В Большом театре в Москве проходят гастроли Санкт-Петербургского театра балета Бориса Эйфмана

В Большом театре проходят гастроли Санкт-Петербургского театра балета Бориса Эйфмана. Творчество этого хореографа раздражает эстетов и театральных гурманов, но столь точно отвечает вкусам массового зрителя, что гастроли его театра впору устраивать не в академических театрах, а на стадионах — полные сборы будут обеспечены. А эстрадно броскому представлению “Мой Иерусалим” (5 июля) традиционная сцена и вовсе не подходит.

Рецепт изготовления балетного спектакля хореограф составил давно и каждый раз подгоняет новый сюжет к проверенной схеме. Эйфман привык к однозначным высказываниям и прямолинейным противопоставлениям. Доходчивый сюжет, игра контрастами, клиповый монтаж коротких эпизодов, смешение патетики и грубоватой эротики — законы зрительского восприятия учитываются досконально. Черное и белое, возвышенное и отвратительное чередуются в его спектаклях с завидным постоянством. В центре — благородная, мятущаяся душа, отверженная всем миром. Вокруг — воинствующее зло и пороки. Так было и в “Карамазовых”, и в “Чайковском”, и в “Красной Жизели, и во многих других сочинениях. Не исключение и балеты, включенные в нынешние гастроли. Страдающий Павел Первый окружен развратными фрейлинами и фаворитами Екатерины (“Русский Гамлет” — 3, 6 июля). Страдающий Мольер противопоставляется грубой и похотливой толпе (“Дон Жуан и Мольер”- 2, 7, 8 июля).

Без пафоса не интерпретируется ни один сюжет, даже самый развеселый и сказочный. Мир давно раскололся на две контрастные половины. И герой, склонный к мучительному раздвоению личности, только и делает, что перелетает из мрака в свет и обратно. Дон Кихот (“Дон Кихот или Фантазия безумца”, 4 июля) мечется между тягостной психбольницей и радостной балетной Испанией. Пиноккио (“Пиноккио”, 7 и 8 июля, утро) разрывается между хулиганской компанией приспешников Карабаса и добродетельным обществом шарманщика Джузеппе. И в том, и в другом спектакле про “хорошо” и “плохо” рассказывается примерно так же, как в знаменитом стихотворении Маяковского. После “отрицательной” сценки обязательно следует “положительная”. Излюбленный Эйфманом монтажный метод порой лишает истории логики и смысла. Зато и волки сыты, и овцы целы. Пиноккио, например, превращается в настоящего мальчика (как у Коллоди) и впридачу получает кукольный театр (как у Толстого).

“Дон Кихот” оканчивается менее оптимистично — скиталец возвращается в постылую больницу. Но поклоны — подтанцовки в испанском стиле, вновь возвращают безумца к балетному празднику. От перестановки слагаемых сумма не меняется — еще один постулат, которому Эйфман никогда не изменит.