Шагал как Пушкин

Привлекал Шагала к работе, читал рисунки Пушкина, пытался даже патронировать Мандельштама, но тот порыва не оценил. Хранитель собраний Третьяковки Абрам Эфрос часто заигрывал с властью, но все равно был репрессирован как антисоветчик.

Революция 1905-го застала Абрама Эфроса гимназистом. Он был арестован за участие в московском восстании в декабре и отбывал срок в Таганской тюрьме. Между революциями он депутатствовал в московской думе – от партии эсеров. В 1917-м на рожон уже не лез, окунувшись в общественно-административную деятельность. Его снова избрали гласным городской Думы, и в том же году он приступил к обязанностям помощника хранителя Третьяковской галереи. Впрочем, от этой должности его несколько раз отстраняли – за систематические антибольшевистские высказывания в «Русских ведомостях», которые в те времена еще как-то позволяли.

В августе 1918 года «Ведомости» закрыли, Эфрос стал членом Комитета по охране художественных и научных сокровищ России и заведовал государственными памятниками до конца 1920-х годов. Руководил отделом нового и новейшего искусства в Третьяковке, в конце 1920-х отвечал за отдел французской живописи. Уважение от власти получил благодаря опыту, связям, эстетическому вкусу и эрудиции, дипломатическим и организаторским способностям. Эфрос умел быть в центре событий, чувствовал к этому вкус. А еще знал, где можно быть принципиальным.

В 1923 году тяжёлое время переживал художник Михаил Нестеров. Первую его работу Павел Третьяков приобрёл ещё в 1889 году. Виктор Мидлер, бывший заведующим отделом современного русского искусства, вспоминал, что для них в Третьяковке бедственное положение Нестерова казалось позором. В итоге с большим нажимом к художнику в гости напросилась целая делегация из галереи: Абрам Эфрос, Николай Машковцев и Виктор Мидлер. Дескать, пора пополнить монографию, что можно приобрести? Нестеров жил рядом с Арбатской площадью на первом этаже многоквартирного дома. По стенам его жилища висели этюды женских лиц, имелся единственный портрет жены. Художник заверял, что ничего не пишет, визитеры настаивали. Ведь весь мир его знает и жаждет, в особенности – Россия.

После серии реверансов Нестеров таки сознался, что кое над чем работает, а потом с трепетом проводил их к произведению. Холст был внушительного размера. По центру на фоне могильных крестов стоял русский философ Сергей Булгаков и прощался с погибшей Россией. Картина повергла зрителей во фрустрацию. В 1923 году такую работу для фонда Государственной галереи приобрести они не могли. Но что-то купить было нужно. Уговорили Нестерова продать единственный имеющийся портрет супруги.

В 1928 году, будучи заведующим отдела французской живописи в Третьяковке, Эфрос стал организатором выставки современных французских художников. Среди них оказалось слишком много евреев из России: Марк Шагал, Хаим Сутин, Абрам Минчин, – потому экспозицию пришлось разделить на русскую и французскую. Эфрос же написал для каталога выставки очерк «Русская группа».

Вообще, его юношеская любовь к филологии выросла в крупные литературные амбиции в зрелости. Ещё в 1909 году он издал перевод «Песни Песней Соломона». Следом составил антологию «Песни Песней в русской поэзии», предисловие к которой написал сам Розанов, что принесло начинающему публицисту значительную известность. Были ещё «Эротические сонеты», их современники назвали порнографией, однако широту внутреннего содержания автора приметили. В «Русских ведомостях» он печатался под псевдонимом Россций, сотрудничал с «Аполлоном» и «Утром России», «Еврейской жизнью» и «Еврейским миром».

Он писал и о русских художниках – от Серова до Фаворского, и о французских – от Аполлинера до Валери. Под его редакцией или в его переводах выходили тексты о Поле Рубенсе, Винсенте Ван Гоге, Леонардо да Винчи, Алексее Венецианове, Сильвестре Щедрином. Эфрос занимался исследованием рисунков Пушкина. В 1930 году издал одну из лучших книг о русских художниках – «Профили». Он также писал много рецензий на Шолом-Алейхема, Хаима Бялика, Семёна Ан-ского, Роберта Фалька и Леонида Пастернака. А вот его перевод «Новой жизни» Данте современникам совсем не зашел: выпущенная в 1934 году книга вызвала шквал критики, в том числе очень едкой.

Пытался Эфрос проявить себя и в театре, но все как-то особо не задавалось. Он одно время руководил Московской еврейской театральной студией, которая потом выросла в Еврейский камерный театр. Располагался театр в обычной квартире, хоть и приличного размера, в Большом Чернышевском переулке в Москве – для зрительного зала объединили три большие комнаты. По приглашению Эфроса тут работали художники Натан Альтман и Роберт Фальк. Однако в 1920 году он пригласил Марка Шагала. В дополнение к основной работе художник присмотрел стену зрительного зала для создания серии декоративных панно. Главные участники запечатлены во фрагменте «Введение в еврейский театр»: Абрам Эфрос, несущий Марка Шагала, Алексей Грановский в балетном трико и сюртуке, актер театра Хаим Крашинский со стаканом чая и несколько раз повторенная фигура Соломона Михоэлса.

А вот в биографии Осипа Мандельштама Эфрос сыграл странную роль. Они познакомились в Москве ещё летом 1917 года, до этого знали друг друга по публикациям. Поэт даже жил в квартире у Эфросов некоторое время. В 1922 году Эфрос собирал вокруг себя литераторов, планируя создать новое течение. По некоторым предположениям, задача была не столько в литературе, сколько в попытке забраться на гребень волны и оттеснить от государственной кормушки всевозможных кубистов, футуристов и экспрессионистов. Он самостоятельно проанонсировал своё детище – «Лирический круг», куда вошли, помимо него самого, Владислав Ходасевич, Сергей Соловьев, Константин Липскеров, Леонид Гроссман. Даже Анна Ахматова собиралась. Мандельштам согласился давать свои стихи на публикацию, но от принадлежности к кругу избранных неоклассиков отказался и каждому объяснил, почему – все расценили это как зазнайство. Эфрос рассчитывал на имя Мандельштама как на знамя их великолепного состава и затаил на поэта обиду. Идея выпускать книги, впрочем, оказалась мертворождённой, вышел один-единственный альманах.

Позже между ними произошла бытовая размолвка по поводу книг, взятых Мандельштамом и возвращенных «с задержкой и в неподобающем виде». Далее последовал конфликт поэта с соседями по коммуналке в доме Герцена, где Эфрос выступил третейским судьей и не в пользу Мандельштама. Тот в итоге лишился жилплощади. Позже Эфрос предложил поэту перевести пьесу Жюля Ромена «Старый Кромдейр» для МХАТа. Тот все сделал, а Эфрос его перевод отредактировал. Гонорар получали вместе: Мандельштам забрал себе большую часть, хотя Эфрос долго настаивал на том, чтобы поделить все пополам.

В 1929 году в «Известиях» появилась статья Мандельштама «Потоки халтуры», в которой он критиковал уровень советских литературных переводов. «Дряблость, ничтожество и растерянность той социальной среды, из которой у нас часто вербуются переводчики – деклассированные безработные интеллигенты, знающие иностранные языки, кладет печать неизгладимой пошлости на все их рукоделье», – писал он. На поэта, конечно, набросились пропагандисты. По идее, это могло задеть и Эфроса. По крайней мере, Надежда Мандельштам в своих воспоминаниях утверждала, что Эфрос точно был серым кардиналом той травли, называла его «интриганом союзписательского типа». В свою очередь жена Эфроса утверждала, что Надежда Яковлевна лжёт. Однако тень Эфроса в документах разных заседаний по этому поводу оказалась отчётливо видна исследователям.

Впрочем, вскоре репрессии коснулись обоих – и это заставило их забыть обиды. Когда Мандельштам узнал о высылке Эфроса в Ростов, он сказал жене, что это не Ростов Великий, а Эфрос. Узнав же об аресте поэта от его жены, «Эфрос побледнел». Он дорожил авторитетом, влиянием и властью, но сколько ни пытался, не мог не ругать окружающую действительность. Высылка в Ростов была первой, она последовала за обвинениями в антисоветской агитации и несколькими месяцами тюрьмы. Выслали на два года, но в Москву позволили вернуться по окончании срока довольно скоро. Говорят, ему одному из немногих «счастливчиков» удалось избежать плотных тисков «Ежовых рукавиц».

В 1950 году, предчувствуя новый арест, Эфрос лично надиктовывал разоблачительную речь, с которой его коллега Михаил Григорьев должен был выступить против него. Называл себя и «презренным апологетом буржуазного модернизма», и «лжеучёным». Говорят, боялся куда более серьёзных обвинений. В 1950 году его обвинили в космополитизме и выслали в Ташкент, где он преподавал в театральном институте. Отбыв назначенное, Абрам Эфрос вернулся в Москву и почти сразу же, в ноябре 1954 года, умер.