическое заявление?

— В общем, да. Сейчас продолжается процесс этнического очищения, который начался еще в Средние века. В Ираке когда-то была богатейшая и многочисленная еврейская диаспора. Сейчас там евреев нет. И Израиль пытается вытолкнуть из себя арабов. С моей точки зрения, такая попытка отделения, расчленения — это катастрофа. Мы живем в колыбели цивилизации. И мы должны принять, что да, у нас есть противоречия, но насилие надо остановить.

— Как же его остановишь, если происходит исключительно эскалация? События, развивающиеся вокруг Сирии, могут обернуться настоящей войной.

— Слушайте, в мире и так огромная безработица, не будем оставлять без работы политиков. Я думаю, все эти важные дядьки в дорогих лимузинах как-то разберутся. Ситуация ужасная, да. Я даже не знаю, что и думать о том, что происходит.

— А стоит ли Америке вмешиваться? Вроде как это внутренний сирийский конфликт?

— Ну, знаете, это как с домашним насилием. Если ты видишь, что в семье соседей муж бьет жену, надо ли вмешиваться?

— Надо?

— Мне кажется, да.

— Амос, вы собирались снимать в России фильм «Циля» по роману Аарона Аппельфельда. Но пока о съемках ничего не слышно.

— Российские продюсеры сводят меня с ума. Мы ни о чем не можем договориться. Так что пока ничего не могу рассказать об этом проекте.