Верхом на джазе

Дружил с Пикассо, жил с Мандельштамом и работал у Эйзенштейна. Валентин Парнах привез джаз в СССР, но прожил всю жизнь в нищете.

«По-немецки – яц, по-французски – жаз, по-английски – джаз». Эта фраза, напечатанная в 1922 году в берлинском русскоязычном журнале Ильи Эренбурга, принадлежит поэту, переводчику, танцору и хореографу Валентину Парнаху. Считается, что именно тогда слово «джаз» в привычном нам виде было написано на русском языке. В том же году Парнах организовал первый в СССР джазовый концерт. Дата этого концерта – 1 октября – стала отмечаться как день рождения сначала советского, а после и российского джаза. Ну, а сам Валентин Парнах считается его родоначальником.

И хотя имя Парнаха известно прежде всего в связи с «открытием» джаза для советской публики, сам он джазменом не был. Да и музыка как таковая его интересовала в первую очередь как фон для хореографических композиций. Но даже хореография, которой Парнах занимался достаточно серьезно, была в его творческой жизни лишь на втором месте. После поэзии.

Писать стихи Валентин Парнах начал в раннем детстве. Он родился в семье зажиточного таганрогского аптекаря Якова Соломоновича Парноха. Родители маленького Вали были очень просвещенными людьми своего времени – мать, Александра Абрамовна, стала одной из первых женщин с дипломом врача в Российской империи. Неудивительно, что дети с юных лет получали всестороннее образование.

Валя рано научился читать, еще до поступления в гимназию свободно говорил по-французски, а первое стихотворение написал в девять лет. Посвящено оно было тяжелой судьбе еврейского народа. Текст не сохранился, но в автобиографии «Пансион Мобер» Валентин Парнах приводит его первые строки:

Моисей, о, если б ты увидел
Позор народа своего!..

Семья Парнаха была вполне светской, но угнетение евреев поразило Валю еще в детстве – и эта боль не отпускала всю жизнь. В самом Таганроге еврейских погромов не было, но они вовсю шли в соседних городах, и Валя об этом знал. Возмущенный издевательствами над евреями, мальчик решил стать освободителем своего народа. «Однажды в гостях у товарища я объявил: “Мы должны поднять знамя восстания!” – пишет Парнах в автобиографии. – Мальчика мои слова ошеломили и рассмешили. Когда я ушел, он передал их матери». В тот же вечер Вале дома устроили взбучку, но тяги к еврейству это не отбило. Даже свой творческий псевдоним – Парнах – он впоследствии взял из Пятикнижия Моисеева: в книге «Бемидбар» упоминается патриарх Фарнах/Парнах.

Валентин Парнах учился в той же гимназии, что и Чехов, чем очень гордился, и окончил ее с золотой медалью. Только это позволило ему в 1912 году поступить в Петербургский университет «в числе 45 иудеев на всю Российскую империю», как писал он сам о тогдашних квотах на студентов-евреев. Из родного Таганрога Петербург виделся ему сказочным северным царством литературы, городом его кумиров –Достоевского и Блока. Но столица быстро его разочаровала: «В Петербурге я почувствовал, как мороз режет пальцы лезвиями ножей… Я был болезненно потрясен безысходной серостью… Этот город был для меня чужбиной. К тому же я… как большинство евреев, не был избавлен от гнусных мытарств в полиции».

Последней каплей для Парнаха стало дело Бейлиса: он бросил учебу и уехал на три месяца из ненавистной царской России в Италию. Там он осознал, что мечтал не о Европе, а об исторической родине. Парнах начал учить древнееврейский язык и в июле 1914 года, за считаные дни до начала Первой мировой, сел в Константинополе на русский пароход и отправился в Палестину. К несчастью, на том же корабле плыла большая группа паломников-черносотенцев. Парнах не выдержал таких попутчиков и их антисемитских разговоров, а главное – хамского отношения к пассажирам-евреям из третьего класса. Он сошел на берег в Бейруте, так и не доехав до Яффы.

До Палестины Парнах вскоре все-таки добрался, но понял, что оказался там не у дел: «Слушая древнееврейский язык, я все-таки чувствовал его недостаточно родным и осознавал, что не смогу писать на нем, по крайней мере, в ближайшие годы… Я был и здесь чужд еврейскому народу, а может быть, и недостоин его». Не найдя в Палестине источника доходов, Парнах ненадолго вернулся в Россию, а оттуда в 1915 году уехал во Францию, где провел около шести лет.

В Париже Парнах смог зарабатывать, хоть и скромно, литературным творчеством. Он публиковал искусствоведческие статьи, издал несколько сборников стихотворений – впрочем, не вызвавших большого ажиотажа. В числе парижских знакомых и друзей Парнаха были Андре Бретон, Луи Арагон, Пабло Пикассо – последний даже нарисовал его портрет. Оригинал работы Парнах потерял во время переезда, но сам рисунок сохранился благодаря журнальной публикации.

Вращаясь среди парижской богемы, Парнах загорелся идеей создать новый вид искусства и совместить поэзию и танец. Как раз в то время в Париж начали приезжать модные американские джаз-банды. Парнаха их выступления глубоко потрясли. В джазе он увидел идеальную почву для хореографических экспериментов. Он выпустил программную статью «Джаз-банд – нешумовой оркестр», где описывал джаз как музыку для принципиально новых с ритмической точки зрения танцев.

Парнах загорелся идеей создать джаз-банд, но в Париже для воплощения этой идеи у него не нашлось ни денег, ни единомышленников. Между тем до него доходило все больше известий о переменах в России – после установления советской власти Парнах стал считать ее страной авангардных веяний. Он решил, что на родине его затею оценят, и написал письмо Всеволоду Мейерхольду, с которым ранее шапочно познакомился в Париже. Парнах восторженно рассказывал Мейерхольду о джазе и просил у него взаймы денег на инструменты для первого советского джаз-банда. Мейерхольд денег дал, и в 1922 году Парнах вернулся в Россию с огромным багажом – в нем он вез саксофон, банджо и даже ударную установку в разобранном виде.

Первый концерт «Первого в РСФСР эксцентричного оркестра джаз-банда Валентина Парнаха» состоялся 1 октября 1922 года. Поскольку Парнах воспринимал джаз как музыку для хореографии, он упустил из вида его главную особенность – импровизацию. Музыканты в его ансамбле играли строго по нотам, а сам он в это время исполнял очень странный танец под названием «Жирафовидный истукан». Тем не менее публика была в восторге – в том числе Мейерхольд и нарком просвещения Луначарский. Неудивительно, что за первым концертом последовало продолжение: Парнах со своим джаз-бандом выступал в спектаклях Мейерхольда, на сельскохозяйственной выставке и на концертных площадках Москвы. В 1924 году коллектив даже пригласили сыграть перед делегатами V конгресса Коминтерна.

Да и в целом первые годы по возвращении на родину складывались для Парнаха удачно. Помимо выступлений с ансамблем он преподавал хореографию в одной из театральных студий по приглашению Сергея Эйзенштейна. Ему выхлопотали комнату в Москве – так он оказался в одной квартире с Осипом и Надеждой Мандельштам. И тем не менее в 1925 году Парнах вернулся в Париж, сбегая «от тирании предшественников РАПП, от расцветшего с новой силой общественного антисемитизма». Там он пытался зарабатывать переводами стихов на французский, который знал в совершенстве. Он также издал сборник произведений испанских и португальских поэтов-евреев, пострадавших от рук инквизиции. Их стихи, написанные на языке ладино, считались утраченными, но именно Парнах смог их найти и вернуть мировой литературе.

Однако в 1931-м Парнах, устав жить впроголодь скудными заработками, все же вернулся в Россию во второй раз – теперь уже окончательно. Увы, с 1925 года в СССР переменилось очень многое. После разгромной статьи Максима Горького 1928 года джаз уже был не в почете и считался «буржуазной музыкой». Как музыкант и хореограф Парнах оказался никому не нужен. Спасали переводы – и практически до самой смерти в 1951 году он зарабатывал в СССР только ими. Парнах переводил с французского и испанского, в том числе Кальдерона и Лорку. Когда арестовали Каменева – а Парнах издавался у него в Academia, – он стал ждать, что придут и за ним. Но каким-то чудом репрессии его миновали, хотя Парнах, кочевавший между СССР и Парижем, годами жил в страхе ареста.

В 1941-м Парнах с женой и сыном уехал в эвакуацию в Чистополь, расположенный в сотне километров от Казани. Там он встретился с Мариной Цветаевой при довольно трагичных обстоятельства. Оба пытались устроиться в столовую Литфонда на работу. Парнаха взяли – стоять в дверях, а Цветаеву на должность посудомойки – нет. Это привело к ее переезду в Елабугу и последующему роковому решению. По возвращении из эвакуации страх ареста накатил с новой силой – в том числе из-за расстрела в 1940-м Мейерхольда, который всегда благоволил Парнаху. Но опять репрессии обошли стороной – как и возможности публиковаться. Лишь в 1949-м Парнах смог перевести и издать под видом антирелигиозной литературы сборник стихотворений Агриппы д’Обинье – самых что ни на есть религиозных.

Не умереть с голоду Парнаху помогала сестра – относительно успешная детская поэтесса Елизавета Тараховская. Тем не менее послевоенную жизнь никому не нужного поэта, переводчика, хореографа иначе как мытарствами назвать сложно. Закончились они в 1951 году, когда Парнах умер от инфаркта. Его смерть прошла незамеченной на официальном уровне, но на скромные похороны Парнаха пришли Дмитрий Шостакович, Фаина Раневская, Илья Эренбург, Леонид Утесов, Михаил Гнесин и многие другие деятели искусства.

А Григорий Козинцев так написал о нем в коротком некрологе: «Если бы искусство имело свой список мучеников, если бы все те, кто отдал свои жизни этому призрачному занятию… кто погибал безвестный от голода или преследований, если бы все эти в большинстве случаев одинокие и неустроенные люди, которых принято называть попросту неудачниками, имели бы надежды на возмездие в будущей жизни и почитание верующих в святость искусства, то Валентину Парнаху был бы обеспечен ореол».