Рама для души

Работая официанткой, она в какой-то момент круто изменила свою жизнь – случайно попала в киношколу и выучилась на режиссёра. Теперь Рама Бурштейн снимает трогательные фильмы об ортодоксальных евреях и собирает призы ведущих международных кинофестивалей.

Не знаю, почему, но когда меня спрашивают, кого я считаю символом израильской женщины, я отвечаю всегда четко – Раму Бурштейн. Может быть, потому, что у меня до сих пор стоит в памяти картина, как она под руку с мужем идет по красному ковру подиума Венецианского кинофестиваля. Вокруг стоят и аплодируют дамы и господа в вечерних платьях и элегантных смокингах, а они все идут и идут – типичная еврейка в скрывающем ее полную фигуру просторном длинном платье и еврейский ультраортодокс в лапсердаке и с пейсами. Тут уж ничего не спутаешь: наши люди!

Это было в 2012 году – фильм Рамы Бурштейн «Заполнить пустоту» сначала стал главной израильской сенсацией, получил семь призов местной киноакадемии «Офир», а затем отправился на Венецианский фестиваль, где хоть и не получил главных призов, но завоевал всеобщую любовь. Дело в том, что Рама Бурштейн показала обычно наглухо закрытый мир ортодоксального еврейства через историю о любви и семье. И эта история не могла не тронуть. Многие зарубежные СМИ называли тогда Раму «королевой израильского кино», выражая одновременно удивление, как мир еврейских ультраортодоксов мог породить такое чудо.

Но, во-первых, мир ультраортодоксов может породить и не такое. А во-вторых, справедливости ради надо сказать, что Рама Бурштейн родилась в 1967 году в Нью-Йорке в совершенно светской еврейской семье. Ее отец был уроженцем Израиля, мать – коренной американкой, но через год после ее рождения родители решили переехать в Израиль, так что детство и юность Рамы прошли в Кфар-Сабе.

В школе Рама училась ни шатко ни валко. Когда же ее еще и не взяли в армию по причине слабого здоровья, она отправилась на поиски счастья и приключений в США. Здесь она прожила три года, работая то официанткой, то продавщицей в магазине, а когда ей наскучила Америка, вернулась домой. Чем именно ей хочется заниматься в жизни, Рама тогда понять не могла. К учебе ее не тянуло, и она уже приготовилась к тому, что проведет всю жизнь, прибираясь в чужих квартирах, как вдруг все переменилось.

В один из дней близкая подруга, мечтавшая стать актрисой, попросила Раму приехать в Иерусалим, чтобы просто своим присутствием поддержать ее на вступительном экзамене в театральную школу. Но Рама мало что как всегда опоздала на экзамен к подруге, так еще и перепутала этаж – и вместо театральной школы оказалась в помещении киношколы им Сэма Шпиглера. Здесь в это время тоже шли приемные собеседования.

И секретарша тут же взяла Раму в оборот.
– Опаздываете, милочка! Спать надо меньше! Все уже заканчивают заполнять анкеты, скоро начнут вызывать, а вы только являетесь! Вот, заполняйте!

Словно пребывая в каком-то трансе, Рама заполнила анкету, а через какое-то время обнаружила себя в качестве студентки киношколы. При этом ответа на вопрос, хочет ли она учиться искусству создания кино или нет, у нее тогда еще не было. Уже перед самым выпуском из киношколы она вместе с друзьями поехала на знаменитый Берлинский кинофестиваль студенческих фильмов. И вот там, в Германии, ее настиг хорошо известный «еврейско-немецкий синдром»: в каждом идущем по улице пожилом немце она видела бывшего нациста, в каждом молодом – если и не неонациста, то потомка нациста. Умом она понимала, что это глупо, но ничего не могла с собой поделать – ее трясло от ненависти и страха одновременно. Когда в пивной какой-то бритоголовый немецкий парень, пытаясь с ней заигрывать, купил для нее кружку пива, она с ужасом выскочила из этого заведения на ночную улицу.

«Вот все и понятно, – сказала она себе. – Никакая ты не гражданка мира. Как родилась еврейкой, так ею и останешься. И если бы сейчас на дворе был 1941 год, то быть бы тебе вместе с другими евреями в концлагере!» По возвращении в Израиль в ее судьбе произошел еще один важный поворот. Одна из подруг, только-только вернувшаяся к исполнению заповедей, пригласила ее к себе на субботу.

«Я провела субботу в ее доме, – рассказывала Рама в одном из своих интервью, – и этого оказалось достаточно, чтобы понять: это все – мое. Мое – и все тут! И свечи, и халы, и чолнт, и беседы о Торе. Я вернулась и нашла ответы на многие вопросы, которые я задавала себе годами. Я искала эти ответы в буддизме, в дзен-буддизме, бахаизме, а они оказались так близко. Просто опция иудаизма как светской еврейке мне не приходила в голову!»

Еще спустя полгода Рама познакомилась со своим будущим мужем Яроном Бурштейном – так же, как и она, «вернувшимся к ответу».

Сейчас Рама и Ярон живут в ультраортодоксальном квартале Иерусалима и являются членами большой общины, в которую входят «возвращенцы» из Израиля, Штатов, России. Они часть ультраортодоксального еврейского мира, но в то же время держатся чуть особливо: «коренные» иерусалимские ортодоксы не очень доверяют неофитам и не слишком близко подпускают их к себе. У супругов Бурштейн – четверо детей. Два старших сына ни разу не видели не только маминых фильмов, но даже фотографий с кадрами из этих фильмов – они считают это трефным. Но вот младшая дочь мечтает так же, как мать, стать писательницей и редактором книг.

Последний из вышедших фильмов Рамы Бурштейн – «План свадьбы». Он не повторил успеха фильма «Заполнить пустоту», но от этого нисколько не стал хуже. Эта кинокартина вводит зрителей в совершенно новый для них мир – евреев, отошедших от светской жизни и ставших религиозными, то есть в тот самый мир, которому принадлежит сама Рама Бурштейн.

Героиня фильма Михаль «вернулась к ответу» еще в юности, но вот ей уже 32 года, а она все еще не замужем. Наконец счастье ей вроде бы улыбается, находится жених, начинается подготовка к свадьбе, но за три месяца до нее жених разрывает отношения. Как отменить свадьбу и рассказать о своем позоре подругам и семье, Михаль не знает. «У меня есть зал торжеств, у меня есть платье невесты. Так неужели Б-гу будет трудно найти для меня жениха?!» – спрашивает она себя и, чтобы вымолить жениха, отправляется на могилу рабби Нахмана из Бреслава, в Умань.

Съемки в Умани описывала сама Рама Бурштейн. «Как ни странно, но светские люди куда суевернее и более склонны к мистике, чем религиозные, – рассказывала режиссер. – Знаете, когда мы прибыли в Умань, вдруг сломалась новая, только что купленная камера. Починить ее оказалось невозможно. Потом из Германии нам доставили новую камеру, но вдруг полетела электроаппаратура. И тут почти вся наша группа, поголовно светская, вдруг заговорила о том, что, видимо, душа рабби Нахмана не хочет, чтобы мы снимали фильм на его могиле, что нужно отказаться от съемок в Умани, вернуться в Израиль и переписать сценарий».

«Однако единственный помимо меня религиозный человек в группе, наш оператор, заявил, что ему плевать на предрассудки и он назло всем снимет фильм именно в Умани, – вспоминала Бурштейн. – Я не верила в мистику, но настроение у меня было похоронное: я понимала, что у нас просто нет денег ни на то, чтобы продлить свое пребывание в Умани, ни тем более на то, чтобы еще раз привезти сюда всю киногруппу с оборудованием. Но когда мы прилетели в Израиль, я в аэропорту получила сообщение, что компания Yes решила увеличить бюджет на наш фильм. “Ну что?! – сказала я своим актерам. – Дело, как видите, не в том, что рабби Нахман не хотел, чтобы мы снимали на его могиле, а в том, что он хотел, чтобы мы появились у него в гостях дважды!”».

В этом рассказе – вся Рама Бурштейн с искрометным юмором, рассыпанным по ее книгам и фильмам. Правда, она признается, что когда оказывается на международных кинофестивалях, то невольно теряется и чувствует, как ноги становятся ватными, а язык деревянным. И в эти минуты ей крайне важно, чтобы муж был рядом, чтобы она могла опереться на его руку. Зато ее Ярон в своем традиционном лапсердаке на таких коктейлях чувствует себя раскованно: ему нравится эпатировать столь рафинированную публику своим еврейским обликом.