Фронтовик-затейник

С его отцом дружили Маркиш и Михоэлс, он же начинал с переводов Маяковского на идиш и разведчиком дошёл до Берлина. После войны Эма Казакевич спасал от цензуры книги Ахматовой и Гроссмана, а его самого запоем читали Сталин и Хрущёв.

Эммануил, или Эма – так звали мальчика родные, родился в феврале 1913 года в Кременчуге в семье знаменитого деятеля еврейской культуры Генаха Львовича Казакевича. Педагог по образованию, он был мудрым учителем и для своих двоих детей, оказав определяющее влияние на становление интересов сына. Семья кочевала за отцом – тот сначала учительствовал в разных городах Российской империи, а потом переключился на журналистику.

Первые статьи Генаха Казакевича появились летом 1917 года на страницах екатеринославской газеты «Дер кемпфер», затем он работал редактором в Гомеле, после был отправлен в Киев. В 1924 году Казакевич-старший занял должность редактора харьковского литературно-художественного журнала «Ди ройте велт» – «Красный мир», одновременно являясь членом редколлегии ежедневной республиканской газеты «Дер штерн», то есть «Звезда». Долгое время Генах Львович был и директором Харьковского ГОСЕТа.

В общем, талант Эммануила взращивался в центре жизни еврейской интеллигенции. В воспоминаниях его сестры Галины можно найти такие описания: «В Харькове наш дом всегда был полон известных и начинающих писателей и поэтов. У нас запросто бывали и останавливались, подолгу жили, приезжая из других городов, Квитко, Маркиш, Фефер, Фининберг, Гофштейн и многие другие. Как-то Перец Маркиш воскликнул, обращаясь к нашей маме: “Женя, скоро ваша кушетка заговорит стихами!” На этой кушетке спали приезжавшие поэты, в том числе и он. Приходили к нам и известные артисты, режиссеры, композиторы. Михоэлс и Зускин были личными друзьями нашего отца, и когда московский ГОСЕТ приезжал на гастроли в Харьков, первый их визит был к нам. Режиссеры и театральные деятели Грановский, Марголин, Лойтер – все были вхожи в наш дом, все любили нашего отца».

В семье главным образом разговаривали на идише. Уже в юношеском возрасте, едва закончив семилетку, Эма Казакевич вслед за отцом переводил на идиш своих любимых поэтов – Гейне и Маяковского, писал рассказы, сочинял стихи. После окончания Харьковского машиностроительного техникума Эммануил, воодушевленный идеей создания «нового еврейского очага», поехал в Биробиджан. Вслед за ним туда же переехали и его родители.

Отца назначили редактором газеты «Биробиджанер штерн», Казакевич же младший прошел путь от рабочего на стройке до директора Биробиджанского ГОСЕТа, на сцене которого шли впоследствии постановки его авторских пьес. Отец ушел из жизни в 1935-м, мать – через полтора года после. В 1938 году Эммануил принял решение переехать в Москву. Именно здесь вскоре вышли сборник его стихотворений на идише «Большой мир», поэма «Шолом и Ева», а также публицистические книги «Биробиджан» и «Дорога в Биробиджан». В 1940-м Казакевича приняли в Союз писателей СССР.

С началом войны он, несмотря на «белый билет», стал рваться на фронт. Но каждый раз получал отказ с напоминанием, что воевать можно не только с оружием в руках. После очередного отказа рядовой писательской роты Казакевич совершил поступок на грани трибунала – бежал на фронт. За годы войны он совершил еще два таких «побега», когда после ранений его отправляли на работу в армейские издания в тылу. Но в тылу Эммануил Генрихович отсиживаться не мог: в совершенстве владея немецким, зная итальянский и французский, он служил в разведке. В итоге Казакевич прошел путь от рядового до начальника разведотдела дивизии, а затем и помощника начальника разведотдела 47-й армии. Окончание войны он встретил в звании майора с заслуженными орденами на кителе. Дойдя до Берлина и год после победы проработав в комендатуре немецкого городка Калле, Казакевич в 1946 году вернулся в Москву.

Менее чем через год была опубликована «Звезда» – его первая повесть на русском языке. Это также было одним из первых произведений о войне, написанным фронтовиком. Повесть о гибели группы советских разведчиков во вражеском тылу принесла автору широкую известность и первую Сталинскую премию. Однако уже следующая книга «Двое в степи» подверглась сокрушительному разносу и критике. Героя книги – молодого лейтенанта связи Огаркова – обвинили в гибели дивизии и приговорили к расстрелу. По дороге к месту исполнения приговора Огарков и его конвоир попадают под обстрел. Конвоир погибает, но Огарков, вместо того чтобы бежать, все равно идет туда, где его должны расстрелять свои же. Наличие принципов у «преступника» и проявленное к нему автором сочувствие – все это причислило повесть к категории «идейно порочных». Нападки критиков в адрес Казакевича продолжались вплоть до выхода его новой книги – романа «Весна на Одере», также отмеченного Сталинской премией в 1949-м.

Несколько следующих написанных им повестей он уничтожил – не из-за того, что испугался гонений, а просто задумав внести их в сюжет романа-эпопеи, который стал бы своеобразной энциклопедией советской жизни. Воплотить эту идею в жизнь Казакевичу, впрочем, так и не удалось. Зато одним из главных дел его жизни стало издание альманаха «Литературная Москва» в 1955–1957 годах. Там печатались произведения Марины Цветаевой, Анны Ахматовой и Николая Заболоцкого, был опубликован роман Василия Гроссмана «Шестое августа» и многие другие тексты, которые не проходили цензуру в других изданиях.

За каждого своего автора Эммануил Генрихович буквально сражался в Главлите. Взять, к примеру, рассказ Александра Яшина «Рычаги» – о том, как двуличный советский строй подавляет отдельную личность своим административным аппаратом. Произведение дало эффект разорвавшейся бомбы. Неудивительно, что после второго выпуска «крамольный» альманах закрыли. В альманахе, кстати, был напечатан и последний роман Казакевича на военную тему – «Дом на площади».

Следующей законченной прозой Казакевича стала повесть «Синяя тетрадь». По задумке Казакевича, она должна была стать частью Ленинианы – с подчеркнутым противопоставлением сталинизму. Авторское название повести – «Ленин в Разливе», сюжет строится на взаимоотношениях Ленина и Зиновьева. Впервые с 1930-х годов личность Зиновьева рассматривалась без клейма врага народа. Твардовский отказался публиковать повесть в «Новом мире». Принять повесть в печать был готов редактор «Октября» Федор Панфёров, но внезапно он умер – и «Ленин в разливе» вновь не был напечатан.

После двух лет мытарств по редакциям Эммануил Казакевич послал телеграмму единственному человеку, кто мог, по его мнению, разрешить ситуацию с публикацией повести – Хрущеву. В телеграмме насчитывалось 700 слов: о необходимости перестать замалчивать факты и начать говорить правду, совет обратить внимание на процветающий в стране бюрократизм, граничащий с идиотизмом. Рассказывали, что этой телеграммой Хрущев размахивал во время очередного заседании Президиума ЦК, затрагивая крепкой бранью каждое из министерств, так или иначе Казакевичем упомянутых. Лишь после этого, в 1961-м, повесть была напечатана в «Октябре», а затем и издана отдельной книжкой. Правда, тираж ее составил всего пять тысяч экземпляров, в то время как минимальным для известных авторов считался тираж в 30 тысяч экземпляров.

Менее чем через год, в сентябре 1962-го, Эммануил Казакевич скончался от рака, с которым тщетно боролся. Незаконченными на его столе остались несколько рассказов, повесть о судьбе семьи Марины Цветаевой, автобиографические заметки, наброски истории о Колумбе и дневниковые записи писателя, поражающие смелостью изложенных в нем мнений.