Поэт через колено

Он дружил с Маяковским, критиковал компартию и называл Сталина «уродом». Но после визита в Кремль поэт Илья Сельвинский стал петь оды вождю и предал своего учителя – Пастернака.

В апреле 1937-го в газете «Правда» опубликовали открытое письмо от имени «населения советской Чукотки», которое возмущалось спектаклем «Умка – Белый Медведь» на сцене театра Революции. «Главный герой Умка приказывает жене ложиться с гостем, а гость – партработник Кавалеридзе – принимает это угощение. Затем, когда Умка приезжает в гости к партработнику, он тоже требует, чтобы жена Кавалеридзе спала с ним. Ни один чукча уже не придерживается этого дикого и оскорбительного обычая», – разъяснялось в письме. «И таких возмутительных клеветнических мест в пьесе немало», – возмущались подписанты и требовали снять спектакль с репертуара.

Просьба, конечно же, была услышана. Через несколько дней политбюро ЦК ВКП(б) признало пьесу «антихудожественной и политически недостойной советского театра» – и указало всем ответственным лицам на слабость контроля за театральным репертуаром. Удивительно, но в списке «провинившихся» не было главного виновника – автора пьесы, поэта Ильи Сельвинского.

Это было не первое и не последнее постановление политбюро, касавшееся «антихудожественности» его творчества. Сельвинский регулярно подвергался нападкам со стороны властей за излишние эксперименты в поэзии, но продолжал гнуть свою линию – сочинял, что хотел. Еще в 1920-е он основал Литературный центр конструктивистов – помимо него туда вошли, например, Эдуард Багрицкий и Вера Инбер. «Констромольцы» – так называли эту «конструктивистскую молодежь» – ратовали за технический прогресс и воспевали культ «бизнеса» и «американской деловитости», за что, конечно, подвергались острой критике со стороны теоретиков марксистского толка. В итоге никто не пострадал, но в декабре 1930-го группа самораспустилась.

К тому моменту, впрочем, Сельвинский уже успел прославиться – его первая книга, поэма-эпопея «Улялаевщина», имела грандиозный успех. Критики единодушно сходились во мнении, что это «большое литературное событие» и «одно из самых сильных произведений советской поэзии» – куски из поэмы восхищенно декламировал Владимир Маяковский.

Все резко изменилось после выхода в 1929-м романа в стихах «Пушторг». Сельвинский крайне смело столкнул в произведении лбами интеллигенцию и, по сути, саму компартию. Сделал он это на примере конфликта беспартийного интеллигента Онисима Поляурова, директора «Пушторга», и его заместителя Льва Кроля – карьериста, у которого вместо образования лишь стаж работы в ЧК и партбилет. Весь роман Сельвинский устами Поляурова выступал против «кролевщины», защищая право интеллигенции занимать руководящие посты в стране.

В прессе роман, конечно, разгромили. Но что интересно, Сельвинского никак особо не наказали. В начале 30-х ему даже предлагали возглавить Союз писателей, чтобы реабилитироваться в глазах власти, ну и одновременно стать ее рупором. Поэт отказался. Этих и подобных случаев было более чем достаточно, чтобы прервать биографию к 37-му году – или в лучшем случае подвергнуться официальному забвению.

Но Сельвинскому раз за разом удавалось миновать печальной участи, словно заговоренному. Начали даже поговаривать, что поэт ходит в любимцах у Сталина. В дневнике самого Сельвинского есть даже запись, якобы сделанная со слов Сталина: «Сельвинский талантлив. Почти гениален. Но проходит мимо души народа». Навряд ли, конечно, Сталин был лексофилом, увлеченным поэтическим языком Сельвинского. Но вот в «душе народа» он разбирался – особенно решая, оставить ее в теле или нет. Сельвинскому он ее решил оставить, даже несмотря на то, что тот назвал его «уродом» – именно так интерпретировали в Кремле стихотворение поэта «Кого баюкала Россия», опубликованное в журнале «Знамя» в 1943 году. Там были такие строки:

«Сама – как русская природа,
Душа народа моего:
Она пригреет и урода,
Как птицу, выходит его».

В Кремле в стихотворении увидели карикатурное изображение Сталина, посчитав «уродством» его рябое лицо – последствие перенесенной черной оспы. Схожести, видимо, способствовали следующие строки о том, что урода этого народ «не выкурит со света, держась за придури свои». Подобных ассоциаций Кремля не могли предвидеть ни автор, ни главный редактор «Знамени» Всеволод Вишневский, ни цензура Главлита, утвердившая стихотворение. Поэтому, когда прямо с фронта, на который поэт ушел добровольцем в первые дни войны, его вызвали в Москву и доставили на служебном автомобиле прямо с вокзала в Кремль, он был спокоен. Думал, его наградят за успехи в бою – а воевал он действительно самоотверженно. Но вместо этого Сельвинский оказался на разборе своего стихотворения вместе с Маленковым, Ждановым и Берией. Позже Сельвинский вспоминал, что «вошел в Кремль молодым человеком, а вышел дряхлым стариком», перед глазами которого пронеслась вся жизнь.

Жизнь у Ильи Сельвинского была весьма насыщенной на события. Он родился в 1899 году в Симферополе в еврейской семье. Отец Лейб Эльшаинович торговал мехами и пушниной. После погромов в Крыму 1905 года Лейб отправил жену с четырьмя детьми в Константинополь – там-то младший Илья и пошел в школу. Впрочем, вскоре отец разорился – и семья вынуждена была вернуться. Известно, что год они ютились в подвале одного из одесских домов, а затем переехали в Евпаторию. Илья помогал отцу скорняжничать, закончил начальное городское училище. Затем четыре года обучался в Евпаторийской мужской гимназии, успев за то время побывать актером местного театра «Гротеск», примкнуть к красногвардейскому отряду и отличиться в боях с войсками кайзеровской Германии на Перекопе. Он немного даже посидел в тюрьме при белых – за то, что примкнул к красным. В 1919 году Сельвинский поступил на медицинский факультет Таврического университета, затем перевелся на юридический, а в 1921-м уехал в столицу – учиться общественным наукам в Московском университете.

В автобиографии Сельвинский указывал, что «писать стихи начал очень рано, едва научившись грамоте». Первые публикации появились еще в гимназические годы, но известность, как уже говорилось, пришла к поэту в конце 1920-х с романом «Улялаевщина». До начала 1930-х Сельвинский служил инструктором Центросоюза по экспорту пушнины и колесил по стране. Потом в качестве корреспондента «Правды» участвовал в экспедиции Отто Шмидта на «Челюскине». В годы войны поэт работал в армейских газетах Крымского, Северо-Кавказского и Прибалтийского фронтов. В боевых действиях тоже активно участвовал – был дважды ранен и дослужился до подполковника. В военные годы он публиковал патриотическую лирику в центральных изданиях – пока не упомянул про «урода».

Впрочем, есть мнение, что причиной вызова в Кремль стали не стихи об «уроде», а опубликованное за год до этого стихотворение о массовом расстреле нацистами евреев под Керчью. Вот что он сам записал об этом стихотворении в дневнике: «О себе и о том, как жил, что видел, – после. Важно то впечатление, которое производит Керчь после немцев. Город полуразрушен. Б-г с ним – восстановим. Но вот у села Багерово в противотанковом рву – семь тысяч расстрелянных женщин, детей и стариков. И я их видел. Сейчас об этом писать в прозе не в силах. Нервы уже не реагируют. Что мог – выразил в стихах».

Вскоре в армейских газетах, а затем и центральной периодике опубликовали стихотворение Сельвинского «Я это видел!». В нем Сельвинский открыто рассказал о еврейских жертвах, целенаправленно и массово истребляемых нацистами. Официальная доктрина, как известно, этого не одобряла.

Но что бы ни было истинной причиной вызова в Кремль, в решающий судьбу Сельвинского момент в зал вошел Сталин. Выслушав мнение Маленкова, Жданова и Берии, он раскурил трубку и неожиданно произнес: «Товарищ Сельвинский хорошо воевал, но совершил ошибку, пусть пишет дальше и не совершает больше ошибок». Разбирательство завершилось постановлением секретариата ЦК ВКП(б) «О стихотворении И. Сельвинского “Кого баюкала Россия” от 10 февраля 1944 года». Поэт был разжалован в звании и отстранен от работы военного корреспондента – «пока не докажет способность правильно понимать жизнь и борьбу советского народа».

Доказывать пришлось хвалебными стихами в адрес вождя. Обратный билет в литературный мейнстрим поэт получил через полтора года и пары-тройки нужных стихотворений. Дочь поэта Татьяна Сельвинская, делясь воспоминаниями об отце, говорила: «Он признавал, что к сорока годам власть его все-таки сломала». Этот надлом позже привел к поступку, который, по словам Татьяны Сельвинской, отец не простил себе до самой смерти – истории с награждением Нобелевской премией Бориса Пастернака. Едва узнав об этом, 23 октября 1958 года Илья Сельвинский послал лауреату поздравительную телеграмму. Но через два дня, после того как в «Литературной газете» появилась статья «Провокационная вылазка международной реакции», Сельвинский отправил Пастернаку письмо совершенно другого содержания – он посоветовал тому отказаться от премии. Затем открыто заявил, что «Пастернак всегда одним глазом смотрел на Запад, был далек от коллектива советских писателей и совершил подлое предательство». А позже опубликовал стихи, в которых назвал того, кого считал учителем, «заласканным врагом».