Рояль в боях

Он помнил аромат XIX века и чувствовал запах века XXI. Собирал полные залы еще до войны, обрастал учениками и афоризмами, ставшими настольной книгой в Советском Союзе. Но на всю страну музыканта Натана Перельмана прославила программа «Беседы у рояля». Его – остроумного и лаконичного – называли «Софи Лорен петроградского телеэкрана».

Свое «боевое крещение гастролями» Натан Ефимович прошел еще в 13 лет: во время Гражданской войны его родной Житомир оказался в зоне боевых действий, и маленький Нона стал работать, чтобы помочь семье. Он и еще двое мальчишек, игравших на виолончели и скрипке, организовали трио и выступали в знаменитом агитпоезде Первой конной армии Будённого. Юные гастролеры разучили один из вальсов Вальдтейфеля и исполняли его, «возвращаясь от конца к началу без остановки несчетное количество раз, чтобы придать ему значительность крупной формы». Конармейцы были в восторге.

Сначала юные музыканты, которых возили по деревням и сёлам, играли в одиночку, но затем их прикомандировали к одной из фронтовых бригад. Уровень музыкальной подготовки выступающих, конечно, оставлял желать лучшего. Да и играть приходилось на расстроенных инструментах и нередко при свете керосинки. Но Перельман сохранил о тех временах самые теплые воспоминания: «Начальник клуба, истосковавшийся по своей семье, никак не хотел с нами расставаться. Он рисовал идиллическую картину райского житья, говорил, что, когда состоится победа, Первая конная армия всех нас командирует в Петроградскую консерваторию для продолжения музыкального образования. Но этому не дано было тогда осуществиться. Хлеб-соль нашу ждали голодные рты дома, и мы вынуждены были расстаться с агитпоездом, друзьями и мечтами».

Тем не менее уже в начале 20-х мечты начали осуществляться – Натан поступил в Киевскую консерваторию в класс преподавателя Генриха Нейгауза и сразу «попал под воздействие его артистизма и естественной, лишенной всякой манерности игры». Как впоследствии рассказывал сам Перельман, в те времена Нейгауз был крайне увлечен современной музыкой и преподавал через призму этого увлечения. Вместо этюдов он давал ученикам, которые были далеки от профессионального мастерства, сонаты Скрябина, известного своей любовью к «изломанному ритму». «Тогда я был в восторге от уроков, но эта музыка скверно действовала на мою нервную систему, не говоря уже о восприятии ритма. Одна талантливая пианистка, ученица Нейгауза, переехавшая затем в Петроград, не могла ровно сыграть четыре шестнадцатые подряд – она была слишком “скрябинизирована”», – объяснял Перельман.

Однако причиной, по которой Натан приехал из Киева в Петербург, было вовсе не желание поменять преподавателя. В 1923 году музыкант, которому оставалось учиться еще около двух лет, чуть не похоронил свою музыкальную карьеру, пытаясь подражать виртуозу Владимиру Горовицу. В стремлении исполнить сложный пассаж в сонате Листа с фантастической скоростью, как делал это Горовиц, Перельман переиграл руки.

Осмотрев пианиста, врач посоветовал ему сменить специальность, но Натан, которому тогда едва исполнилось 17, к такому повороту событий был не готов. «Я узнал, что в Петрограде, на Карповке, живет человек, который творит чудеса, вылечивая руки, – рассказывал музыкант. – Собрав какие-то гроши, я приехал туда, остановился у своего знакомого и на последние деньги отправился на Карповку. Нашел нужный дом, зашел в парадное – навстречу спускается похоронная процессия. Выяснилось, что выносят моего знахаря. На этом “лечение” мое и кончилось».

Несмотря на такие, казалось бы, безрадостные знаки судьбы, Перельман решил не возвращаться в Киев и поступил в Петербургскую консерваторию. «В противоположность раскрепощенной атмосфере уроков Нейгауза, здесь царила невероятная сдержанность, – вспоминал Натан Перельман. – Леонид Владимирович Николаев был замечательным педагогом, но у нас с ним что-то не клеилось. Он хотел, чтобы я играл в “московской” манере, высоко поднимая руки, а мне с моим темпераментом эта “декламационность” была чужда. В конце концов он сдался, и я играл так, как считал нужным».

Концертировать Перельман начал уже в конце 20-х, несколько лет выступал в дуэте со скрипачом Мироном Полякиным. Однако по-настоящему востребованным музыкантом он стал в 1932 году. В то время музыкант, работавший тапером в кинотеатре на Литейном проспекте, решил поучаствовать в конкурсе пианистов имени Шопена. Он успешно прошел московское прослушивание, но потом очень долго не мог получить разрешение на выезд. Когда же он все-таки добрался до Варшавы – сильно заболел. В итоге Натан все-таки вышел на сцену, но рояль, который стоял на покатом участке, так отчаянно шатался, что едва не уехал, а несколько клавиш верхнего регистра вообще западали. Тот конкурс для Перельмана стал провальным, но именно во время прослушивания в столице Натан лично познакомился с Павлом Коганом – талантливым импресарио, под крылом которого находились лучшие музыканты того времени.

Перельман часто вспоминал, что Коган был великолепным бизнесменом – он умудрялся обеспечивать полные залы на концертах даже в самые сложные времена. Более того, «сложных времен» музыканты Когана практически не ощущали – например, в середине 30-х они часто бывали в Кисловодске, где жили в лучшей гостинице и отменно питались. «До сих пор я чувствую уколы совести за то, что мы не знали голода и лишений. Отчасти я за это расплатился – переболел сыпным тифом, – вспоминал Натан Ефимович. – Во время гастрольных переездов я не сидел в купе, а стоял в тамбуре, а в гостиницах спал на столе, потому что боялся заразы, но все равно заразился. В Артемовске я вдруг потерял сознание во время концерта, а очнулся уже в Москве. Меня тогда за счет филармонии кормили икрой – выхаживали».

Когда началась война, Перельмана, который в те годы уже преподавал в родной консерватории, эвакуировали в Ташкент. В уютную квартиру музыканта часто приходили гости, и «подлинную славу» Натан Ефимович познал именно во время эвакуации, когда в его квартире стремились как можно дольше оставаться и педагоги, и студенты. «Мы вели жаркие споры по вопросам музыкальной интерпретации, и последние собеседники уходили далеко за полночь, – рассказывал пианист. – Но мне в конце концов открылось, что источником этой немыслимой популярности была моя уборная, поскольку у всех прочих консерваторцев она располагалась во дворе».

В 1942 году из блокадного Ленинграда в Ташкент приехала будущая жена музыканта – дочь советского писателя и журналиста Иосифа Оршера, Надежда. Натан знал ее с юности – девушка дружила с сестрой пианиста и часто приходила в гости, – но обратил на нее внимание только в 40-е, когда у Нади была уже собственная маленькая дочь. После возвращения в Петербург пара поженилась. Осенью 1946 года на свет появился Даниил – первый и единственный сын Натана, безгранично обожаемый отцом. Дасю буквально носили на руках, и он рос очень избалованным – получал всё, что хотел, и отчаянно хулиганил, зная, что папа ему и слова поперек не скажет. Стоит отметить, что с трепетом и заботой Перельман относился не только к родному сыну – это распространялось и на его студентов, и вообще на всех детей. «Однажды мы с отчимом шли по проспекту Чернышевского, а перед нами группа детсадовских ребятишек переходила дорогу. Машины остановились, но Натан Ефимович на всякий случай, чтобы надежно перегородить дорогу, встал перед ними и каким-то трогательно-нежным жестом провожал каждую переходившую дорогу пару детишек», – писала дочь его жены Елена.

В 1957 году Натан Ефимович, к тому времени уже более 10 лет преподававший в консерватории, получил звание профессора – впрочем, самому музыканту до регалий и почестей никогда не было дела. Он считал, что «классу, в котором постоянно сияет “солнце мудрости” учителя, угрожает засуха, иногда необходим и благодатный дождик глупостей», и постоянно вступал в дискуссии с учениками, нередко соглашаясь с их точкой зрения. Казалось бы, музыкант и преподаватель такого уровня должен был оставить после себя целую библиотеку серьезной методической литературы, но вместо этого Натан Перельман написал лишь тоненькую книжку афоризмов «В классе рояля», которую он так и называл – «моя книжечка». Впервые изданная в 1970 году, она сразу попала в негласный хит-парад музыкальной литературы, ведь в каждой цитате было так много самого Натана Ефимовича – остроумного и лаконичного, мастерски умеющего обращаться и с нотами, и со словами.

Перельман действительно обезоруживал собеседников своей непосредственностью, которая чудесным образом сочеталась с обостренным чувством справедливости. Он постоянно за кого-то хлопотал, причем часто втайне от тех, ради кого это делалось. В Петербургской консерватории до сих пор ходит история о выступлении профессора на открытом собрании, которое созвали, чтобы осудить педагога Виталия Маргулиса, в начале 70-х подавшего документы на отъезд. «Я осуждаю Виталика, – решительно произнес Перельман, взяв на себя смелость выступить первым. – Ну зачем, зачем он избрал Израиль? Там же стоит чудовищная жара! Ведь есть же страны с более щадящим климатом – Германия, Франция… Голландия, наконец!»

«Щитом юмора» Натан Ефимович ограждал себя и в те годы, когда на петербургском телевидении шел цикл программ о музыке «Беседы у рояля», где он выступал в роли ведущего. Тогда он говорил, что превратился в «Софи Лорен петроградского телеэкрана», но при этом с печалью отмечал, что до популярности Чебурашки ему еще далеко. Этот город всё же навсегда остался для него Петроградом.

К своему образу на экране телевизора, как, впрочем, и к большинству вещей в мире, Перельман относился философски. «Поверьте, я знаю, как делаются все эти фильмы для Вечности: несчастного старца везут к Летнему саду, принуждая его там часами прогуливаться и смотреть на плавающих лебедей. При этом у зрителя должно создаться впечатление, что в голове старика роятся какие-то непостижимо глубокие мысли… Ну зачем, зачем тратить на это экранное время? Я стану говорить только о музыке. В кадре будем только рояль и я, и никаких лебедей!» – говорил Перельман. Вскоре после этого, в 1982 году, режиссер Олег Рябоконь именно в таком формате снял получасовой фильм «Урок Восхищения», и сегодня это единственная сохранившаяся телепрограмма, благодаря которой можно послушать не только игру, но и речь Натана Ефимовича.

В конце 90-х годов Перельман серьезно заболел, и его глубинная связь с учениками стала очевидна даже для малознакомых людей. Бывшие студенты, которые разъехались по всему миру и друг с другом не общались, собирали для преподавателя деньги, возили ему фрукты и находились рядом, когда ему это было нужно. «Леня Гаккель приходил в самые тяжкие минуты, всегда был готов помочь, а однажды даже отправил нас с Дасей на концерт, сказав, что сумеет разогреть ужин и покормить Натана Ефимовича, – вспоминала Елена. – Мы, конечно, не могли сидеть спокойно и ушли со второго отделения, но Натан Ефимович был накормлен и спокоен: рядом с ним был один из его сыновей».

Благодаря заботе своих учеников и друзей Перельман, которому врачи давали всего несколько недель, прожил еще четыре года и ушел в 2002-м, за несколько месяцев до своего 96-летия. Те, кто хорошо знал пианиста, рассказывают, что и сейчас, проходя мимо его дома на улице Чайковского, всматриваются в темноту знакомых окон на последнем этаже. Им кажется, что еще немного – и они услышат первые аккорды сонаты Моцарта, с произведений которого Натан Ефимович любил начинать свой день.