Жизнь по карточкам

Смеялся над смертью Сталина и писал стихи на библиотечных карточках – в возрасте 76 лет погиб поэт Лев Рубинштейн.

В двенадцать лет Лев Рубинштейн зарекся писать стихи – его первый опыт чуть было не стал последним. Юный поэт сочинил пламенный текст на злободневную тему освободительной борьбы в Африке и отправил его в газету «Пионерская правда». Вскоре пришел лаконичный ответ на официальном бланке: «Спасибо, Лева, стихотворение искреннее, но его литературный уровень не слишком высок».

Слово, данное самому себе в детстве, Рубинштейн нарушил только в студенческие годы. «Меня тянуло попробовать снова, но я уже успел выработать вкус и долго не позволял себе писать – считал, что хорошо не умею, а плохо – не хотел». Но все-таки желание пересилило, и впоследствии Рубинштейн не только сочинял стихи, но и придумал новый жанр – свои знаменитые картотеки.

Родился Лев Рубинштейн 19 февраля 1947 года в Москве. Его первые детские воспоминания связаны с огромной коммунальной квартирой у Никитских ворот, где он жил с родителями и старшим братом. «Взрослым, конечно, не очень нравилось там жить из-за тесноты и суеты, но мне, наоборот, было весело», – вспоминал поэт.

Особенно ему запомнился день смерти Сталина – как раз потому, что это известие очень его развеселило: «Брат пришел домой и с неестественно серьезным лицом наигранно сказал голосом Левитана: “Умер Сталин”. И я расхохотался – только, конечно, вовсе не над самой новостью, а над нелепым фарсом брата. Правда, я вообще был смешливым ребенком, чем постоянно раздражал школьных учителей».

Школу Рубинштейн терпеть не мог. Он всю жизнь повторял, что не сохранил о ней практически ни одного светлого воспоминания: «У меня есть знакомые, которые спустя десятилетия встречаются с одноклассниками и учителями, а я своих забыл уже через месяц после выпускного». Но учеба ему давалась легко, особенно он любил литературу – вплоть до старших классов, когда пришлось изучать скучный соцреализм.

Тем не менее школьная программа не отбила эту любовь, и он решил поступать на филфак МГУ. Как ни обидно, не хватило всего одного балла. Но в других вузах порог был ниже, и в итоге Льва взяли на филфак пединститута. Запала хватило ровно на год – потом началась та же самая советская литература, педагогика и другие неинтересные предметы. На втором курсе Рубинштейн потерял интерес к учебе – и примерно тогда же начал писать стихи.

Позднее он вошел в круг представителей московского концептуализма. Его основоположником считается художник Илья Кабаков, а термин принадлежит искусствоведу Борису Гройсу. В этом направлении искусства в центре внимания находится идея, или так называемый концепт: творец пытается передать идею, а зритель или читатель должен ее уловить. Обычно московский концептуализм связывают с живописью, но он охватывает и литературу – или, лучше сказать, находится на стыке искусств.

Именно так говорил Рубинштейн о своих знаменитых картотеках: «Они вещны, то есть сами по себе существуют как художественный объект. Их можно показывать на выставке. К тому же картотеки очень театральны – с их помощью можно разыгрывать перформансы, что иногда и происходило».

Типичная картотека Рубинштейна выглядит как набор карточек, на каждой из которых написана строка, реже – несколько строк. Они сложены в определенном порядке, и читатель, листая и читая карточки, пытается уловить многослойную идею.

Придумать новый жанр помогла работа в библиотеке, куда поэт устроился еще на старших курсах института. Под рукой постоянно были библиотечные карточки для каталогов. Сначала Рубинштейн использовал их как черновики для своих стихов: когда ему в голову приходила строка, он доставал карточку из кармана и сразу делал запись. «Но однажды мне пришло в голову, что это никакой не черновик, а самое настоящее литературное произведение! – вспоминал поэт в интервью Jewish.ru. – Библиотечная карточка отзывалась различными культурными реминисценциями в сердце любого гуманитария, была тактильно привычна для всех интеллигентов того времени. Вот я и стал делать картотеки. Меня устраивало то, что они существовали в одном экземпляре. Кое-что я копировал, чтобы подарить друзьям и близким».

Конечно, в СССР о публикации таких стихов можно было и не мечтать. И дело не только в авангардном формате. Ни один советский журнал не мог бы себе позволить публикацию почти пустых страниц, а визуальная составляющая карточки тоже была частью произведения. Но Рубинштейн был заранее к этому готов. Более того – он сам не хотел публиковаться в официальных советских журналах. «У нас тогда, если человек писал что-то не очень удачное, мы ругались: “Старик! Это же фигня, это же печатать можно!”», – рассказывал Рубинштейн Jewish.ru. Но писать в стол поэту тоже казалось бессмысленным: «И я выбрал самиздат, о чем ни разу не жалел. У меня был свой круг читателей – небольшой, но мне его хватало. В него входили люди, чье мнение я очень ценил. Так сказать, аудитория отличалась не количеством, а качеством».

Ценители творчества Рубинштейна нашлись и за рубежом. Его произведения вывозили туда по тайным каналам и публиковали в русскоязычных журналах и альманахах. Это привлекло внимание соответствующих органов, и поэта, как и многих других авторов эпохи самиздата, несколько раз вызывали на беседы. «Но их не интересовали сами тексты. Они пытались выяснить, по каким каналам эти тексты попадают за рубеж. Мы все, в том числе и я, отвечали одинаково: “А я откуда знаю? Я даю их читать всем желающим, а уж куда их отправляют, я понятия не имею. Хотите, вам тоже дам почитать?” Но от предложения обычно только отмахивались с кислым лицом».

Серьезных последствий для Рубинштейна эти «беседы», к счастью, не имели. Он сам никогда не считал свои тексты антисоветскими, хотя разглядеть в них отношение поэта к советской действительности не слишком сложно. «Но тогда и не требовалось быть антисоветским, – вспоминал Рубинштейн. – Не требовалось быть против. Им хватало, если ты был не за». Но серьезных репрессий сам Рубинштейн не боялся: «Мои тексты были для них слишком непонятными. Если бы меня и решили взять, что казалось маловероятным, то отправили бы скорее в дурку».

Публиковать на родине Рубинштейна начали только в перестроечную эпоху. К нему одновременно поступали предложения сразу от нескольких журналов. Картотеки, эссе и другие произведения выходили и в периодике, и отдельными изданиями. Примерно тогда же поэт начал выезжать за границу с поэтическими перформансами – коллективными и сольными. Одновременно началась новая волна эмиграции, и друзья Рубинштейна один за другим уезжали за рубеж: «Расставаться каждый раз было тяжело. Сейчас отношение легче, потому что есть мессенджеры, видеозвонки. А в те времена мы чувствовали, что это навсегда».

Поэт остался в Москве, хотя и чувствовал в ней себя порой некомфортно. «Москва была очень уютным городом, симпатично обшарпанным, до сравнительно недавних времен. Гуляя сегодня по центру, я испытываю большой дискомфорт, так как ничего не узнаю. Постепенно попадаю в чужой город», – делился он с Jewish.ru в 2010 году. 8 января 2024 года на одном из столичных переходов его сбила машина. 12 января появились новости о его смерти, но лечащие врачи и дочь поэта ее опровергли. Увы, радость оказалась преждевременной. Лев Рубинштейн скончался в реанимации двумя днями позднее, 14 января 2024 года, не дожив месяца до 77-летия.